Буниятов, Зия Мусаевич

Зия Мусаевич Буниятов
азерб. Ziya Musa oğlu Bünyadov
Место рождения:	Астара (Азербайджан)
Научная сфера:	Востоковедение
Известен как:	Герой Великой Отечественной войны. Историк, автор концепций, характеризуемых как фальсификационные и ревизионистские.
Награды и премии:	(посмертно)

Зия Мусаевич Буниятов (Зия Муса оглы Буниятов, азерб. Ziya Musa oğlu Bünyadov, 21 декабря 1923 года — 21 февраля 1997 года) — советский и азербайджанский учёный, востоковед, академик Академии наук Азербайджана, Герой Советского Союза. Почётный гражданин р-на Панков г. Берлин (Германия), почётный гражданин города Ургенч (Узбекистан).

Автор спорных концепций по истории Азербайджана, Армении и Нагорного Карабаха, которые ряд специалистов характеризует как ревизионистские и основанные на фальсификации первоисточников.

Биография

Зия Буниятов родился 24 декабря 1923 года в городе Астара в семье ветерана Первой мировой войны и военного переводчика Мусы Мовсум оглы Буниятова (1895—1961), происходившего из знаменитого и уважаемого рода бибиэйбатских учёных шейхов и Раисы Михайловны Гусаковой, принадлежавшая к роду русских старопоселенцев в Азербайджане. С детства Буниятов знал как азербайджанский, так и русский языки, а также владел арабским языком Корана, которому его научил отец. После окончания десяти классов (1939) он поступил в Бакинское пехотное училище, которое окончил в мае 1941 года в звании лейтенанта, получив также назначение командиром стрелкового взвода в Бендеры (Молдавия).

Великая Отечественная война

На фронтах Великой Отечественной войны с августа 1942 года. Принимал активное участие в битвах за Украину, Молдавию, Кавказ (в боях за Моздок и Туапсе), Белоруссию и Польшу. В боях проявил храбрость, в одном из них, пробиваясь через линию фронта, он вынес из окружения полковое знамя. В оборонительном сражении в предгориях Кавказа Зия Буниятов командовал ротой из 120 бойцов, в состав которой также входили 50 матросов Волжской флотилии из Саратова. В ходе одного из боёв 17 человек из его роты уничтожили 15 единиц бронетехники противника, причём сам Зия получил осколочное ранение в голову. Во время Туапсинской операции лейтенант Буниятов получил ранение в ногу и после лечения в госпитале попал в Таганрог. Газета «Красная звезда» в 1942 году писала о нём: «Стремительный, как тигр, разведчик Зия Буниятов в невероятных условиях мог принести точные данные о численности, вооружении и дислокации противника».

Повздорив с командованием, Буниятов был направлен в штрафную роту. В январе 1945 года его вызвал к себе комдив и предложил стать командиром штрафной роты. Капитан Буниятов был назначен командиром 123-й штрафной роты (5-я ударная армия, 1-й Белорусский фронт). 14 января в ходе Висло-Одерской операции в бою у селения Пальчек рота под командованием капитана Буниятова захватила заминированный мост через реку Пилица и в течение нескольких часов удерживала его до подхода основных сил. В бою было уничтожено 100 солдат противника, 45 было взято в плен. Захвачено 5 шестиствольных миномётов и 3 артиллерийских орудия. Из 670 солдат роты в живых осталось 47 человек. Буниятов позже вспоминал:

Мне было поручено чрезвычайно опасное дело: преодолеть тройную линию обороны противника и выйти глубоко в тыл. Мы должны были взять заминированный мост длиной 80 метров через реку Пилица, при этом сохранить мост невредимым, так как по нему должна была пройти боевая техника. И мы выполнили эту задачу, но какой ценой! В этом бою из 670 бойцов в живых остались 47. Скольких я похоронил тогда, сколько писем написал их близким! Всех оставшихся в живых наградили боевыми орденами.

Подвиг Зии Буниятова в официальных документах описывается так:

"Командир 123-й отдельной стрелковой роты (5-я ударная армия, 1-й Белорусский фронт) кандидат в члены ВКП(б) капитан Буниятов З.М. отличился в боях на территории Польши. 14 января 1945 года рота одной из первых в армии форсировала реку Пилица, захватила мост и удерживала его до подхода подкрепления в районе населённого пункта Пальчев (в 9 километрах юго-западнее города Варка). Рота уничтожила свыше 100 и взяла в плен 45 гитлеровцев, захватила 5 шестиствольных миномётов, 3 орудия".

