Бурные двадцатые

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск




Бурные двадцатые — эпоха 1920-х годов в Северной Америке, Лондоне, Берлине и Париже. Название характеризует динамичность искусства, а также культурной и социальной жизни этого периода. Он начинается с возвращения к мирной жизни после самой, на тот момент, разрушительной войны в истории. Радикально меняются моды и стиль одежды, наступает расцвет джаза и ар-деко, радиовещание становится повсеместным, кинематограф обретает звук и из редкого развлечения превращается в массовый вид досуга и отдельный вид искусства. В двадцатых годах был сделан ряд важных научных открытий и изобретений, имевших далеко идущие последствия, отмечался беспрецедентный рост промышленности и потребительского спроса. В конце ревущих двадцатых происходит крах экономики и наступает период Великой депрессии.

Социальные и культурные изменения ревущих двадцатых начинались в крупнейших городах: Чикаго, Новом Орлеане, Нью-Йорке, Филадельфии, Париже и Лондоне. США достигли в тот момент доминирования в сфере финансов, в то время как Германия, проиграв войну, не была способна даже выплачивать репарации, наложенные на неё по мирному договору. Чтобы решить эту проблему, был предложен план Дауэса, по которому Германии был предоставлен кредит для укрепления её экономики и рассрочка платежей в пользу победителей. США стали крупнейшим кредитором как Германии, так и других европейских стран. К середине 1920-х годов мировая экономика укрепилась, и вторая половина 1920-х годов даже в Германии известна как «золотые двадцатые». Во Франции и франкоязычной части Канады это время называют «сумасшедшие двадцатые» («années folles»).[1]

Дух ревущих двадцатых современниками воспринимался как радикальная модернизация и разрыв с традиционными ценностями викторианской эпохи. Благодаря новым технологиям, все казалось легко осуществимым. Жизнь представлялась фривольным танцем. В этом аспекте период называют также «эпохой джаза».

В конце 1929 года произошёл крупный биржевой крах, ознаменовавший конец эпохи ревущих двадцатых. Миллионы людей внезапно лишились средств к существованию. После биржевого кризиса начался коллапс производства, умноживший бедствия за счет роста безработицы. Последовавшая длительная экономическая рецессия получила название Великая депрессия.

Экономика

Хотя фермерская экономика и горнорудная промышленность после войны переживали трудные времена, в целом экономика США быстро перестроилась на мирное производство и продолжала расти. США стали самой богатой страной мира, их промышленность обеспечивала массовое производство, а общество привыкло к потребительству[3].

Демобилизованные солдаты по возвращении получили жалование за службу и тратили его на новые продукты, появившиеся в это время на рынке. Прекращение военных заказов поначалу вызвало в экономике короткую, но глубокую депрессию, однако по мере возвращения демобилизованных солдат в мирную жизнь она прекратилась. Предложение на рынке превышало спрос, что обусловило сравнительно низкие цены на товары и стимулировало продажи в кредит, но в течение 1920-х годов потребление росло[4].

Во время президентства Уоррена Гардинга (1921—1923 гг.) ещё не все демобилизованные нашли работу, и уровень безработицы поначалу доходил до 20 %. В 1913 г. подоходный налог составлял 7 %, но в годы войны его увеличили до 77 %, что делало производство невыгодным. Чтобы оживить экономику, Гардинг начал понижать налоги (до 25 % к 1925 г.) и принял ряд других мер, что в совокупности привело к экономическому буму в годы правления следующего президента Калвина Кулиджа (1923—1929 гг.)[5]. В то же время из-за широкого потребительского кредитования в экономике образовался спекулятивный пузырь, спровоцировавший крах 1929 г.[6][7], когда к власти пришёл президент Герберт Гувер. Он пытался сохранить за правительством роль арбитра в делах бизнесменов, не вмешиваясь непосредственно в экономические процессы, но успеха в борьбе с наступившим кризисом не добился.

