Бункё
Специальный район Токио
Показать/скрыть карты
|
Бункё (яп. 文京区 Бункё-ку?) — один из специальных районов Токио, был основан 15 марта 1947 года. Известен как крупный учебный центр. Начиная с эпохи Мэйдзи здесь жили литераторы, например Нацумэ Сосэки, а также ученые и политики. Ныне в Бункё расположены частные медицинские центры, университетские больницы, спортивно-развлекательный комплекс «Токио Доум Сити» и Токийский университет.
По состоянию на ноябрь 2005 года численность населения составляла 180 209 чел., в том числе около 6500 иностранцев, плотность населения — 15 930 чел./км². Общая площадь составляет 11,31 км²[1]. Граничит с районами Синдзюку, Тиёда, Тайто,Тосима, Кита, Аракава.
Содержание
Основные кварталы
Политика и правительство
Нынешний мэр Бункё — Хиронобу Нарисава, беспартийный. Городской совет состоит из 34 избранных членов, ведущую роль в нём играют Либерально-демократическая партия, Демократическая партия Японии и Комэйто.
Экономика
Издательское дело, полиграфия, а также передовые медицинские услуги играют важную роль в экономике Бункё. Совсем недавно здесь процветала ИТ-индустрия. В Бункё базируются корпорации «Эйсай» (фармацевтика), «Томодс» (сеть аптек), «Коданся», «Хоубунся» и «Такахаси» (издательское дело), «Топпан Принтинг» (полиграфия), «Кинг Рекордс» (музыкальный бизнес).
Достопримечательности
- Ботанический сад Коисикава
- Коисикавский музей укиё-э
- Мемориальный музей Коданся Нома
- Сад Коисикава Коракуэн
- Сад Рикугиэн
- Сад Син-Эдогава
- Собор Святой Марии
В Бункё расположено несколько высотных зданий: 43-этажный «Токио Доум Отель», 28-этажный «Бункё Сивик Сентр» (146 м).
Города-побратимы
Галерея
- Tokyo Dome 2007-13.jpg
Стадион Tokyo Dome
- Tokyodome-Hotel 20070317.jpg
Отель Токио Доум
- Toppan Plinting (Koishikawa Bldg.).jpg
Штаб-квартира Топпан
- Akamon.jpg
Акамон - знаменитые ворота в Токийский университет
Напишите отзыв о статье "Бункё"
Примечания
- ↑ [www.gsi.go.jp/KOKUJYOHO/MENCHO/title.htm Статистика Института географии Японии]
| ||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Бункё
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