В результате выполненной ротой задачи, советские войска вышли на оперативный простор в междуречье Вислы и Одера и вскоре придвинулись на расстояние около 90 км от Берлина. Звание Героя Советского Союза Буниятову было присвоено 27 февраля 1945 года. В марте того же года он стал членом ВКП(б). Во время боёв за Берлин, Буниятов спасал мирных жителей, прятавшихся в метро, когда его туннели были затоплены отступавшими нацистами. К моменту капитуляции Германии Зия Буниятов с боями дошёл до района Силезского вокзала, причём из семисот бойцов его роты в строю остались лишь семеро. За доблесть и героизм, проявленный в ходе штурма Зееловских высот, Зия Буниятов был награждён орденом Красного Знамени. За годы войны Зия Буниятов был несколько раз ранен и контужен, но всегда возвращался в строй. Один осколок ему удалили спустя 30 лет после ранения. Последствия ранений Буниятова мучили многие годы, а от приступов головных болей он избавиться так и не смог.

После войны

С мая 1945 по май 1946 года Буниятов работал помощником военного коменданта района Панков Берлина, где заслужил добрую память немцев как администратор, способствовавший нормализации хозяйственной и культурной жизни в разрушенном городе. В 1946 году подполковник Буниятов уволился в запас. В 1950 году он окончил Московский институт востоковедения, а в 1954 году аспирантуру МГУ. В мае 1954 года он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Итальянский империализм в Африке», а уже в августе поступил на работу в Институт Истории АН Азербайджанской ССР в должности старшего научного сотрудника. В 1964 году защитил докторскую диссертацию на тему «Азербайджан в VII—IX вв.», которая годом позже подверглась масштабной критике со стороны советских историков, поскольку ставила под сомнение историческую традицию армянской государственности на Кавказе. В 1965 году высшей аттестационной комиссией при Министерстве высшего и среднего специального образования СССР ему было присвоено звание профессора, а в 1967 году был избран членом-корреспондентом Академии наук Азербайджанской ССР. В 1976 году был избран академиком Академии наук АзССР. С 1981 г. был директором Института Востоковедения, а с 1990 года — вице-президентом Академии наук Азербайджанской ССР. С 1980 года Зия Буниятов — член Главной редакции Азербайджанской советской энциклопедии.

В 1953 году Зия Буниятов не допустил исключения из комсомола журналиста Юлиана Семенова, ставшего впоследствии известным писателем. Семенова собирались наказать за то, что у него был родственник, проходивший по «делу врачей». Узнав о награждении Л. И. Брежнева в третий раз Золотой Звездой Героя Советского Союза, Зия Буниятов выступил с протестом. Буниятов заявил, что такая иррациональная раздача наград приводит к девальвации высокого звания. Этот демарш Буниятова привёл к разбирательству по партийной линии, однако в конце концов дело было замято.

Принимал участие в работе Комитета по спасению Аральского моря в конце 1980-х годов. В 1990 годах Буниятов избирался депутатом парламента Азербайджана, был заместителем председателя правящей партии «Ени Азербайджан».

Согласно Сахарову, был известен своими антиармянскими националистическими выступлениями. С началом 90-х в азербайджанской периодике и научной печати с подачи академика З. Буниятова деятельность «26-ти Бакинских комиссаров» стала рассматриваться как заговор армянских националистов и их приспешников против Азербайджанской Демократической Республики.

Буниятов настаивал на том, чтобы беженцы-азербайджанцы из Армении переселялись только в НКАО. При этом он считал, что после этого возникнет противостояние с армянами, пусть даже с жертвами с обеих сторон, это позволит утихомирить армян.

В 1997 году был застрелен в подъезде собственного дома в Баку. Согласно официальной версии, убийство было организовано членами бакинского филиала «Хезболлах», которые объявили Буниятова членом израильской спецслужбы Моссад и в том, что он распространял сионизм в Азербайджане. За убийство Буниятова были осуждены несколько человек.

Зия Буниятов похоронен на Аллее почётного захоронения в Баку. Именем Буниятова назван проспект в городе Баку.

