Буковинская митрополия

В середине XIX века по Европе прокатилась волна национальных революций. Национальное движение коснулось и буковинцев, прежде всего румын. Одним из руководителей национального румынского движения в Австрии был епископ Германштадта Андрей (Шагуна), который потребовал создать на основе румынских православных епархий Австрии отдельную митрополию, независимую от сербской иерархии. К тому времени епископом Черновицким и Буковинским был Евгений (Гакман), который выступил против вхождения Буковинской епархии в такую митрополию, поскольку считал, что этим будут ограничены права русинов Буковины.

В 1864 году состоялся Синод Православной Церкви в Австрии. На нём было принято решение создать из трёх румынских епархий Австрии Трансильванскую (румынскую) митрополию. Буковинская епархия не вошла в её состав, но вопрос относительно неё остался открытым. Большинство православных епархий Австрии подчинялись Сербскому патриарху. Три епархии составляли Румынскую митрополию. Кроме них, оставались ещё две епархии: Буковинская и Далматинская. Епископ Евгений (Гакман), чтобы противостоять присоединению Буковинской епархии в Трансильванской митрополии, выдвинул план создания на основе Черновицкой епархии отдельной православной митрополии в Австрии. Для осуществления этого плана к Буковинской епархии нужно было присоединить далматинскую. В 1870 году Далматинская епархия была разделена на две, а Черновицкий архиерей получил титул архиепископа.

23 января 1873 вышел императорский декрет, согласно которому была образована независимая Буковинская митрополия, а митрополиту Евгению был присвоен титул — архиепископ Черновицкий, митрополит Буковины и Далмации. Архиепископ Евгений 31 марта 1873 умер в Вене, так не успев занять новую должность. Его преемники продолжали проводить политику развития буковинской церкви и поддержки славянского движения.

С 1880-х годов в епархии была своя типография, расположенная в резиденции митрополита. В Черновцах издавалось много православной религиозно-духовной и богословской литературы двуязычный епархиальный журнал «Candela» («Светильник»), сборники церковных проповедей, церковные календари, книги и брошюры поучительного характера для мирян.

Однако, румынизированный славянин, митрополит Сильвестр (Андреевич-Морарь) (1880—1895) назначил на все должности румын боролся с нарождающимся движением украинских националистов. Митрополит Аркадий Чуперкович (1896—1902), благословил издание катехизиса и учебник религии на местном славянском языке.

В начале XX века, при содействии митрополита Владимира (де Репты), в Черновцах был организован женский Свято-Введенский монастырь.

Во время Первой мировой войны, когда на землю Буковины ступила русская армия, тогдашний митрополит Буковины и Далмации Владимир (де Репта) издал указ духовенству молиться за русского царя и победе русских войск. Поэтому, когда австрийцы отвоевали Буковину, митрополита и консисторию вывезли сначала в Прагу, а затем в Вену, где после рассмотрения дела отправили за штат. После окончания войны, Буковина вошла в состав Румынии, а митрополит Владимир вновь возглавил митрополию.

Буковинская митрополия находилась в состоянии церковной независимости до распада Австро-Венгерской империи в 1918 году, после чего, с присоединением территории митрополии к Румынии, она вынуждена была войти в состав Румынской Православной Церкви.

В составе Румынской церкви

Румынская Православная Церковь в то время состояла из епархий Малой Румынии с центром в Бухаресте, епархий Трансильвании, ранее входивших в состав венгерской части Австро-Венгрии (трансильванский митрополия), Буковинской епархии, принадлежавшей к австрийской части Австро-Венгрии, Кишинёвско-Бессарабской епархии, ранее входила в состав Российской империи. Чтобы узаконить указанный порядок и организацию Румынской Церкви, в 1925 году был принят закон «Об организации Румынской Православной Церкви». Сама Церковь получила статус патриархии и состояла из 5 автономных митрополий, каждая из которых объединяла несколько епархий. Таким образом, Черновицкий архиерей получил митрополичий титул, и в его подчинение перешла, кроме Буковинской, ещё и Хотинская епархия с центром в городе Бельцы (нынешняя Молдова). К тому же духовенство Хотинщины (Северная Бессарабия) находилось под юрисдикцией Кишинёвского архиерея. Черновицкий епископ Нектарий (Котлярчук) в 1925 году был введён на престол с титулом митрополита Буковины и Хотина.

Отрицательным моментом этого периода было проведение всеобъемлющей румынизации. Православное славянское населения края негативно встретило календарную реформу, когда 1 января 1928 года Румынская патриархия перешла на новый стиль.

