Бунт заключённых в следственном изоляторе города Сухуми 11—15 августа 1990 года

Бунт заключённых в следственном изоляторе города Сухуми 11 августа 1990 года — один из самых известных бунтов заключённых в истории СССР и России.

Предыстория. Зачинщики бунта

В 1989 году, когда национальная обстановка в Абхазской АССР серьёзно осложнилась, Министерство внутренних дел СССР приняло решение о массовом изъятии нелегального оружия у населения республики. Часть изъятого оружия, около трёх тысяч единиц огнестрельного оружия и десятки тысяч единиц боеприпасов, была помещена в следственном изоляторе города Сухуми.

Во главе бунта стояли два человека — некие Павел Прунчак и Мирон Дзидзария. Из характеристики на Павла Прунчака:

...Павел Прунчак был приговорён к высшей мере наказания за многочисленные преступления, в том числе убийство трёх человек. Особо опасный рецидивист. При задержании Прунчак убил двоих оперативников...

Дзидзария также был приговорён к смертной казни за убийства. Именно эти два уголовника, которым, по существу, уже нечего было терять, и явились зачинщиками бунта. Всего же в следственном изоляторе находилось под следствием или ожидало очереди на этап 75 человек, 73 из которых совершили уголовные преступления, в том числе 15 убийц, 8 разбойников и 1 угонщик самолёта.

11 августа 1990 года

Во время утренней уборки контролёр Козмава должен был выдать семерым особо опасным рецидивистам, сидевшим в камере № 7, инвентарь для её проведения. Когда он открыл дверь камеры, уголовники, в том числе Прунчак и Дзидзария, напали на него и, жестоко избив, забросили в ту камеру, в которой до этого сидели сами. Козмава попытался выбросить ключи от решёток, находившихся в коридоре, но они повисли на решётке камеры. Уголовники открыли двери, ворвались в дежурное помещение и захватили ещё двоих сотрудников изолятора.

В одной из камер бандиты обнаружили склад изъятого у населения Абхазской АССР оружия и завладели им. Более 70 уголовников были таким образом полностью вооружены, что сделало их намного опаснее. Они решили прорываться на свободу, но вскоре ещё один сотрудник СИЗО, чудом скрывшийся от бандитов, бежал из изолятора, заперев дверь. Бандиты оказались отрезаны от спасительного выхода, а беглец поднял тревогу.

Впоследствии не относившийся к бунтовщикам заключённый изолятора Мирод Пачалия рассказывал съёмочной группе телепередачи «Следствие вели…»:

...Они быстренько поднялись, наш второй этаж открыли, камеры все открыли... Хочешь — пистолеты, хочешь — автоматы, хочешь — карабины, золотые ружья там лежали, старинные, дарственные...

Около здания стала собираться толпа курортников и местных жителей. Пришли родственники заключённых и погибших от рук уголовников.

Тем временем в архивах СИЗО заключённые отыскали свои личные дела и сожгли их. Там же, в архивах, ими были обнаружены дела агентов тюремной администрации, которых уголовники жестоко избили и бросили в камеры.

Подавление бунта

Бунтовщики потребовали вертолёт и предоставление возможности свободного вылета из Сухуми. Информация о бунте была вскоре передана местными властями в Москву. Через три дня, 14 августа 1990 года, в Сухуми вылетели группы специального назначения Комитета государственной безопасности СССР «А» (ныне — «Альфа») и МВД СССР «Витязь».

Руководство МВД СССР приняло решение устраниться от выполнения операции. Председатель КГБ СССР Владимир Крючков приказал взять руководство операцией лично командиру группы «А» полковнику Виктору Карпухину. Командир же спецназа внутренних войск МВД СССР Лысюк, несмотря на запрет руководства, отдал приказ об участии «Витязя» в операции.

При планировании подавления бунта руководство операции столкнулось с некоторыми проблемами. Возле каждого окна СИЗО находилось по несколько единиц оружия и контролирующий обстановку снаружи заключённый. Друзья и родственники заключённых сообщали им о перемещениях участников операции. Снайперы, которые должны были ликвидировать Прунчака и Дзидзарию, не справились со своей задачей.

Бандиты потребовали, чтобы вертолёт сел на центральную площадь Сухуми — площадь Ленина, а в качестве транспорта от изолятора до площади выбрали микроавтобус РАФ-2203. Утром 15 августа 1990 года операция началась.

Спецназовцы заминировали РАФ маломощными взрывными устройствами с целью оглушить бандитов и при этом не навредить заложникам, которых те взяли с собой. Прунчак и Дзидзария были в числе тех бунтовщиков, которые сели в микроавтобус. Когда произошёл взрыв, бандиты достаточно быстро пришли в себя и открыли огонь по спецназовцам, бросившимся к «Рафу». Во время штурма было ранено два спецназовца — один в ногу, второй в шею. Трое бандитов, в том числе Прунчак и Дзидзария, были убиты.

Следом за штурмом микроавтобуса был проведён штурм СИЗО. Оставшиеся в изоляторе уголовники были деморализованы, и сломить их сопротивление удалось без особого труда. Впоследствии всех их ждали новые суды и увеличение сроков лишения свободы.

Ссылки по теме

• Павел Евдокимов. [specnaz.ru/article/?1706 «Жаркое лето в Сухуми»]. Общественно-политический ежемесячник "Спецназ России" № 8, август 2010

Отрывок, характеризующий Бунт заключённых в следственном изоляторе города Сухуми 11—15 августа 1990 года

Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене:
– Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, – сказал он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
– Mais c'est un palais, – сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. – Allons, vite, vite!… [Да это дворец! – Пойдем скорее, скорее!…] – Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.
– C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre. [Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
– Ты постарел, Тихон, – сказал он, проходя, старику, целовавшему его руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
– Ah! quel bonheur pour la princesse, – заговорила она. – Enfin! Il faut que je la previenne. [Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее предупредить.]
– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.