Новые продукты и технологии

Поточное производство было расчитано на сбыт продукции среднему классу[8]. В результате в 1920-х годах автомобиль, кинофильмы, радио и продукты химической промышленности стали массовыми. Быстрее всего росла автомобильная промышленность. До войны автомобили были роскошью, но в 1920 - е годы они стали обычным явлением. К 1927 г. было продано 15 миллионов штук модели Форда Т. Одновременно появлялись шоссейные дороги, мотели, станции обслуживания, рынок подержанных автомобилей и новые жилые дома вдалеке от средств общественного транспорта.

Радио стало первым средством массовой информации и поначалу было дорогим. Оно предложило новые развлечения и средства рекламы, благодаря чему приобрело столь высокую значимость, что стало частью массовой культуры. В США в 1927 г. была создана Федеральная Радио Комиссия, которая, вопреки распространённому заблуждению, не «установила государственный контроль над радио», а лишь переняла часть полномочий Департамента Торговли, который прежде уже занимался вопросами радиовещания и даже выдавал соответствующие лицензии. После передачи полномочий, связанных с радио, введение Федеральной Радио Комиссии, был утверждён Радио Акт, который, в связи со взрывообразным ростом числа радиостанций, ввёл регистрацию частот вещания, а также взял на себя функции своеобразной цензуры, установив три запрета: 1) выходить в эфир на частотах, уже занятых другой станцией; 2) распространять богохульство; и 3) передавать «непристойности» (т.е. передачи порнографического характера), какие казались немыслимыми в 1910-х, но неожиданно оказались востребованными в 1920-х.

В 1925 г. появился электрофон и электрические способы звукозаписи, что стимулировало дальнейшее распространение грампластинок. Производство кинофильмов также переживало бум, что привело к возникновению центра киноиндустрии в Голливуде и создало новый способ развлечения, вытеснивший прежний водевиль. Ходить в кино было дешевле, и оно быстро стало массовым. (О кинематографе см. ниже в разделе «Культура».)

В 1927 г. Чарльз Линдберг впервые совершил трансатлантический полет, что продемонстрировало возможности коммерческой авиации, развивавшейся затем в 1930-х годах. Среди важных открытий и изобретений, сделанных в этот период и реализованных в недалеком будущем, были разработки телевидения и выделение Александром Флемингом первого антибиотика, пенициллина.

Новая инфраструктура

Появление новых технологий потребовало новой инфраструктуры, и её создание в основном финансировалось правительством. Для автомобилей было важно наличие хороших шоссейных дорог. Электрификация в США во время войны замедлилась, но после войны создание общенациональных электрических и телефонных сетей продолжалось. Большая часть индустрии перешла с парового привода на электричество. Строилось множество новых электростанций. Продолжающаяся урбанизация привела также к развитию современных систем канализации. Как правило, все эти заботы подлежали ответственности местных властей, которые не справлялись с финансированием решения всех проблем своих регионов и к началу Великой депрессии оказались в долгах. Помогать им пришлось федеральному правительству, которое использовало для этого доходы от военных репараций и федеральных налоговых сборов.

Урбанизация

Урбанизация в 1920-х годах достигла пика. Впервые количество городских жителей Америки превысило сельское население. В крупнейших городах проживало около 15 % населения. В Нью-Йорке и Чикаго строили небоскребы. Финансовый и страховой сектор экономики бурно росли. Количество работников категории белых воротничков увеличилось настолько, что не только в больших, но и в городах сравнительно небольших размеров они стали составлять значительную часть населения. В должности мелких клерков, работающих с бумагами, пишущей машинкой и телефоном, нередко работали незамужние женщины. Быстрее всего росли города Среднего Запада, где не было проблем со снабжением горожан продуктами питания из прилегающих сельскохозяйственных регионов. Открытие Панамского канала привело к облегчению коммуникаций с городами на тихоокеанском побережье, что привело к их бурному росту.

Культура

Литература

Ревущие двадцатые были периодом творчества ряда крупных американских писателей. В том числе в 1920-х годах были опубликованы следующие книги:

Последний роман произвел шумный скандал из-за обилия сексуальных и эротических сцен и был запрещен в Великобритании и некоторых других странах.

