Бумеранг!

Бумеранг!
Boomerang
Жанр	Фильм нуар Драма
Режиссёр	Элиа Казан
Продюсер	Луис Де Рошмон
Автор сценария	Ричард Мёрфи Фалтон Орслер (статья)
В главных ролях	Дэна Эндрюс Джейн Уайетт Ли Джей Кобб
Оператор	Норберт Бродайн
Композитор	Дэвид Баттолф
Кинокомпания	Двадцатый век Фокс
Длительность	88 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1947
IMDb	ID 0039208
Выход фильма «Бумеранг!» (оригинальное название — Boomerang)

К:Фильмы 1947 года

«Бумеранг!» (англ. Boomerang) — фильм нуар режиссёра Элии Казана, вышедший на экраны в 1947 году.

Сценарий фильма основан на статье Фалтона Орслера в журнале «Ридерс дайджест», рассказывающей реальную историю убийства в 1924 году священника в городке Бриджпорт, штат Коннектикут, последующего ареста и суда над подозреваемым безработным мужчиной, а также об усилиях государственного прокурора докопаться до правды, несмотря на предубеждённость жителей, давление городских властей и признательные показания самого подозреваемого.

Фильм имеет некоторое тематическое и сюжетное сходство с фильмом Фритца Ланга «Ярость» (1936) и относится к субжанру судебной драмы наряду с такими картинами, как «Двенадцать разгневанных мужчин» (1957), «Анатомия убийства» (1959) и «Убить пересмешника» (1962).

В 1948 году сценарист фильма Ричард Мёрфи был номинирован на Оскар за лучший сценарий.

Сюжет

Всеми любимый священник небольшого городка в штате Коннектикут, отец Джордж М. Ламберт совершает свою регулярную вечернюю прогулку по Главной улице, когда к нему сзади подходит неизвестный в тёмном пальто и светлой шляпе. Приблизившись вплотную к священнику, он стреляет ему в затылок, после чего скрывается, несмотря на то, что в момент преступления поблизости находится масса людей.

Полиция сразу же начинает расследование, однако задержать убийцу по горячим следам не удаётся. Это приводит к нарастанию волнения и чувства тревоги у жителей городка, что в свою очередь начинает угрожать положению городского руководства, избранного на волне борьбы с коррупцией предыдущих властей. Новое руководство муниципалитета стало серьёзно пересматривать программы городского планирования, и в частности, рассматривает проект строительства большой рекреационной зоны для городских жителей, в разработке которого принимали участие многие влиятельные люди города, в том числе, отец Ламберт и жена окружного прокурора Мэдж Харви (Джейн Уайетт). Владелец влиятельной местной газеты «Морнинг рекорд» Т. М. Уэйд (Тейлор Холмс), тесно связанный с прежними городскими властями, через свою газету выступает с резкими нападками на новое руководство муниципалитета, особенно на его неспособность обеспечить порядок в городе и эффективность работы полиции. Особенно усердствует в этом ведущий политический журналист газеты Дейв Вудс (Сэм Левин). Всё это ещё более возбуждает городскую общественность и угрожает положению новой власти.

Новое руководство города и его ближайшие сторонники, в том числе влиятельный бизнесмен Пол Харрис (Эд Бегли), требуют от окружного прокурора Генри Л. Харви (Дэна Эндрюс) как можно скорее поймать убийцу и даже предлагают привлечь для этого Федеральное бюро расследований, но Харви утверждает, что они справятся своими силами. Сильное давление и бесконечные обвинения в некомпетентности сыпятся также на шефа местной полиции Гарольда Ф. «Робби» Робинсона (Ли Джей Кобб), в результате чего тот даже решает подать в отставку. Однако Харви убеждает его остаться, так как ему удалось уговорить городское руководство дать им спокойно работать и не вмешиваться в ход расследования в течение двух недель.

С помощью свидетелей полиция составляется описание и портрет убийцы, которые распространяются по всем полицейским участкам Новой Англии, где начинаются задержание всех подходящих под описание, включая всех, кто одет в темное пальто и светлую шляпу. В конце концов, в штате Огайо полиция задерживает безработного ветерана войны по имени Джон Уолдрон (Артур Кеннеди), который соответствует описанию. У него находят пистолет того же калибра, из которого было совершено убийство, также выясняется, что он уехал из Коннектикута всего несколько дней назад. Уолдрона передают в руки шефа полиции Робинсона, и после проведения опознания свидетелями, помещают в камеру предварительного заключения как подозреваемого в убийстве.