Критика

Обвинения в плагиате

Г. Берадзе

Грузинский историк Г. Берадзе утверждает, что Буниятов присвоил работу известного индийского ориенталиста Хади Хасана о Фалаки Ширвани.

де Ваал

Согласно данным британского журналиста Томаса де Ваала, со ссылкой на американского историка Роберта Хьюсена, Буниятов в 1960 и 1964 годах опубликовал две статьи (предисловие и комментарии к «Албанской Хронике» Мхитара Гоша и «О хронологическом несоответствии глав „Истории Агван“ Моисея Каганкацваци»), которые являлись плагиатом (переводом без указания авторства) статей двух американских учёных: C. F. J. Dowsett «The Albanian Chronicle of Mxitar Gosh»(1958) и Robert Hewsen, «On the Chronology of Movses Dasxuranc’I», (1954). Следует отметить, что Буниатов в своем предисловии к «Албанской хронике» указывает, что текст самой хроники Гоша является переводом английского издания Даусетта, а также дает ссылки на это издание, при этом предисловие и комментарии указаны как авторские.

А. Г. Маргарян

А. Г. Маргарян, анализируя издание Буниятовым «Албанской Хроники», также утверждает, что в предисловии и комментариях имеются повторения положений Даусетта, зачастую дословно и при этом с ошибками в переводе. Так, согласно Маргаряну, Буниятов перевел с английского на русский, «Whit Sunday» (День Святой Троицы) как «белое воскресенье» (White Sunday), буквально написав: «27 Тре 588 г. Армянской эры — Белое Воскресение 11 июня 1139 г. н. э.». Название же книги армянского автора XII века Давида «Книга канонов» (Book of canons) он перевел как «Книга об орудиях» (Book of cannons). При этом, как отмечает Маргарян, Буниятов выкинул все выражения со словами «Армения, армянский» из английского текста.

Обвинения в фальсификации источников

Джордж Бурнутян

Систематическое «вычищение» Буниятовым упоминаний об армянах и замену их «албанами» отмечает также американский историк Джордж Бурнутян, согласно которому, в «путешествии» Шильтбергера «Буниатов смело опустил главы 63 — 66 рукописи, всего приблизительно двадцать страниц, относящихся к Армении и армянам, и частично изменил текст, который он опубликовал в своем издании».

Согласно Бурнутяну, после 1988 года, когда армяне Нагорного Карабаха заявили о своем желании выйти из состава Азербайджана, ряд азербайджанских ученых во главе с Буниятовым, оправдывая претензии азербайджанского руководства, стал доказывать, что армяне прибыли в Нагорный Карабах только в 1828 году. Поскольку первоисточники на азербайджанском языке отсутствовали, от армянских источников эти ученые очевидно отказывались, то Буниятов с коллегами вынуждены были использовать персидские, русские и арабские первоисточники. Однако они обнаружили, что большое количество античных и средневековых первоисточников не только на персидском, арабском и русском языке, но и также на греческом, латинском, немецком и английском языках указывают, что армяне составляли большинство населения Карабаха и до 1828 года. Наибольшее раздражение у Буниятова с коллегами вызывал тот факт, что и мусульманские первоисточники по Закавказью, проживавшие на территории нынешнего Азербайджана, такие как Аббас Кули Бакиханов, именем которого назван институт истории академии наук Азербайджана, и Мирза Адигозал Бек, также четко отмечают сильное армянское присутствие в Карабахе до 1828 года. Для нейтрализации этого факта Буниятов с коллегами, пренебрегая академической добросовестностью, занялись переизданиями средневековых первоисточников, в которых сведения об армянах были удалены. Первый акт этой дезинформации наступил в 1989 году, когда Буниятовым были издана «Краткая история страны Албанской» Есаи Гасан-Джалаляна. Для легитимизации этого перевода Буниятов заявил, что воспользовался уже готовым переводом на русский язык покойного к тому времени армянского ученого Тиграна Тер-Григоряна, который работал в институте истории в Баку. Согласно Буниятову эта работа Тер-Григоряна, написанная в 1940 году, по непонятной причине не была опубликована. Бурнутян отмечает, что если сопоставить оригинальный армянский текст книги «Краткая история страны Албанской» с редакцией Буниятова, то получается что Тер-Григорян на 50 лет «таинственным образом» предвосхитил споры по вопросу Карабаха и азербайджанские претензии, однако более вероятно, что сам Буниятов изменил текст перевода в угоду интересам государства.