Потерянное поколение

Потерянным поколением называли молодых людей, призванных на фронты первой мировой войны и не сумевших психологически приспособиться после этого к мирной жизни. Их восприятие мира отображал круг писателей, в который входили Эрнест Хемингуэй, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Гертруда Стайн и др. Писатели потерянного поколения преимущественно были американцами, поселившимися после войны в Париже, известными также как экспатрианты. Их жанром стали романы и рассказы о наступлении эпохи материализма и индивидуализма, об ушедших романтических иллюзиях и утраченных идеалах.

Социальная критика

Другой круг американских писателей продолжал в своем творчестве отражать идеи прогрессистов, критикуя лицемерие и цинизм наполнявших Америку роскоши и гламура. Среди них наиболее популярен был Синклер Льюис. В романе «Главная улица» («Main Street», 1920) он сатирически описывал тупость и невежество жителей городка на Среднем Западе. В романе «Эльмер Гентри» («Elmer Gantry», 1927) высмеяна выставленная на продажу религиозность американских обывателей. Другими писателями этого литературного течения были Шервуд Андерсон и Эдит Уортон.

Ар-деко и другие стили

Ар-деко, характерный для «ревущих двадцатых» стиль архитектуры и дизайна, зародился в Бельгии и, завоевав Европу, докатился до США к середине 1920-х годов. В Нью-Йорке в этом стиле построено одно из самых высоких зданий — Крайслер-билдинг.

В 1920-х гг. живопись в США развивалась иначе, чем в Европе, где художественные стили были более разнообразными и наряду с ар-деко развивались, например, экспрессионизм и сюрреализм. Как констатировал известный американский художник Ман Рэй в 1920 г.: «Дадаизм не может жить в Нью-Йорке». В целом живопись и архитектура США продолжали традиции модернизма.

Кинематограф

В начале 1920-х годов кино ещё оставалось немым и черно-белым. Первый цветной кинофильм появился в 1922 г., а в 1926 г. киностудия Warner Bros. выпустила свой первый фильм со звуком и музыкой. Их первой работой, в которой персонажи заговорили, стал Певец джаза (фильм, 1927). Звуковое кино пользовалось бешеным успехом у публики, и студии работали круглосуточно[9].

Чрезвычайно популярна была мультипликация. В конце 1920-х годов появилась студия Уолта Диснея и его Микки Маус. В Нью-Йорке он дебютировал в 1928 г. знаменитым мультфильмом Пароходик Вилли[10].

Список кинозвезд того времени включает таких знаменитостей как Рудольфо Валентино, Чарльз Чаплин, Бастер Китон, Гарольд Ллойд, Грета Гарбо, Уорнер Бакстер, Клара Боу, Луиза Брукс, Биби Даниелс, Мэри Астор, Нэнси Кэрролл, Джанет Гейнор, Чарльз Фаррелл, Джон Гилберт, Долорес дель Рио, Джон Берримор, Норма Ширер, Джоан Кроуфорд, Мэри Пикфорд, Дуглас Фэрбенкс, Анна Мэй Вонг, Эл Джолсон.

Гарлемский ренессанс

В 1920-х годах впервые в американской истории начался расцвет афроамериканской культуры. Во многом это произошло благодаря движению чернокожих писателей и музыкантов под названием Гарлемский ренессанс. Его представители, такие как Лэнгстон Хьюз, сыграли ведущую роль в становлении джазового стиля. В 1923 г. в Нью-Йорке открылся Гарлемский баскетбольный клуб, чья команда стала одной из лучших в мире.

Популярная музыка

Наибольшей популярностью среди музыкальных стилей 1920-х годов пользовался джаз. В эту эпоху началось творчество знаменитых джазовых певцов и музыкантов, таких как Луи Армстронг, Дюк Эллингтон, Сидней Беше, Джелли Ролл Мортон, Бикс Байдербек, Бинг Кросби. Среди других популярных музыкальных течений этой эпохи — блюз, одной из наиболее известных исполнительниц которого была Бесси Смит, а также стиль кантри.