Робинсон и его люди начинают жёстко допрашивать Уолдрона, несколько раз ловя его на лжи. В итоге полиция выясняет, что он жил в городке довольно продолжительное время, и даже встречался и беседовал с отцом Ламбертом. Однако после ссоры со знакомой официанткой Айрин Нелсон (Кара Уильямс), Уолдрон ничего ей не сказав, уехал из города. Когда Робинсон выясняет, что пуля, который был убит Ламберт, была выпущена из пистолета того же образца, что и у Уолдрона, он усиливает давление на подозреваемого. После многодневных допросов с лишением сна, Робинсон наконец заставляет Уолдрона подписать признание в убийстве.

Зрителю между тем показано, что отец Ламберт действительно имел беседу с Уолдроном, но, кроме того, он имел беседу со своим помощником, заявив тому, что «если он не сделает это сам, то он будет вынужден сообщить о нём в психиатрическую больницу, чтобы там помогли решить его проблему».

На дознании у коронера Уолдрон заявляет, что его силой заставили подписать признание, тем не менее, на основании показаний свидетелей коронер принимает решение передать дело в окружной суд. В тюрьме Харви проводит допроса Уолдрона. Тот утверждает, что уехал из города, потому что не хотел работать на малоквалифицированной работе, и рассчитывал начать собственный небольшой бизнес в другом месте. Во время допроса у Харви начинают возникать сомнения в виновности Уолдрона, однако у того не выдерживают нервы, и со словами, что Харви хочет видеть его повешенным, Уолдрон набрасывается на прокурора.

На слушаниях при выдвижении официального обвинения Харви подробно перечисляет все улики против Уолдрона, которых, казалось бы, более чем достаточно, однако затем неожиданно заявляет, что считает Уолдрона невиновным. Судья приглашает Харви в свой кабинет и предупреждает его, что если в действиях прокурора будут обнаружены какие-либо политические мотивы, то судья возбудит дело против него по обвинению в должностном преступлении. Шеф полиции Робинсон также возмущён заявлением Харви и отказывается общаться с ним. А член городского руководства «Мак» МкКрири спрашивает Харви, стоит ли жизнь одного человека дороже, чем благополучие целого городка. Когда Генри отвечает, что именно так он и считает, Мак предупреждает его, что ему придётся бороться со всем городом.

К Харви приходит Харрис, утверждая, что для того, чтобы удержаться у власти, нынешнему руководству города необходимо добиться осуждения Уолдрона. Он также сообщает, что вложил все свои деньги в компанию «Сансет реалити», владеющую участком земли, на котором предполагается создать рекреационную зону. И если в результате выборов к власти придут новые люди, то он не сможет продать муниципалитету этот участок и потеряет все свои деньги. В этом случае, его жизнь будет разрушена, и он потащит за собой всех остальных. Когда Харви берёт телефонную трубку, чтобы сообщить о действиях Харриса в полицию, бизнесмен достаёт оружие. Угрожая пистолетом, он говорит, что жена Генри Мэдж, как председатель проекта по созданию рекреационной зоны, не зная того, также внесла в проект через отца Ламберта 2.5 тысячи долларов. Это обстоятельство, если оно станет известно общественности, может разрушить репутацию Харви, представив его как участника коррупционной схемы со спекуляцией землёй. Харви попадает в ситуацию, когда для жителей города, новой власти и даже для него лично выгодно осуждение Уолдрона в убийстве, однако это ещё более укрепляет решимость Харви проявить принципиальность в этом деле.

