Бунн, Уильям Малкольм
| Уильям Малкольм Бунн англ. William Malcolm Bunn 
| ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| 26 марта 1884 — 9 июля 1885 | ||||
| Президент: | Честер Артур Гровер Кливленд | |||
| Предшественник: | Джон Ирвин | |||
| Преемник: | Эдвард Стивенсон | |||
| Рождение: | 1 января 1842 Филадельфия, Пенсильвания | |||
| Смерть: | 19 сентября 1923 (81 год) Филадельфия, Пенсильвания | |||
| Партия: | республиканская | |||
Уи́льям Ма́лкольм Бунн (англ. William Malcolm Bunn; 1 января 1842, Филадельфия, Пенсильвания — 19 сентября 1923, там же) — губернатор территории Айдахо с 1884 по 1885 год.
Содержание
Биография
Уильям Малкольм Бунн родился 1 января 1842 года в Филадельфии.[1] В 11 лет он устроился на завод, где проработал три года. После этого он переехал в деревню Монту-Фолс в штате Нью-Йорк и продолжил там обучение в школе, которой заведовал его дядя.[2] В 16 лет он получил среднее образование и пошёл учиться резьбе по дереву.[3]
Когда разразилась Гражданская война, Бунн записался в 72-й добровольческий пехотный полк Пенсильвании. 29 июня 1862 года в битве за станцию Севидж он был ранен и захвачен в плен конфедералистами.[3] Бунна содержали в Ричмонде, пока в том же году он не был освобождён по обмену.[2][3] Когда он вернулся в Филадельфию, то у него произошёл рецидив полученного ранения. В связи с этим он был демобилизован по состоянию здоровья.[2] Бунн продолжил заниматься резьбой по дереву и открыл с братом успешный бизнес.[2] В 1870 году он женился на Катэнне Майерс. Она родила Бунну одного сына.[4]
Политическая карьера
Политическая карьера Бунна началась в 1866 году с поста делегата на республиканском съезде в Филадельфии. В следующем году он собирался избираться в городской совет, но снял свою кандидатуру ещё до выборов из-за разногласий в партии. В 1868 году Бунн избрался в Генеральную ассамблею Пенсильвании. Эту должность он совмещал с постом делегата от республиканской партии.[5] В 1878 году он приобрёл газету Philadelphia Sunday Transcript.[6] Через неё он оказывал информационную поддержку военному министру Саймону Кэмерону, приобретая тем самым политический вес.[6][7]
Губернаторство
В 1880-х годах Бунн занялся горнодобывающим бизнесом на территориях Аризона и Айдахо.[7] Стремясь занять политическую позицию, имеющую отношение к его деловым интересам, Бунн попытался перенять пост губернатора территории Аризона у уходящего в отставку Джона Фримонта,[6] однако ему это не удалось.
На выборах 1884 года президент Честер Артур, бывший одним из кандидатов, согласился назначить Бунна губернатором территории Айдахо в обмен на политическую поддержку со стороны Саймона Кэмерона.[8] 26 марта 1884 года Бунн вступил в должность губернатора.[9] Он прибыл на территорию Айдахо 26 июня того же года.[10] Одними из наиболее заметными моментами его губернаторства было привлечение $80 000 на перенос столицы Айдахо в Бойсе, наложение ограничения на вырубку лесов, учреждение должности генерального прокурора территории и строительство психиатрической лечебницы в Блэкфуте.[6]
Наибольшей же политической проблемой Айдахо оставался мормонский вопрос. Бунн, скорее заинтересованный в ведении собственного бизнеса, принимал лишь опосредованное участие в запрещении полигамии и тем более терпимо относился к самим мормонам. Такая позиция не устраивала ни радикально настроенных республиканцев, ратующих за поражение мормонов в правах, ни лояльных к мормонам умеренных демократов.[11] В рамках разрешения проблемы Бунн поддержал выделение из округа Онайда нового округа Бингем, что снизило влияние мормонов в регионе, а также подписал законопроект, обязывающий должностных лиц принять анти-мормонскую присягу благонадёжности.[12]
Недовольство полумерами Бунна ещё больше усилилось, когда он отказался утвердить в должности чиновника в округе Бингем, выдвинутого республиканцем Фредом Дюбуа.[13]
Утром 14 февраля 1885 года произошёл кульминационный момент противостояния Бунна и Дюбуа. В офисе газеты Boise City Republican с отпечатанным тиражом, в котором содержались критические материалы о Бунне, произошёл погром, в ходе которого подвижные литеры были разбросаны по всему помещению. В то же время в офисах газеты Idaho Democrat возник пожар. Оба инцидента вызвали в обществе определённую озабоченность.[14] Сподвижники Дюбуа воспользовались ситуацией и выпустили в печать передовицы филадельфийских газет годовой давности, критикующие Бунна.[15] Во время вторжений Бунн находился в продолжительном отпуске. 3 июля, спустя пять месяцев после погромов, он вернулся в Айдахо и сразу же подал в отставку. Спустя шесть дней она была принята.[6][16]
Поздние годы
После отставки Бунн вернулся в Филадельфию. В 1908 году он опубликовал сборник собственных речей.[6] 19 сентября 1923 года Бунн скончался.[17]
Напишите отзыв о статье "Бунн, Уильям Малкольм"
Примечания
- ↑ McMullin & Walker p. 138
- ↑ 1 2 3 4 Joyce p. 395
- ↑ 1 2 3 Donaldson p. 270
- ↑ Joyce p. 396
- ↑ Joyce p. 395-6
- ↑ 1 2 3 4 5 6 McMullin & Walker p. 139
- ↑ 1 2 Limbaugh p. 150
- ↑ Limbaugh p. 151
- ↑ [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9D05E7D91238E033A25754C2A9659C94659FD7CF Notes from Washington] (March 27, 1884), стр. 2.
- ↑ Donaldson p. 271
- ↑ Limbaugh p. 155
- ↑ Limbaugh p. 162
- ↑ Limbaugh p. 162-3
- ↑ Limbaugh p. 166
- ↑ Limbaugh p. 166-7
- ↑ [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9803EEDF153FE533A25757C1A9619C94649FD7CF Resignation of Gov. Bunn] (July 14, 1885), стр. 4.
- ↑ William M. Bunn Dies (September 20, 1923), стр. 3.
Библиография
- Donaldson Thomas. Idaho of Yesterday. — Caldwell, Idaho: Caxton Printers, Ltd., 1941.
- [books.google.com/books?id=Wh8VAAAAYAAJ&pg=PA395 Story of Philadelphia]. — Philadelphia: Rex Printing House, 1919.
- Limbaugh Ronald H. Rocky Mountain Carpetbaggers: Idaho's Territorial Governors, 1863-1890. — Moscow, Idaho: University Press of Idaho, 1982. — ISBN 0-89301-082-0.
- McMullin Thomas A. Biographical Directory of American Territorial Governors. — Westport, CT: Meckler Publishing, 1984. — ISBN 0-930466-11-X.
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Бунн, Уильям Малкольм
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