Барлоу Тер-Мурдечиан

В предисловии к книге «Two chronicles on the history of Karabagh» профессор Калифорнийского университета, Барлоу Тер-Мурдечиан, также отмечает многочисленные искажения Буниятовым исходных текстов историков Мирзы Джамала и Мирзы Адигозал-Бека

Виллем Флор и Хасан Джавади

В искажении перевода книги Бакиханова «Гюлистан-и Ирам» и фальсификации истории Буниятова обвиняют также Виллем Флор и Хасан Джавади:

Именно так и обстоит дело в случае Зии Буниятова, который подготовил неполный и ущербный перевод сочинения Бакиханова. Он не только не перевёл ни одно из имеющихся в тексте стихотворений, но даже не упоминает об этом; подобным же образом он оставляет непереведёнными некоторые другие фрагменты текста, не указывая ни самого этого факта, ни причины. Это особенно тревожно, поскольку он замалчивает, например, упоминание территорий, населённых армянами, тем самым не только фальсифицируя историю, но и не уважая высказывание Бакиханова о том, что историк должен работать без предубеждений: религиозных, этнических, политических и прочих .

Оригинальный текст (англ.)  

This certainly is the case with Zia Bunyatov, who has made an incomplete and defective Russian translation of Bakikhanov's text. Not only has he not translated any of the poems in the text, but he does not even mention that he has not done so, while he does not translate certain other prose parts of the text without indicating this and why. This is in particular disturbing because he suppresses, for example, the mention of territory inhabited by Armenians, thus not only falsifying history, but also not respecting Bakikhanov's dictum that a historian should write without prejudice, whether religious, ethnic, political or otherwise.

Историки из Армении

Примеры искажения цитат в работах Буниятова приводят и историки из Армении.

В. А. Шнирельман

В искажении источников (изъятиях фрагментов, касающихся армян, замене «армян» на «албанцев» и пр.) обвиняет Буниятова и российский историк и этнограф В. А. Шнирельман.

Шнирельман о приемах и концепциях Буниятова

Шнирельман обвиняет Буниятова также в разработке ревизионистских, националистически и политически мотивированных концепций истории Азербайджана (особенно древней Албании) и Армении, считая одним из основоположников этого направления азербайджанской историографии (см. фальсификации истории Кавказской Албании в Азербайджане). В этих вопросах Шнирельман солидаризируется с армянскими учёными, подвергающими Буниятова жесткой критике .

Как отмечает Шнирельман, в вышедшей в 1965 г. книге Буниятова («Азербайджан в VII—IX веках») впервые был последовательно проведен прием, который стал «излюбленным занятием азербайджанских авторов» — именно, переименование армянских средневековых политических деятелей, историков и писателей, живших и творивших в Карабахе, в албан. В этой книге, посвященной событиям арабского времени в Кавказской Албании, последняя уже прямо именуется Азербайджаном. Буниятов нарисовал в ней «фантастическую» (по выражению Шнирельмана) картину уничтожения армянами якобы богатой албанской литературы, с тех пор ставшую аксиоматичной в азербайджанской историографии. В историографическом споре о древней принадлежности Нагорного Карабаха Буниятов, по словам Шнирельмана, прибегал к следующим приемам: «во-первых, сильно омолаживал процесс арменизации Нагорного Карабаха, относя его едва ли не к XII в., а во-вторых, следуя уже установившейся в Азербайджане тенденции, делал акцент не на языке, а на культурных традициях, и заявлял, что Арцах никогда не принадлежал к центрам армянской культуры. (…) Позднее Буниятов целенаправленно пытался „очистить“ и другие земли современного Азербайджана от армянской истории. Одновременно Буниятов стремился пересмотреть историю Армении и утверждал, что со времен Тиграна Великого у армян никогда не было ни политической, ни экономической независимости, и высмеивал стремление армянских историков объявить царство Багратидов независимым государством. Естественно, армянские специалисты не могли трактовать это иначе, как „искажение истории армянского народа“, и усматривали в этом тревожный симптом — поворот азербайджанской науки к традициям антиармянской турецкой историографии.» Среди прочего, говоря о населенной в средние века армянами Нахичевани, Буниятов «объявил Нахичевань исключительно азербайджанским городом на том основании, что в XII в. атабеки временами устраивали там свою резиденцию. Правда, он же отмечал местоположение Нахичевани в пограничной области, где сказывалось влияние „иноверцев-христиан“. О том, что эти христиане были армянами, он старательно умалчивал». Когда в 1975 г. была снесена почитаемая армянами церковь Сурб Еррордутюн (Святой Троицы), где по преданию в 705 г. арабами были заживо сожжены армянские князья, «Буниятов начал отстаивать идею о том, что указанное событие произошло вовсе не в Нахичевани на р. Араксе, а на нынешней территории Северо-Восточной Турции, где он и советовал армянам искать свои исторические реликвии»..