На следующий день в суде Харви просит судью предоставить ему сначала возможность изложить суду все факты, а лишь затем принять решение, выдвигать или не выдвигать обвинения против Уолдрона. После опроса свидетелей, утверждающих, что видели, как Уолдрон совершил преступление, Харви говорит, что воссоздавал сцену преступления семь раз с помощью своих людей, и ни разу ни один из них не смог опознать стрелявшего. Официантка Айрин утверждает, что видела, как Уолдрон проходил мимо витрины её кафе сразу после убийства. Харви отвечает на это, что когда во время следственного эксперимента он встал на том же месте, что и она, в наполненном паром помещении, то не смог узнать своего помощника, проходящего мимо витрины. Затем Харви говорит, что Айрин подала прошение на выплату ей вознаграждения, которое было обещано за представление важных доказательств вины преступника, и строго предупреждает её об уголовном наказании за лжесвидетельство. Айрин сразу же меняет свои показания и заявляет, что не уверена в том, что видела именно Уолдрона. Ещё одна свидетельница, кассирша в кинотеатре, также засомневалась в своих показаниях в том, что Уолдрон не покупал у неё билет, после того, как не узнала в суде человека, которого Харви специально подослал купить у неё билет. Далее Харви доказывает, что Уолдрон подписал признание после того, как его довели до практически невменяемого состояния, и потому такое признание не может иметь силы. Наконец, Харви утверждает, что пять приглашённых им независимых экспертов пришли к заключению, что пуля не могла быть выпущена из револьвера Уолдрона, так как этот револьвер имеет дефект и выстрелить под таким углом не может. В доказательство своих слов Харви просит судью зарядить револьвер Уолдрона, а затем просит своего помощника выстрелить себе в голову точно под тем же углом, как убийца выстрелил в отца Ламберта. Пистолет делает осечку, после чего Харви говорит, что проводил этот эксперимент уже пятнадцать раз, и все пятнадцать раз была осечка.

В этот момент в зал суда входит газетный репортёр Дейв Вудс и передаёт Харрису записку с требованием передать ему долю в своей компании, которая собирается продать землю городским властям. Поняв, что он разоблачён, Харрис стреляется прямо в зале.

После этого Харви заявляет, что отказывается от выдвижения обвинений против Уолдрона, и под давлением аргументов судья принимает решение не возбуждать дело против Уолдрона. Издатель Уэйд признаёт своё поражение, а шеф полиции Робинсон просит у Харви прощения.

В итоге, убийцу так и не находят. Можно только предполагать, что убийцей был психически нездоровый помощник отца Ламберта, которого тот хотел отправить на лечение. Помощник присутствовал на всех заседаниях суда, где вёл себя чрезвычайно нервно. В последних кадрах фильма во время полицейского преследования он погибает в автокатастрофе.

В ролях

• Дэна Эндрюс — Генри Л. Харви
• Джейн Уайетт — Мэдж Харви
• Ли Джей Кобб -Гарольд Ф. (Робби) Робинсон
• Кара Уильямс — Айрин Нельсон
• Артур Кеннеди — Джон Уолдрон
• Сэм Левин — Дейв Вудс
• Тейлор Холмс — Т. М. Уэйд
• Роберт Кит — Мак МкКрири
• Эд Бегли — Пол Харрис
• Карл Молден — Лейтенант Уайт

Фактическая основа

Как написал историк кино Пол Татара, «Сюжет фильма основан на обстоятельствах реального убийства католического священника, отца Хьюберта Дама 4 февраля 1924 года в небольшом городке Бриджпорт, штат Коннектикут». Во время вечерней прогулки около местного театра, отец Дам был смертельно ранен из револьвера выстрелом с близкого расстояния в затылок за левым ухом. Многочисленные свидетели, которые находились поблизости от места преступления, были настолько шокированы, что вызвали скорую помощь лишь через 10 минут после выстрела. Два часа спустя в городской больнице была констатирована смерть священника. В убийстве был обвинён безработный бывший солдат Харольд Израэль. Он сознался в преступлении, и у него был обнаружен револьвер калибра .32, который полиция приняла за орудие преступления. Прокурор округа Фэйрфилд Каунти штата Коннектикут Гомер Каммингс провёл тщательное расследование и выяснил, что Израэль не виновен в преступлении. Позднее, в 1933-39 годах Каммингс был Генеральным прокурором США при Президенте Франклине Д. Рузвельте.

Хотя в реальности убийство произошло в Бриджпорте, съёмки фильма проводились в соседнем городке Стамфорд, который был выбран после того, так как «власти Бриджпорта не дали разрешения на съёмки в своём городке».