В 1935 года, после смерти митрополита Нектария, новым Черновецким архиереем стал Виссарион (Пую), который был введён на престол с титулом митрополита Буковины, Хотина и Марамуреша, поскольку в его подчинение перешла еще Марамурешская епархия (сейчас не является территорией Украины, но в то время была заселена преимущественно славянами).

В 1940 году новым митрополитом был назначен епископ Хотинский Тит (Симедря). Интронизация была назначена на 1 июля 1940 года, а уже 29 июня в Черновцы вошла Красная армия, в результате чего многие, в том числе священносужители, бежали в Румынию, что вызвало сумятицу в церковной жизни. Буковинская церковь ненадолго стала частью Русской церкви, однако после начала немецко-румынской оккупации (1941—1944) митрополию на Буковине снова возглавил митрополит Тит (Симедря). В марте 1944 года Буковину снова заняла армия СССР.

В составе Русской церкви

В июне 1944 года Священным Синодом РПЦ в Черновицкую епархию был направлен протоиерей Евфимий Ковернинский, который стал епархиальным благочинным и настоятелем кафедрального собора в Черновцах. В начале 1945 года он принял монашеский постриг с именем Феодосий и был назначен епископом Черновицким и Буковинским.

В течение 1944—1945 годов духовенство епархии, под давлением властей перешло под юрисдикцию Московского патриархата. Юридически вопрос был решён в результате переговоров между руководством Советского Союза и Румынии.

Черновицкая епархия в послевоенные годы насчитывала около 370 приходов, 200 священников, было 2 монастыря — Свято-Иоанно-Богословский мужской «Крещатик» и Свято-Введенский женский в Черновцах.

В конце 1950-х — начале 1960-х годов в результате хрущёвской антицерковной кампании. Было закрыто около 100 храмов и 2 монастыря.

Ныне территория Северной Буковины входит в состав Черновицкой и Буковинской епархии.

Епископы

Буковинская епархия

Досифей (Херескул) (13 февраля 1782 — 2 февраля 1789)
Даниил (Влахович) (23 марта 1789 — 20 августа 1822)
Исаия (Балошескул) (17 июля 1823 — 14 сентября 1834)

Буковинская митрополия

Евгений (Гакман) (8 мая 1835 — 31 марта 1873)
Феофил (Бендела) (13 ноября 1873 — 21 июля 1875)
Феоктист (Блажевич) (22 марта 1877 — 27 июня 1879)
Сильвестр (Морарь-Андреевич) (12 марта 1880 — 3 апреля 1895)
Аркадий (Чуперкович) (16 февраля 1896 — 5 марта 1902)
Владимир (де Репта) (4 октября 1902—1918)

Румынская православная церковь

Владимир (де Репта) (1918—1924)
Нектарий (Котлярчук) (7 ноября 1924 — 04 июля 1935)
Виссарион (Пую) (17 октября 1935 — 9 мая 1940)
Тит (Симедря) (июнь 1940—1941)

Русская православная церковь

Дамаскин (Малюта) (весна — лето 1941)

Румынская православная церковь

Тит (Симедря) (25 июля 1941 — марта 1944)

Напишите отзыв о статье "Буковинская митрополия"

Литература

Гедеон (Губка). Православие на Буковине в период с 1873 по 1945 гг. Сергиев Посад, 1992. — 191 с.
Гедеон (Губка). История Православной Церкви на Буковине в период вхождения Буковины в состав Австрийской империи (1777—1918 гг.) Сергиев Посад, 1996. — 74 с.
о. Юрій Федорів. Історія Церкви в Україні Рік видання: 2007. Видавництво: Свічадо

Ссылки

[www.hram.kiev.ua/index.php?mode=books&cat=6&parent=650&id=57 Нарис історії Української Православної Церкви. Том 3. (Іван Власовський)]
[www.history.org.ua/?l=EHU&verbvar=Bukovynska_pravoslavna&abcvar=2&bbcvar=23 БУКОВИНСЬКА ПРАВОСЛАВНА ЦЕРКВА]
[archiv.orthodox.org.ua/page-2096.html 12 грудня — день заснування Чернівецької єпархії]
Гусар Ю. Архієпископ Буковини: [про Нектарія Котлярчука] / Юхим Гусар // Буковинське віче. — 2010. — 3 лютого (№ 8). — С. 4.

Отрывок, характеризующий Буковинская митрополия

Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.

На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]

Буковинская митрополия

Содержание

Православие на Буковине

Буковинская епархия