Танец

В американской культуре обучение танцам в специальных клубах издавна входило в курс обучения молодежи, но к концу 1920 гг. их популярность резко возросла. Классические пьесы, оперетты, народные песни были аранжированы так, чтобы принять вид легкой танцевальной музыки, ожидаемой публикой. Клубы спонсировали танцевальные конкурсы, на которых участники демонстрировали новые танцевальные движения. Профессионалы демонстрировали искусство степа и других популярных танцев той эпохи в турах по США. С появлением звукового кино популярными стали и киномюзиклы.

Заметную роль в развитии танцевальных стилей сыграл Гарлем, особенно клуб Коттон (Cotton Club), который привлекал публику всех рас, классов и образов жизни. Исполнителями в нём были афроамериканцы, но клиентами преимущественно белые. Другие клубы Гарлема собирали в основном публику из цветных.

Самыми популярными танцами эпохи были фокстрот, вальс и американское танго. В 1920-х годах распространились также чарльстон и блюз, основанные на афроамериканских ритмах. Чарльстон стал популярным после его появления в двух шоу бродвейского театра. В 1927 г. главным бальным танцем стал линди хоп, сопровождаемый страйдом в ритме рэгтайма. Позже из линди хопа развился свинг.

Общество

Моды

По фильмам и журналам тех лет можно получить представление о своеобразной моде ревущих двадцатых. Для молодых девушек носить короткие юбки, коротко стричься и слушать джаз было одновременно модной тенденцией и социальной позицией, эпатажным разрывом с традиционными ценностями викторианской эпохи с её корсетами и длинными юбками, закрывающими ноги. В моду вошли фетровые шляпы; наиболее популярным дамским фасоном стала шляпка-клош. Популярным стало также использование косметики, которая ранее считалась атрибутом проституток[11].

Изменения в социальном положении женщин

После принятия в 1920 г. поправки к конституции о предоставлении женщинам всей полноты гражданских прав образовалось новое поколение женщин, менталитет которых существенно отличался от прежних. Ранее даже феминистки считали, что женщина должна иметь выбор между семьей и карьерой, так как уделять достаточно времени и тому и другому не представлялось возможным. Новое поколение 1920-х годов желало совместить семейные ценности и успешную карьеру[12]. Эти женщины стали уделять меньше внимания общественной активности по сравнению с поколением прогрессисток, они стремились на равных участвовать и побеждать в конкурентной борьбе[13].

После того как в годы первой мировой войны женщины заняли рабочие места мужчин, ушедших на фронт, они работали в химической, автомобильной и даже сталелитейной промышленности, что ранее считалось для женщин невозможным[14]. Места низкооплачиваемых работников, в том числе на тяжелых работах, нередко занимали афроамериканки. Около 75 % из них было занято на сельскохозяйственных работах, в прачечных, а также выполняло обязанности домашней прислуги[15].

Поскольку законодательство к 1920-м годам ввело ограничения на продолжительность рабочего дня и размер минимальной заработной платы, работодатели усилили давление на работников с тем, чтобы заставить их работать быстрее и эффективнее, в частности, используя системы премирования[15]. Рост экономики позволял создавать все новые рабочие места, так что даже представители низших классов могли выбирать себе работу. В отличие от предшествующих поколений, молодые работницы не были вынуждены работать, чтобы обеспечивать семью и нередко предпочитали получать профессиональное образование, чтобы иметь ещё больший выбор. За счет этого росла и социальная мобильность[16].