Мнение Буниятова о причинах сумгаитского погрома армян

Как отмечает де Ваал

В мае 1989 года историк Зия Буниятов, бывший тогда президентом республиканской Академии Наук, самый известный азербайджанский армянофоб, предложил очень экзотичную версию погромов. В статье, озаглавленной «Почему Сумгаит?», он сделал вывод, что армяне сами спланировали сумгаитские погромы с целью дискредитировать Азербайджан и подстегнуть армянское националистическое движение. «Сумгаитскую трагедию тщательно подготовили армянские националисты, — писал Буниятов. — За несколько часов до её начала армянские фоторепортеры и съемочные группы телевидения тайно въехали в город и будучи в состоянии полной готовности стали дожидаться развития события. Первое преступление было совершено неким Григоряном, выдавшим себя за азербайджанца, который убил в Сумгаите пятерых армян»

Пo словам Буниятова:

«Они <армянские националисты> нанесли свой гнусный удар по Сумгаиту. Почему Сумгаит? Потому, что дашнакам вновь, в который раз, захотелось картину художника Верещагина „Апофеоз войны“ переделать в современную фотографию с „армянскими черепами“».

Согласно де Ваалу, статья Буниятова была настолько одиозной, что её перепечатали даже армяне.

Награды

• Герой Советского Союза
• Орден Ленина
• Орден Красного Знамени
• Орден Отечественной войны 1 степени
• Орден Красной Звезды
• Орден «Истиглал» (Азербайджан)
• Орден Октябрьской революции

Почётные звания

• Почётный гражданин Астары
• Почётный гражданин Гёйчая
• Почётный гражданин Ургенча
• Почётный гражданин района Панков

Медали

• Серебряная медаль ВДНХ СССР (1983 г., за достигнутые успехи в развитии науки).
• Медаль «Ваффенбрудершафт» (ГДР)
• Медаль Артура Беккера

Труды

• Буниятов З. М. Азербайджан в VII—IX веках. — 1973, Баку
• Буниятов З. М. Государство атабеков Азербайджана: 1136—1225. — 1984, Баку
• Буниятов З. М. Государство Хорезмшахов-ануштегинидов, 1097—1231. — 1986, Наука, Глав. ред. восточной лит-ры
• Буниятов З. М. Государство хорезмшахов-ануштегинидов: 1097—1231. — 1986, Академия наук Азербайджанской ССР. Институт востоковедения (Баку).
• Буниятов З. М. Армянская анонимная хроника 1722—1736 гг. — 1988, Академия наук Азербайджанской ССР
• Буниятов З. М. Историческая география Азербайджана. — 1987, Элм
• Из истории закавказской Албании
• О длительности пребывания хазаров в Албании в VII—VIII веках
• «Сефаретнаме» османских послов как источник по истории османо-российских отношений
• Каспийское море в арабских источниках
• Формы земельной собственности: Налоги и сборы в государстве Хорезмшахов (1097—1231)
• Соавтор (вместе с акад. Мамедалиевым В. М.) перевода на азербайджанский язык Корана.

См. также

• Список азербайджанцев, удостоенных звания Герой Советского Союза
• Фальсификация истории в Азербайджане
• Ревизионистские концепции в азербайджанской историографии

Ссылки

•  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=1680 Буниятов, Зия Мусаевич]. Сайт «Герои Страны».
• [savash-az.com/hero/ziya.htm Военная биография Зии Буниятова]

Отрывок, характеризующий Буниятов, Зия Мусаевич

Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»