Бурдигала
Бурдигала (лат. Burdigala) — название древнего поселения, находившегося на месте современного французского города Бордо.
История
Поселение Бурдигала основано в III веке до н. э.[1] галльским племенем битуригов-вибисков (буквально, «вытесненные битуриги»), изначально живших в районе современного Буржа и контролировавших отправку олова в Арморику и в Римскую Британию (современная Великобритания). Самое первое обитаемое место находилось возле устья реки Девез, притока Гаронны, поблизости от эстуария Жиронды. Выбранное для поселения место никак нельзя было назвать комфортным для жизни, и ещё долгое время город возле устья, расположенный у края ландского плато, был окружён зловонными и заразными болотами. Репутация этих земель как «marais boueux» (грязного болота) прослеживается и до наших дней, в частности, в названии реки «Eau Bourde», протекающей в южной части города.
В 56 году до н. э., в период Галльской войны, в Бурдигалу вошёл военачальник Цезаря Публий Красс, а в 52 году до н. э. началось строительство римского города. В квартале Сен-Кристоли (фр. Saint-Christoly)[2] были проложены кардо и декуманус (в настоящее время улица rue Sainte-Catherine, а также улицы rue Porte Dijeaux и rue Saint Rémy между площадью Биржи и парком Гамбетта), соединив в единое целое пространство между речками Девез и Пёг (фр. Peugue)[3]. Римляне построили акведуки, храмы, амфитеатр и курию. В ту эпоху Бурдигала была, подобно римскому эмпориуму, своеобразной торговой конторой, управлявшей товарными потоками олова и свинца между галльскими портами на Луаре и Римской республикой. Поселение имело статус цивитаса, управляемого коллегией магистрата.
Бурдигала развивалась, вскоре став одним из самых роскошных городов Галлии. Между 40 и 60 годами севернее на холмах на левом берегу высадили первые виноградники, ставшие основой винодельческого региона Бордо. По-видимому при римском императоре Веспасиане город перешёл в разряд муниципия перегринов[4].
В 70 году император Веспасиан провозгласил Бурдигалу административным центром римской провинции Аквитании, оттеснив Сент на второй план.
Пора расцвета города в ту эпоху пришлась на период правления династии римских императоров Северов (193—235 годы); в состав города включили Иудейскую гору, современный квартал Сен-Сёрен (фр. Saint-Seurin). Именно в этот период в городе появились многие известные памятники, в том числе форум (Piliers de Tutelle) и амфитеатр (Palais Gallien), вмещавший на своих деревянных трибунах свыше 15000 человек.
Город пострадал во время мятежа галльского императора Тетрика I (271—273/274), а затем и от восстаний багаудов.
С 276 года город подвергался жестоким нападениям варваров (город разграбили и сожгли) и к 286 году в городе построили каструм (по его периметру в настоящее время проходят проспект cours d’Alsace-Lorraine, улица rue des Remparts и проспект cours du Chapeau Rouge, переходящий в проспект cours de l’Intendance). Таким образом, стеной оградили участок 740 метров на 480 метров, а стены были 10 метров высотой и 5 метров в ширину.
Также восстановили внутреннюю гавань, куда впадала река Девез. Город процветал примерно 100 лет благодаря торговле жиром, воском, смолами и папирусом. Город прославили жившие здесь христианские поэты (например, Авсоний[5], 309—394 годы) и его святые (например, Павлин Ноланский, 353—431 годы).
Следы античности
Амфитеатр
Амфитеатр в Бордо, названный Palais Gallien, был построен во II веке. Размер внутренней арены составлял 70 на 47 метров, в периметре постройка имела размер 132 метра на 111 метров. Благодаря высоте 25 метров этот древнеримский амфитеатр имел внушительный размер. Согласно этим размерам, максимальная вместительная способность сооружения оценивается в 22 000 человек.
Колонны покровительства
Вплоть до 1675 года в Бордо сохраняли значимый памятник галло-римской эпохи — «Piliers de Tutelle» (колонны покровительства). Во Франции XVII века оно оставалось единственным сооружением III века постройки, имевшим 24 колонны, покрытых архитравом, который венчала аркада, украшенная кариатидами высотой три метра. Французский архитектор Клод Перро (1613—1688) зарисовал в 1669 году семнадцать уцелевших колонн этого памятника, указав, что он не был храмом или базиликой, поскольку не удалось обнаружить ни единого признака христианства[6]. Предположительно, это сооружение выполняло роль форума Бурдигалы. Эти почти нетронутые руины снесли в 1675 году[7] и фрагменты закопали в откосах крепости Шато Тромпетт, перестраиваемой тогда по проектам Вобана.
Напишите отзыв о статье "Бурдигала"
Примечания
- ↑ Если предположить, что название Burdigala имеет баско-аквитанские корни, тогда Burd могло бы означать болото, а Gala — укрытие. Со временем название трансформировалось в Bordigala, затем в Bordale в баскском языке и в Bordèu в гасконском языке, превратившись в итоге в современное название «Bordeaux».
- ↑ [www.placesaintchristoly.fr/Saint-Christoly2.htm История Сен-Кристоли]
- ↑ [bertrandfavreau.net/Saint-Christoly1.htm История старого квартала Сен-Кристоли]
- ↑ Marcel Le Glay, Jean-Louis Voisin, Yann Le Bohec. [books.google.ru/books?id=3KIiAQAAIAAJ Histoire romaine]. — Presses universitaires de France, 1995. — P. 284. — 587 p.
- ↑ Иллюстрированная энциклопедия «Руссика». История Древнего мира. — ОЛМА Медиа Групп. — P. 156. — ISBN 9785948495514.
- ↑ Claude Perrault. [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k1020573.r=claude+perrault.langFR Mémoires de ma vie, voyage à Bordeaux - 1669]. — P. 183—185.
- ↑ Claude de Montclos. La mémoire des ruines. — 1992. — Vol. I.
Отрывок, характеризующий Бурдигала
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
