Бургос, Хавьер де
| Хавьер де Бургос | |
| исп. Francisco Javier de Burgos y del Olmo | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Подданство: | |
| Место смерти: | |
Хавьер де Бургос (исп. Francisco Javier de Burgos y del Olmo; 1778—1848) — испанский государственный деятель, политик, юрист, журналист, писатель и переводчик.
Биография
Хавьер де Бургос родился 22 октября 1778 года в испанской провинции Гранада, в составе автономного сообщества Андалусия в городке Мотриль в небогатой дворянской семье. В юности изучал богословие и юриспруденцию и все ожидали, что он посвятит жизнь служению Римско-католической церкви, однако он бросил учёбу в Гранаде и уехал в столицу Испании.
При Жозефе (Иосифе) Бонапарте был субпрефектом и после его падения должен был бежать во Францию. Его взгляды сделали его врагом дома Бурбонов, и вынудили его в 1812 году покинуть Париж. Во Франции он написал первые свои произведения, в частности, завершив во Франции обучение, он, изучал труды классиков, и начал переводить произведения Горация на кастильский язык.
Возвратившись на родину в 1817 году, он редактировал периодические издания: «Miscelanea de comercio, artes у literatura» и «Imparcial».
С 1820-х годов Хавьер де Бургос занимал различные должности по финансовому ведомству; в 1835 году, при регентстве Марии Кристины, был назначен министром внутренних дел, проявив на этом посту большие организаторские способности, и, как следствие, ему был предоставлен также и портфель министра финансов. Вскоре он подвергся ожесточенным нападкам со стороны недоброжелателей за свои «реакционные воззрения», и вынужден был выйти в отставку в 1836 году[1].
Обвинение его в подкупе при устройстве гебгардского займа не подтвердилось, и он был следственной комиссией оправдан.
Среди наиболее известных его работ на литературном поприще следует отметить комедии: «Los tres iguales», «El balle de Máscara», «El optimista y el pesimista», и «Oda à la razon»[1].
Хавьер де Бургос умер 22 января 1848 года в городе Мадриде.
Напишите отзыв о статье "Бургос, Хавьер де"
Примечания
- ↑ 1 2 Бургос, Франсиско // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Бургос, Хавьер де
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