Получив избирательные права, феминистки не прекратили политическую борьбу, но теперь они сфокусировали свою активность на борьбе с дискриминацией работников по признаку пола[17]. В школах и университетах было введено совместное обучение детей и молодежи обоих полов. Различия в обучении заключались лишь в том, что девушки обычно выбирали курсы домашней экономики, «Муж и жена», «Материнство» и «Семья как экономическая ячейка». Многие девушки поступали в колледж с целью выбрать себе подходящего жениха[18]. С распространением автомобилей свидания стали возможны в более интимной обстановке, а «петтинг», сексуальные отношения без настоящей половой близости, — социальной нормой студенческой жизни[19]. Кроме того, в обществе распространилось убеждение, что женщины не меньше мужчин нуждаются в половой жизни, и что, согласно теории Зигмунда Фрейда, подавление сексуальных желаний разрушительно для психики[20]. В то же время американские представления о семейных добродетелях в целом не изменились. Считалось, что все добропорядочные женщины должны выйти замуж, заботиться о детях, доме и домашней кухне, а также иметь достаточно средств, чтобы не ограничивать себя в покупках, важных для дома и семьи[21].

Толерантность к меньшинствам

Ревущие двадцатые известны смягчением отношения к этническим и сексуальным меньшинствам. В частности, впервые в американской истории белые и чернокожие американцы могли вместе появляться на сцене и в кинофильмах[22]. В ночных клубах можно было видеть представителей разных рас, сидящих за одним столом и даже танцующих вместе.

В эту эпоху женщины начали носить брюки, а мужчины завивать волосы. В популярной песне тех лет старшее поколение не понимает новых мод и осуждает тенденцию к унификации одежды и манер обоих полов:

Маскулинные девы, фемининный мужик,
Кто петух, а кто курица из них?
Их теперь не разгонишь, и посмотри:
Сестра себе пытается что-то брить,
Братишка завился на перманент,
Их теперь не приструнишь. Нет и нет.
Когда я был молод, было попроще
Разобрать, где тут зять, а где тут теща,
А теперь не поймешь, кто из них кто.
Трусики, брюки шириной с пальто,
Никто не скажет, кто в них одет.
Женомужчинами полон весь свет!

— слова Эдгара Лесли (Edgar Leslie) на музыку Джеймса Монако (James V. Monaco)[23]

Некоторые кинозвезды открыто или почти открыто жили в гомосексуальных парах. Среди них, в частности, называют известную американскую актрису русского происхождения Аллу Назимову[24]. В 1927 г. Мэй Уэст написала пьесу о гомосексуальности (The Drag) с аллюзиями к творчеству Карла Генриха Ульрихса[25][26], которая имела колоссальный успех у публики. Мэй Уэст предлагала рассматривать право на секс как одно из неотъемлемых прав человека и стала одним из ранних представителей движения за права сексуальных и гендерных меньшинств.

Законы об иммиграции

В 1920-х годах в Америке усилилась ксенофобия. В 1924 г. был принят новый закон об ограничении иммиграции, который практически свел на нет массовую иммиграцию европейцев в Америку, имевшую место до первой мировой войны. Кроме того, Калифорния и многие другие штаты ввели ограничения на покупку земли иностранцами. Они не распространялись лишь на филиппинцев, так как Филиппины в то время были одной из заморских территорий США. Чтобы обойти эти законы, японцы и другие выходцы из Азии переводили права собственности на недвижимость на своих детей, рождённых в США и имевших гражданские права по праву рождения.

Сухой закон и мафия

К 1920-м годам специальной восемнадцатой поправкой к Конституции в США было запрещено производство, продажа и импорт спиртных напитков. Поправка была проведена при поддержке протестантских религиозных организаций и прогрессистов. Поскольку употребление спиртных напитков не запрещалось, их контрабанда и сбыт стали монополией организованной преступности, что значительно увеличило её доходы и способствовало её распространению в американском обществе. Одним из руководителей американских преступных организаций того времени, ставших символом американской мафии и эпохи ревущих двадцатых, стал знаменитый Аль Капоне. Другим известным мафиози был Лаки Лучано.

Питейные заведения того времени, в которых подавали алкогольные напитки, называли спикизи. Распространённые на всей территории США, они зависели от контрабандных поставок спиртного и контролировались региональной организованной преступностью. На торговцев спиртными напитками вели охоту полиция и специальные правительственные агенты, но они, как правило, ловили лишь мелких торговцев и подставных лиц, формально владевших спикизи, в то время как боссы мафии уходили от ответственности и помогали своим попавшимся подчинённым выйти из тюрьмы или облегчали им отбывание наказания. В крупных городах спикизи нередко были фешенебельными заведениями с хорошей кухней, живой оркестровой музыкой и сценой, на которой исполняли популярные песни и давали шоу. Их владельцы нередко подкупали полицейских, чтобы те либо закрывали глаза на деятельность заведения, либо предупреждали о готовящихся полицейских акциях.

