Буров, Андрей Константинович

Буров, Андрей Константинович
Основные сведения
Работы и достижения
Работал в городах	Москва, Челябинск
Архитектурный стиль	Конструктивизм, постконструктивизм, классицизм
Важнейшие постройки	Центральный дом архитектора, Центральный Московский ипподром, дом Бурова
Градостроительные проекты	Павильоны Всероссийской кустарной с/х выставки (не сохранились)
Научные труды	Об архитектуре. М.: Стройиздат, 1960.
Звания	профессор
Подпись

Андре́й Константи́нович Бу́ров (15 октября 1900, Москва — 7 мая 1957, Москва) — советский архитектор, инженер-изобретатель. Член-корреспондент Академии строительства и архитектуры СССР (с ? года), доктор технических наук.

Биография

Родился в Москве в семье архитектора К. Ф. Бурова. В 1921—1925 учился во ВХУТЕМАСе, у А.А.Веснина, В. А. Фаворского, М. Я. Гинзбурга.

Был членом «Объединения современных архитекторов» (ОСА), входил в редакцию журнала «Современная архитектура». С 1934 работал как педагог в Академии архитектуры СССР и Московском архитектурном институте.

В истории архитектуры XX века А. К. Буров наиболее известен своими рабочими клубами (для Пищевиков Крайнего Юга, Твери, Объединённого клуба пищевиков, клуб пищевиков Минска), а также декорациями к фильму Эйзенштейна «Генеральная линия» (где Андрей Константинович создал здание молочной фермы, взяв за основу стилистику вилл Лё Корбюзье), также он известен тем, что сопровождал в качестве переводчика Ле Корбюзье во время его трех визитов в СССР в конце 20-х — начале 30-х гг — в связи с проектом строительства здания Центросоюза на Мясницкой. Буров также встречался с Корбюзье в Париже в 1935 г.

Краткий обзор идей

За относительно недолгую жизнь А.Бурова его взгляды на архитектуру претерпели существенные изменения. Они эволюционизировали от конструктивизма (на раннем этапе его архитектурной карьеры) к классицизму, а точнее к «русскому классицизму». В своей книге «Об архитектуре» Буров высказывает крайне консервативную позицию, систематически противопоставляя эстетику античного Парфенона (архитектурно-эстетический идеал автора), имеющего сакральное назначение — архитектонике урбанистического индустриального строительства середины XX-го века (высотные здания деловых центров больших городов США).

Осуществленные архитектурные проекты

Как архитектор-практик Буров является автором Центрального Дома Архитектора в Гранатном переулке, Московского ипподрома и хорошо известных москвичам — жилых домов на Тверской, Полянке, Ленинградском проспекте, Бережковской набережной, в Лефортово, Здание Клуба пищевиков, павильоны Всероссийской кустарной с/х выставки (не сохранились) и др.

Общий обзор творчества

Если ранние работы Бурова выполнены в стиле конструктивизма (клуб Союза пищевиков, 1928; павильоны на Всероссийской кустарной с/х выставке, 1929), то позднее он обратился к формам древнерусской архитектуры и классицизма (интерьеры Государственного Исторического музея, 1937; Генеральский дом в Лефортово 1938; фасад Дома архитектора в Москве, 1940) Как и у его учителя А. А. Веснина, в творческом мышлении Бурова тесно связаны архитектура и сценография. В молодости он много работал как художник театра — преимущественно для Первого рабочего театра Пролеткульта. В 1924 году, ещё учась на четвёртом курсе, А. К. Буров разрабатывает проект Театра массового действа, привлекший всеобщее внимание четкостью композиции и концепций. Для этого театра он спроектировал динамичные конструкции для сцены из подвижных, легко трансформируемых экранов.

В конструктивистском духе спроектировал ряд павильонов Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки (1923), но ещё более авангардными явились его декорации к фильму С. М. Эйзенштейна «Старое и новое» («Генеральная линия», 1926—1927) — близкий по духу к тогдашним постройкам Ле Корбюзье кинообраз совхозного животноводческого комплекса воплотил мечту о полной индустриализации сельского хозяйства. В 1930—1931 проектировал Челябинский тракторный завод (с его именем связан в первую очередь здешний клуб, план же прилегающего «социалистического города» остался неосуществленным), в связи с чем был командирован в Детройт (1931). Общая смена стилистического курса и разворот в сторону классики, характерные для 1930-х годов, нашли наглядное воплощение в буровской перестройке интерьеров Исторического музея в Москве (1937). Впечатления от поездки в Италию (1935) выразились в образах своего рода «социалистического неоренессанса», украшенных нарядным и в то же время стильным декором (жилой дом на улице Горького, бывший «дом Наркомлеса», 1935 и 1945, фасад Дома архитекторов, 1940; в обоих случаях в качестве художника был привлечен В. А. Фаворский). Проблемы декора органично соединились в творчестве мастера с новаторской методикой поточно-индустриального строительства, пионером которого он явился. Особенно характерен «Ажурный дом» на Ленинградском проспекте (1936—1940 гг.), покрытый ковром узорных панелей.

Стремясь уменьшить вес зданий и упростить их промышленную префабрикацию, он экспериментировал с цементом и гипсом, а в начале 1950-х годов разработал особо легкие и прочные «стекловолокнистые анизотропные материалы» (СВАМ). Издал одноименную книгу (1956).

Работая над реконструкцией Ялты (1944—1945) и стремясь поймать в кадр крымский берег в максимальном его протяжении, Буров стал и одним из первооткрывателей панорамного кино (в его случае — предполагающего синхронную съемку пятью камерами). В последний период жизни возглавлял лабораторию анизотропных структур АН СССР, где исследовал также перспективы использования ультразвука для лечения онкологических заболеваний.

В 1945 году А. К. Бурова выдвинули на получение Сталинской премии за работу на тему «Использование искусственной анизотропии для получения высокопрочных материалов».

Литература

• А. К. Буров. Об архитектуре. — М.: Стройиздат, 1960. — 148 с.
• А. К. Буров. Письма. Дневники. Беседы с аспирантами. Суждения современников. Серия — Мир художника. Москва, Искусство, 1980. −297 с.
• О. И. Ржехина,Р. Н. Блашкевич, Р. Г. Бурова. А. К. Буров. — М.: Стройиздат, 1984. — С. 142. — (Мастера архитектуры).
• А. К. Буров — архитектор и учёный. М., 2000
• С.О. Хан-Магомедов. Андрей Буров. — М.: Фонд «Русский авангард», 2009. — 276 с. — (Творцы авангарда). — ISBN 978-5-91566-006-8.

Ссылки

• [www.muar.ru/exibitions/exibit41a.htm Сайт Музея Архитектуры]
• [www.asm.rusk.ru/00/asm1/asm1_8.htm Журнал «Архитектура и строительство Москвы»]
• [www.krugosvet.ru/articles/83/1008316/print.htm Сайт «Кругосвет»]
• [www.ihist.uran.ru/index/ru/ency/encyclopaedia,%C1,291.html Уральская историческая энциклопедия Ин-та истории и археологии УрО РАН]
• Надежда Лысанова. [mediazavod.ru/articles/130557 «Простая» архитектура для Челябинска]. 11.01.2013. — Медиазавод. Проверено 26 августа 2013.

Отрывок, характеризующий Буров, Андрей Константинович

Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.