Кинокритик Босли Кроутер также отметил, при работе над фильмом пришлось отойти от некоторых фактов, в частности, образ героя фильма, окружного прокурора Генри Л. Харви «не совпадает полностью с мистером Каммингсом на момент рассказываемых событий. Мистер Каммингс тогда был фигурой национального масштаба, с авторитетом и положением (он не был Генеральным прокурором, но занимал высокое положение в политических кругах). Герой же „Бумеранга!“ — это мелкая птица с целой карьерой впереди. Существует заметная разница, и её не просто отбросить».

Создатели фильма и исполнители главных ролей

В 1940-е годы студия «Двадцатый век Фокс» во главе со своим генеральным продюсером Дэррилом Зануком переориентировала свою деятельность, начав выпускать глубокие по содержанию социальные драмы. Одним из направлений деятельности студии стала постановка полудокументальных реалистических картин, часто основанных на реальных событиях. Для работы над такими фильмами Занук пригласил «продюсера Луиса Де Рошмона, который добился признания в Голливуде созданием документально-хроникального сериала „Марш времени“», рассчитывая, что та же техника подачи материала будет применена «для основанных на реальных событиях художественных драм». До «Бумеранга!» «Де Рошмон только что закончил работу над двумя жизненными нуаровыми драмами для Занука с режиссёром Генри Хэтэуэем, в обоих был использован документальный стиль — „Дом на 92-й улице“ (1945) и „Улица Мадлен, 13“ (1946), которые также включали реальную кинохронику». «На этот раз он использовал этот реалистический метод для рассказа истории знаменитого дела об убийстве — в её модернизированном виде — в своём фильме „Бумеранг!“». Для постановки фильма «Занук и его продюсер Де Рошмон, наняли молодого режиссёра Элию Казана, который отказался чрезмерно упрощать персонажей, каждый из которых прошёл по тонкой линии между добродетелью и пороком». Благодаря таким своим выдающимся "фильмам, как «Трамвай „Желание“» (1951) и «В порту» (1954) Элиа Казан создал себе репутацию режиссёра нелицеприятного, реалистичного направления в Голливуде. Но большинство любителей кино не знают, что сам Казан считал скромный фильм нуар «Бумеранг!» (1947) своим прорывом в кино".

На протяжении свей карьеры Казан в качестве режиссёра был удостоен двух Оскаров за социальные драмы «Джентльменское соглашение» (1947) и «В порту» (1954), а также трёх номинаций на Оскар за глубокие психологические фильмы, поставленные на основе серьёзной литературы — «Трамвай „Желание“» (1951) и «К востоку от рая» (1955), а также за эпический фильм «Америка, Америка» (1963). К числу лучших драм Казана нуарового направления относятся картины «Паника на улицах» (1950), «Куколка» (1956) и «Лицо в толпе» (1957).

На главную роль Казан пригласил актёра Дэну Эндрюса, известного по своим ролям в успешных фильмах нуар Отто Премингера «Лора» (1944) и «Падший ангел» (1945). Позднее Эндрюс сыграл также в таких фильмах нуар, как «Там, где кончается тротуар» (1950, также у Премингера) и «Край гибели» (1950), в котором его герой также расследовал убийство священника. Позднее Эндрюс сыграл главные роли в двух фильмах нуар Фритца Ланга — «Пока город спит» (1956) и «За пределами разумного сомнения» (1956), в центре внимания которого также находится судебный процесс. Одну из своих первых памятных ролей актриса Джейн Уайетт сыграла в утопической драме «Потерянный горизонт» (1937). После «Бумеранга!» она сыграла ещё в одной картине Казана «Джентльменское соглашение» (1947), а также в фильмах нуар «Западня» (1948), «Дом у реки» (1950) и «Человек, который обманул себя» (1950), где её партнёром был c Ли Джей Кобб . Ли Джей Кобб сыграл во множестве фильмов нуар, криминальных драм и триллеров, среди них «Джонни О’Клок» (1947), «Звонить Нортсайд 777» (1948), «Воровское шоссе» (1949) «В порту» Казана (1954, который принёс ему номинацию на Оскар), «12 разгневанных мужчин» (1957) и «Изгоняющий дьявола» (1973). Артур Кеннеди был пять раз номинирован на Оскар как лучший актёр, в том числе, за роли в фильмах нуар «Чемпион» (1949) и «Процесс» (1955). Он также сыграл в таких известных фильмах нуар, как «Высокая Сьерра» (1941), «Окно» (1949), «Слишком поздно для слёз» (1949), «Часы отчаяния» (1955) и «Побег» (1955).