Одиночный полет через Атлантику

В 1927 г. весь мир прославлял ранее малоизвестного американского лётчика Чарльза Линдберга, впервые совершившего одиночный беспосадочный перелет через Атлантический океан. Он вылетел из Нью-Йорка на одномоторном самолете американского производства 20 мая и приземлился в Париже через 33,5 часа. Там президент Франции вручил ему орден Почётного легиона, а по возвращении в США флотилия военных кораблей и самолетов сопровождала Ч.Линдберга в Вашингтон, где он первым получил американский крест лётных заслуг из рук президента Кулиджа.

Спорт

Ревущие двадцатые были десятилетием, в котором во всем мире резко изменилось отношение к спорту. Во всех регионах США спортивные соревнования были чрезвычайно популярны. Интерес к спорту подогревала и только что появившаяся спортивная журналистика. Спортивные достижения стали новой формой героизма, отличавшейся от прежних моделей мужественности[27]. Высшие учебные заведения поощряли и поддерживали спортивные соревнования и достижения своих студентов. Некоторые виды спорта, ранее недоступные для среднего класса, такие как гольф, теперь пользовались массовой популярностью. Появились новые виды спорта, например, гонки на автомобилях.

Самым популярным американским атлетом 1920-х годов был бейсболист Бейб Рут. Очень популярны были также боксер в супертяжелом весе Джек Демпси и теннисист Билл Тилден.

Политика

Президентство Гардинга

Уоррен Гардинг выиграл президентские выборы 1920 г. под лозунгом возвращения к «нормальности», под которой подразумевались возвращение США после мировой войны к политике американского изоляционизма и невмешательства в европейские дела, обеспечение привилегированного положения урождённых американцев по сравнению с иммигрантами и иностранцами («нативизм»), сворачивание экономической активности правительства и возвращение к политике laissez-faire, невмешательства властей в экономическую деятельность. Кроме того, Гардинг впервые использовал возможности американского кинематографа и фотографии, в том числе с популярными киноактерами: Элом Джолсоном, Дугласом Фэрбенксом, Мэри Пикфорд и др., а также другими знаменитостями: Томасом Эдисоном, Генри Фордом, Гарви Самуэлом Файрстоуном.

Одним из важнейших достижений администрации Гардинга была Вашингтонская конференция (1921—1922) по сдерживанию гонки вооружений. В то же время члены его администрации были уличены во взяточничестве, и его преждевременную кончину от болезни сердца связывают с волнением из-за этих скандалов.

Президентство Кулиджа

После внезапной смерти Гардинга его пост занял вице-президент Калвин Кулидж, который затем стал избранным президентом по итогам выборов 1924 г. Инаугурация Кулиджа впервые в истории США транслировалась по радио. В 1924 г. он же впервые произнес по радио политическую речь. В целом Кулидж продолжал политику Гардинга, в том числе придерживаясь идей изоляционизма, что впрочем не помешало ему подписать один из важнейших документов международного права того времени, пакт Бриана — Келлога.

См. также

Напишите отзыв о статье "Бурные двадцатые"

