Бумын-каган

Бумын Бұмын
основатель Тюркского каганата
вождь племени Ашина
542 — 552
Предшественник:	Йоллык каган
Преемник:	Кара Иссык каган
Тюркский каган
552 — 552
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Кара Иссык каган
Вероисповедание:	тенгрианство
Смерть:	552(0552)
Место погребения:	Место захоронения неизвестно
Отец:	Йоллык каган
Супруга:	Чанла
Дети:	Кара Иссык Хан

Бумы́н каган (Тумын (кит. упр. 土门, пиньинь: tumen)) — основатель Тюркского каганата. Вождь племени Ашина.

Племя Ашина

Во время Великого переселения народов часть гуннов осталась на предгорьях Алтая. Они остались жить здесь под управлением вождя Ашина, но вскоре они попали под власть могущественного государства — Жужанского каганата и были вынуждены платить им дань железом…

Правление Бумына

В 542 Бумын каган становится вождём племени Ашина, а в 545 правитель китайской империи Вэй Тай-Цу, искавший себе союзника в борьбе с жужанями, направляет к Бумыну посла с богатыми подарками — согдийца Ань-Нопеньтона. Бумын каган встречает китайского посла с почётом и провожает с союзническими намерениями. Этот год сохранился в истории как год официального признания на международном уровне тюркского племенного союза.

Прежде всего Бумын каган решил объединить родственные племена. Среди них наиболее близким было племя теле, тоже платившее дань жужаням. Но вождь племени теле не захотел подчиняться Бумыну. Чтобы избавиться от гнета жужаней, он решил выступить самостоятельно, но Бумын, поняв намерения вождя теле, расположился со своим войском в ущелье Алтайских гор. Подошедшие теле решили подчиниться власти Бумына. Так в 546 племя теле (по китайским источникам 50 000 юрт) вошло в состав будущего государства тюрков.

Объединение двух родственных племен не сулило ничего доброго жужанскому кагану Анагую, но боясь объединения тюрков с китайцами, он уже не мог действовать открыто. Теперь уже сам Бумын каган решил встретиться с Анагуем на поле битвы, чтобы добиться полной свободы тюрков. С этой целью он отправил жужанскому кагану послание с требованием выдать жужанскую принцессу замуж за него. Это послание взбесило Анагуя и он снарядил войско для полного покорения тюрков. Этого и добивался Бумын. Вступив в союз с Империей Вэй, в 551 он женится на китайской принцессе Чанле, а в 552 во главе крупного войска выходит в поход против жужаней и разбивает их. Не выдержав позора, Анагуй кончает жизнь самоубийством. Так была создана новая могущественная империя — Тюркский каганат.

Бумын каган, добившийся независимости для своего народа, недолго прожил после этой великой победы. Он принимает титул Ильхан («правитель народов»), однако в конце 552 он умирает. На трон садится его старший сын Кара Иссык Хан, который правил всего один год. В 553 каганом стал младший брат Кара Иссык хана Мукан.

Бумын в тюркских памятниках

Наш предок Бумын-каган четыре угла (мира) притеснил, повалил, победил, раздавил. Затем, когда этого хана не стало, народ (наш) погиб, рассеялся и разбежался.

Оригинальный текст (древнетюрк.)  

См. также

• Тюркский каганат

Литература

• С. Е. Малов Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии — Издательсво академии наук СССР, 1959. — 2000 экз.
• Гумилёв Л. Н. Древние тюрки.
• Бичурин Н. Я. Собрание сведений…

Отрывок, характеризующий Бумын-каган

«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.