Оценка критики

Большинство кинокритиков и рецензентов дали фильму положительные отзывы. Сразу после выхода фильма журнал «Variety» назвал его «захватывающей мелодрамой из реальной жизни, рассказанной в полудокументальном стиле», а критик Босли Кроутер в «Нью-Йорк таймс» написал: «Мы должны отметить, что этот стиль подачи материала вылился в драму редкой ясности и силы» и далее: «как мелодрама с гуманистическими и социальными обертонами, она не имеет никаких художественных изъянов». Позднее «TimeOut» охарактеризовал фильм как «полудокументальный триллер с социальным смыслом». Карл Уильямс отметил, что «эта нуаровая документальная драма, история реального нераскрытого убийства, отразила вкус к повествованию, близкому к жизни», который развивал на студии «Двадцатый век Фокс» продюсер Дэррил Занук", а также «один из первых примеров документальной драмы». Пол Татара написал, что «„Бумеранг!“ остаётся захватывающей картиной, которая бьёт сильнее и движется быстрее, чем большинство фильмов той эпохи». Деннис Шварц описал картину как «квази-документальный криминальный фильм Элии Казана,… как плотную, хорошо рассказанную историю, выполненную в насыщенной саспенсом нуаровой традиции создания мрачного настроения». Он отметил также, что «мрачный, зловещий, жуткий взгляд картины усиливается съёмками на реальном месте, где произошло преступление». Линда Расмуссен назвала его «страшным фильмом», который «Казан поставил в высокоэффективном, полудокументальном стиле». Дейв Кер считает, что «фильм ограничен в масштабности и эмоциях, но его неглубокий, поверхностный драматизм работает очень эффективно».

Давая характеристику фильму, Кроутер пишет, что «мистер Де Рошмон и его команда… ушли от устаревших схем и методов съёмки традиционных фильмов о копах и судах. Они создали на экране картину, обладающую бесстрастностью хорошего журналистского расследования, и сняли её с наблюдательностью газетного фотографа. Они использовали невидимого рассказчика для разъяснения многих сложных сцен, перемежая закадровое повествование с реалистическими репликами героев, достигая таким образом новостного эффекта. И чтобы повысить иллюзию реальности происходящего, они сняли большую часть фильма в городке, находящемся в непосредственной близости от того места, где описываемые события произошли на самом деле». Эту характеристику в основном разделяют и другие рецензенты. Так, «Variety» отмечает, что «фильм снимался в городке Стэмфорд, штат Коннектикут, и само место съёмок усиливало его реалистичность», «TimeOut» продолжает, что «бесстрастное изложение материала, использование реальной натуры и сильная игра со стороны преимущественно непрофессионального состава актёров второго плана, придают фильму аутентичность и мощь», и, наконец, Татара подчёркивает, что «все главные герои несут печать аутентичности. Диалоги и натурная постановка сцен ещё более углубляют технику, основанную на факте». Карл Уильямс обобщает мнение критиков следующими словами: «Казан, Де Рошмон и Занук применили несколько необычных творческих приёмов, чтобы повысить аутентичность фильма. Вся картина, включая интерьеры, была снята в Коннектикуте, кроме сцен в суде, которые были поставлены в Уайт-Плейнс, штат Нью-Йорк. Казан и оператор Норберт Ф. Бродин использовали блуждающую камеру для усиления документального эффекта фильма, а Де Рошмон привлёк к исполнению небольших ролей местных непрофессиональных актёров».

