Бургундский округ

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Бургундский округ (нем. Burgundischer Reichskreis, фр. Cercle de Bourgogne) — административное образование в составе Священной Римской империи. Один из четырёх имперских округов (нем. Reichskreis), образованных в 1512 году в рамках Имперской реформы, основы которой были утверждены общеимперским Вормсским рейхстагом 1495 года и дополнены Аугсбургским рейхстагом в 1500 году.





Общая характеристика

Бургундский округ включал, главным образом, наследные владения бургундского дома Габсбургов, в западной части Империи, совместно именуемые «герцогство Бургундия» (фр. duché de Bourgogne). Географически округ состоял из двух отдельных частей: графства Бургундия на юге (приблизительно соответствует Франш-Конте, исторической области Франции) и бургундских Нидерландов на севере (соответствует современным Бельгии, Нидерландам, Люксембургу и северным департаментам Франции)[1].

Территория округа со временем значительно сократилась в результате отложения Республики Соединённых провинций (нидерл. Republiek der Zeven Verenigde Nederlanden) в 1581 году, аннексии Францией графства Бургундии в 1678 году и постепенным расширением Французской Фландрии (фр. Flandre française, з.-флам. Frans-Vloandern, нидерл. Frans-Vlaanderen). Оккупация и аннексия оставшихся территорий, осуществлённые революционной Францией в 1790-е годы, довершили распад земель бывшего округа[2].

Состав округа и его эволюция

Начало XVI века

При создании Бургундского округа в 1512 году в него входили следующие государства[3]:

1548 год

В 1548 году на Аугсбургском рейхстаге император Карл V предоставил Бургундскому округу статус единого нераздельного комплекса земель в составе 17 провинций под защитой Священной Римской империи, освободив от уплаты налогов на содержание центральной власти империи. Округ стал таким образом полунезависимым. При этом Бургундскому округу были переданы следующие земли, ранее входившие в состав Вестфальского (Нижнерейнского) округа[3]:

Кроме того, в округ вошла сеньория Йевер (фр. Seigneurie de Jever, нидерл. Leenschap Jever), впоследствии (в 1588 году) вышедшая из состава округа.

Независимые Соединённые провинции

Конфликты между Филиппом II Испании и нидерландскими землями привели в 1568 году к Восьмидесятилетней войне.

Семь северных провинций Испанских Нидерландов в 1581 году объявили о своей независимости под названием «Республика Соединённых провинций» (Республика Семи Объединённых нижних земель; нидерл. Republiek der Zeven Verenigde Nederlanden). В их число вошли[4]:

Провинции вышли как из состава Бургундского округа, так и из Священной Римской империи. Власть Испании над провинциями Южных Нидерландов сохранилась.

Французская аннексия

По общему итогу этих трёх аннексий Бургундский округ (и Священная Римская империя) утратили Артуа, Франш-Конте часть Фландрии и Эно.

По Утрехтскому миру (подписан в Утрехте в апреле и июле 1713 года между Францией и Испанией, с одной стороны, и Великобританией, Голландской республикой, Священной Римской империей, Португалией и Савойей с другой), а также по Раштадтскому миру (подписан 7 марта 1714 года в дополнение к Утрехтскому), Испания должна была уступить Австрии, помимо прочего, всю оставшуюся часть Испанских Нидерландов. С этого момента применительно к этой части южных Нидерландов начинает прилагаться новое название — Австрийские Нидерланды (фр. Pays-Bas autrichiens, нидерл. Oostenrijkse Nederlanden, нем. Österreichische Niederlande)[3].

Конец XVIII века

К концу XVIII века, Бургундский округ состоял из Мехелена, Люксембурга, Гелдерланда, Эно, Фландрии, Турне, Намюра, Брабанта, Антверпена и Лимбурга, значительно сократив свою территорию по сравнению с моментом его создания в 1512 году.

В 1797 году, после подписания договора Кампо муравьиная, область была присоединена к Франции. Кампо-Формийский мир между Французской республикой и Австрийской монархией, подписанный 17 октября 1797 года в Пассериано (Италия) генералом Наполеоном Бонапартом и графом Кобенцлем, поставил последнюю точку в истории Бургундского округа: все оставшиеся его территории были присоединены к Франции.

Напишите отзыв о статье "Бургундский округ"

Примечания

  1. ↑ [www.wazamar.org/Nederlanden/zeventien-prov.htm Карта Семнадцати провинций]
  2. ↑ www.leidenuniv.nl/en/researcharchive/index.php3-c=297.htm The Invention of the Dutchman: the Dynamics of Identity in the Low Countries, 1400—1600; international colloquium, 2007 Leiden University
  3. ↑ 1 2 3 [www.engelfriet.net/Alie/Aad/raad.htm Ruzie met de Raad van State leidde tot de 80-jarige oorlog]
  4. ↑ [www.zum.de/whkmla/region/lowcountries/dutchrevolt.html Dutch Revolt: 1572—1609]

Литература

Отрывок, характеризующий Бургундский округ

Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Бургундский_округ&oldid=71040168»