Примечания

  1. Hakim Joy. War, Peace, and All That Jazz. — New York, New York: Oxford University Press, 1995. — P. 41–46. — ISBN 0-19-509514-6.
  2. based on data in Susan Carter, ed. Historical Statistics of the US: Millennial Edition (2006) series Ca9
  3. George Henry Soule, Prosperity Decade: From War to Depression: 1917—1929 (1947)
  4. Joseph A. Schumpeter, "The Decade of the Twenties, " American Economic Review vol. 36, No. 2, (May, 1946), pp. 1-10 [www.jstor.org/stable/1818192 in JSTOR]
  5. [www.calvin-coolidge.org/html/the_harding_coolidge_prosperit.html The Harding/Coolidge Prosperity of the 1920s]. Calvin-coolidge.org. Проверено 30 марта 2009. [www.webcitation.org/69umvIwm7 Архивировано из первоисточника 14 августа 2012].
  6. Edward Teach - CFO Magazine. [www.cfo.com/article.cfm/9059304/c_9064230 The Bright Side of Bubbles - CFO Magazine - May 2007 Issue]. CFO.com (1 мая 2007). Проверено 30 марта 2009. [www.webcitation.org/69umvoWza Архивировано из первоисточника 14 августа 2012].
  7. [www.calvin-coolidge.org/html/coolidge_s_legacy.html Coolidge's Legacy]. Calvin-coolidge.org (5 марта 1926). Проверено 30 марта 2009. [www.webcitation.org/69umwTLiN Архивировано из первоисточника 14 августа 2012].
  8. George Soule. Prosperity Decade: From War to Depression: 1917—1929 (1947)
  9. Geduld, Harry M. (1975). The Birth of the Talkies: From Edison to Jolson. Bloomington: Indiana University Press. ISBN 0-253-10743-1
  10. emmickey_UNCG disney.go.com/vault/archives/characterstandard/mickey/mickey.html
  11. Kitch, Carolyn. The Girl on the Magazine Cover. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2001. pp. 122-23.
  12. Brown, Dorothy M. Setting a Course: American Women in the 1920s. Boston: Twayne Publishers, 1987. p. 33.
  13. Woloch, Nancy. Women and the American Experience: A Concise History. New York: McGraw-Hill, 2002. p. 256.
  14. Kessler-Harris, Alice. Out to Work: A History of Wage-Earning Women in the United States. New York: Oxford University Press, 2003. p. 219.
  15. 1 2 Kessler-Harris, Alice. Out to Work: A History of Wage-Earning Women in the United States. New York: Oxford University Press, 2003. p. 237.
  16. Kessler-Harris, Alice. Out to Work: A History of Wage-Earning Women in the United States. New York: Oxford University Press, 2003. p. 288.
  17. Woloch, Nancy. Women and the American Experience: A Concise History. New York: McGraw-Hill, 2002. p. 246.
  18. Woloch, Nancy. Women and the American Experience: A Concise History. New York: McGraw-Hill, 2002. pp. 282-3.
  19. Woloch, Nancy. Women and the American Experience: A Concise History. New York: McGraw-Hill, 2002. p. 281.
  20. Woloch, Nancy. Women and the American Experience: A Concise History. New York: McGraw-Hill, 2002. p. 274.
  21. Schwartz Cowan, Ruth. Two Washes in the Morning and a Bridge Party at Night: The American Housewife between the Wars. Great Britain: Gordon and Breach Science Publishers Ltd., 1976. p. 184.
  22. [www.dreamwell.com/web/?p=64 The Drag by Mae West Opens June 19 Retrieved: 2010-03-14.]
  23. Из музыкальной комедии Хью Уарда (Hugh J. Ward) "Lady Be Good.", 1926 г. [www.youtube.com/watch?v=iSlfQ49Bq1s&feature=related Музыкальный видеоклип, поет Ирвин Кауфман (Irving Kaufman).]
  24. Mann, William J., Wisecracker : the life and times of William Haines, Hollywood’s first openly gay star. New York, N.Y., U.S.A. : Viking, 1998: 12-13, 80-83.
  25. [www.dreamwell.com/web/?p=64 Ibid. Retrieved: 2010-03-14.]
  26. [www.amazon.com/Three-Plays-Mae-West-Pleasure/dp/0415909325 Three Plays by Mae West: Sex, The Drag and Pleasure Man (Hardcover) Retrieved: 2010-03-14.]
  27. David Imhoof, "The Game of Political Change: Sports in Göttingen during the Weimar and Nazi Eras, " German History, July 2009, Vol. 27 Issue 3, pp 374—394

Отрывок, характеризующий Бурные двадцатые


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.