Касаясь документальной точности картины, Кроутер пишет: «фильм аккуратно заменяет имена реальных людей вымышленными — лишь в самом финале упоминая имя мистера Каммингса — и определяет место действия только как „небольшой городок в Коннектикуте“. Фильм также очень тщательно описывает подробности этого необыкновенного дела, опуская некоторые сомнительные моменты и добавляя некоторые вымышленные детали, которые переносят действие фильма в современность. Фильм, по всей видимости, точно воспроизводит само преступление, а также то состояние шока, а затем и тревоги, которое оно произвело на жителей города». После чего в картину вводится политический фактор, а также атмосфера нетерпеливости и громких требований общественности немедленно поймать и осудить преступника, что «приводит к аресту невинного козла отпущения и суда над ним». Фильм затрагивает целый ряд актуальных общественно-политических проблем функционирования власти на местном уровне, в том числе, борьбы за победу на выборах любой ценой, вовлечённости представителей власти в коррупционные схемы, зависимости власти от (порой ошибочного) общественного мнения и законности некоторых действий полиции. Но как позднее утверждал сам Казан, «к сожалению, коррумпированность властей значительно более распространена (чем это показано в фильме). Всё намного сложнее, и сейчас я это знаю». Впоследствии Казан говорил, что «хотел проработать часть фильма, рассматривающую тему коррупции, более подробно». Кроутер, со своей стороны, пишет, что будучи документальной по форме историей, «фильм превращается в рассмотрение вопросов социальной справедливости и личной порядочности конкретного человека». В центре картины находится образ молодого прокурора, который в сложившихся против него обстоятельствах «противостоит сомнениям и соблазнам, порождённым низостью политиканства… В итоге увлекательная и полная саспенса судебная драма, приходит к нестандартному триумфу правосудия над слепотой одних и преступными уловками других».

Как пишет Татара, при работе над фильмом, «Казана интересовала не столько сама история, хотя он справляется с ней весьма успешно на всём протяжении картины, сколько возможность применить документальную технику в традиционном голливудском кинопроизводстве. И продюсер фильма Луис де Рошмон был идеальным партнёром в таком эксперименте. Де Рошмон был автором и продюсером серии кинохроники „Марш времени“ (1935-51), так что хорошо знал технику мобильной операторской работы. Он предоставил Казану значительную свободу при работе с камерой, превратив то, что могло стать обычным детективом, в веху, стандарт в истории кино». Расмуссен подчёркивает, что «Казан снял большую часть фильма на натуре, используя высококонтрастную съёмку и крайне мобильную камеру для создания осязаемого чувства непосредственности происходящего».

Критики высоко оценили работу актёрского состава. «Variety» отмечает, что «сюжет поддержан сильной актёрской игрой… Дэна Эндрюс возглавляет убедительный актёрский состав. Его роль реалистична, а игра выполнена на высшем уровне… Ли Джей Кобб силён в роли шефа детективов, который пытается выполнять свои обязанности в условиях, когда его запугивают как пресса, так и политики… Артур Кеннеди великолепен в роли подозреваемого… Все актёры несут печать аутентичности, а диалог и места съёмок усиливают достоверность происходящего». Кроутер, придерживается сходного мнения: «Дэна Эндрюс даёт ещё одну тонкую игру в качестве мучающегося, но твёрдого прокурора штата, а Артур Кеннеди убедительно впадает в отчаяние в роли подозреваемого в убийстве, особенно, в сцене допроса с пристрастием… Ли Кобб погружается в мрачные размышления в нарастающей тишине в качестве затравленного шефа полиции, а Сэм Левин увлекательно пышет энергией в роли пронырливого газетчика… Дюжина других актёров, немногие из которых знакомы с работой в кино, грамотно исполняют роли горожан под чётким руководством Элии Казана». С другой стороны, Татара отмечает, что большинство актёров пришли из театра и потому играли слишком по-театральному. «В частности, Джейн Уайетт играет чересчур сладкую версию того, какой должна быть жена», а Эндрюс «был мало похож не реального юриста». В одном из своих интервью Казан сказал по поводу игры Эндрюса: «Его стиль в фильме был хорош, так как он играл юриста, и соответственно не предполагалось, что он должен показывать то, что происходило внутри него. Но, к сожалению, такой тип игры оставляет ощущение, что на карту не поставлено ничего по-настоящему личного».

Ссылки

• [www.rottentomatoes.com/m/1067234-boomerang/ Бумеранг!] на сайте Rotten Tomatoes
• [www.tcm.com/tcmdb/title/69356/Boomerang-/ Бумеранг!] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Бумеранг!

– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.