Бурокявичюс, Миколас Мартинович

Миколас Мартинович Бурокявичюс лит. Mykolas Burokevičius<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Член Политбюро ЦК КПСС
13 июля 1990 — 6 ноября 1991
Первый секретарь ЦК КП Литвы
3 марта 1990 — август 1991
Предшественник:	Альгирдас-Миколас Казевич Бразаускас
Рождение:	7 октября 1927(1927-10-07) Алитус, Литва
Смерть:	20 января 2016(2016-01-20) (88 лет) Вильнюс, Литва
Партия:	КПСС (1946—1991)
Награды:	Заслуженный деятель культуры Литовской ССР

Ми́колас Ма́ртинович Бурокя́вичюс (Бурокявичус) (лит. Mykolas Burokevičius; 7 октября 1927, Алитус — 20 января 2016, Вильнюс) — советский литовский партийный деятель и историк КПСС. Член ВКП(б) с 1946 года. Первый секретарь Коммунистической партии Литвы на платформе КПСС в 1990—1991 гг. Был осуждён за участие в попытке государственного переворота и соучастие в убийстве во время вильнюсских событий в январе 1991 года.

Биография

Молодость и карьера

Родился в 1927 году в г. Алитусе (Литва). С 1942 работал столяром, токарем на заводе в Удмуртии. С 1944 на комсомольской и партийной работе в Литве: инструктор, завсектором, секретарь укома ЛКСМ, пропагандист, завпарткабинетом укома КПЛ в Вилкавишском уезде, инструктор, завсектором ЦК, завотделом Вильнюсского горкома Компартии Литвы.

С 1963 года — старший научный сотрудник Института истории партии при ЦК КПЛ, завкафедрой Вильнюсского инженерно-строительного института, закончил Вильнюсский госпединститут (1955) и Академию общественных наук (1963). В 1975 г. защитил докторскую диссертацию по теме: «Идеологическая работа Коммунистической партии Литвы среди интеллигенции в 1940—1965 гг». С 1976 профессор кафедры научного коммунизма и политологии Вильнюсского госпединститута.

Во главе КПЛ/КПСС. Участие в январских событиях 1991 г.

После раскола КПЛ в декабре 1989 — секретарь, с 4 марта 1990 первый секретарь ЦК КПЛ (КПСС). На XXVIII съезде КПСС в июле 1990 года избран членом ЦК КПСС, а на пленуме ЦК после съезда членом Политбюро ЦК КПСС.

В начале января 1991 года обратился к М. С. Горбачёву с просьбой о вводе войск в Вильнюс. Горбачёв решения не принял, однако войска были введены по приказу министра внутренних дел Пуго и министра обороны Язова, результатом чего стали события 11-13 января 1991 г. с провозглашением фантомного «Комитета национального спасения Литвы» в качестве единственной легитимной власти в республике, попыткой захвата армией Верховного Совета, захватом телецентра, гибелью 14 человек и ранением 144.

Уже 13 января прокуратура Литвы возбудила уголовное дело по ст. 88, ч. 2 УК Литовской ССР (попытка совершения государственного переворота), одним из обвиняемых по которому был Бурокявичюс Однако арестован он не был, так как после окончательного развала СССР бежал в Белоруссию.

Суд и тюремное заключение

15 января 1994 года арестован в Минске и выдан спецслужбам Литвы (вместе с Ю. Ермалавичюсом).

В конце октября 1996 года в Вильнюсском окружном суде начался процесс над Бурокявичюсом и рядом лидеров литовской компартии на платформе КПСС по делу «О государственном перевороте 13 января 1991 года». Им вменялись в вину «попытка изменения государственного строя» и организация выступления частей ВДВ, КГБ и МВД с целью захвата зданий радио и телевидения, а также соучастие в убийстве и ранениях лиц, пострадавших во время этих событий. Сам Бурокявичюс утверждал, что в толпе людей работали боевики-провокаторы Буткявичюса (глава силовых структур, формировавшихся новым руководством Литвы), а также прибывшие из Польши американские специалисты по боям в городских условиях.

В феврале 1997 года Госдума России приняла обращения к Сейму Литвы и в ОБСЕ в связи с процессом над Бурокявичюсом и Ермалавичюсом.

23 августа 1999 года Бурокявичюс был признан виновным по статьям: 70 (создание антигосударственных организаций и активная деятельность в них) 68 (публичные призывы насильственно нарушить суверенитет Литовской Республики, исполняя задание другого государства) 105 (преднамеренное убийство с отягчающими обстоятельствами), 112 и 116 (преднамеренное нанесение телесных повреждений; впоследствии сняты Апелляционным судом за истечением срока давности) УК ЛР и приговорён к 12-летнему тюремному заключению. В тюрьме перенёс операцию по шунтированию сердца. В начале 2000 года президент Литвы Валдас Адамкус предлагал начальнику колонии подготовить документы на помилование Бурокявичюса при условии, что тот обратится с просьбой. Бурокявичюс отверг предложение, в ответном письме заявив, что у него нет вины перед Родиной.

Вышел на свободу 13 января 2006 года. Как отмечал после освобождения сам Бурокявичюс, в тюрьме он провёл около семи лет, после чего был переведён в колонию строгого режима.

Умер 20 января 2016 года в Вильнюсе в больнице от острой сердечной недостаточности.

Решение ЕСПЧ по делу Бурокявичюса

Жалоба Бурокявичюса (совместно с Юозасом Куолялисом и Леонасом Бартошевичюсом) на Литву в Европейский суд по правам человека была признана приемлемой в 2006 г., так как заявление о том, что Бурокявичюс действовал в соответствии с существовавшими на тот момент законами, было признано заслуживающим рассмотрения (остальные претензии были отклонены). Однако решением Европейского суда от 19 февраля 2008 г. было установлено, что к началу 1991 года Верховным Советом Литвы был принят целый ряд законов, которые нарушил Бурокявичюс. Согласно постановлению суда:

К этому времени, по мнению суда, политическая воля нового правительства Литвы была чётко установлена и заявители должны были знать, как ведущие профессиональные политики, о большой опасности, которой они подвергаются поддержанием своей деятельности в КПЛ/КПСС и её дочерних организациях с целью свержения правительства. Они не требовали бы советского военного вмешательства в январе 1991 года, если бы ситуация была иной. (…) Суд находит, таким образом, что заявители были осуждены за преступления, которые были достаточно ясными и предсказуемыми в соответствии с законодательством восстановленной Литовской Республики. Суд считает, что последствия несоблюдения этих законов были адекватно предсказуемы, и не только с помощью юридических консультаций, но и как вопрос здравого смысла. Кроме того, третий заявитель <Бурокявичюс> был признан виновным в соучастии в убийстве при отягчающих обстоятельствах и нанесении телесных повреждений, преступлениях, последовательно запрещенных на протяжении всего периода.

Суд также отверг утверждения Бурокявичюса и его созаявителей, что их судили за убеждения, отметив, что руководство КПЛ/КПСС было осуждено именно за антигосударственную деятельность, и другие коммунистические группы, не занимавшиеся таковой, свободно действовали в Литве.

См. также

• Коммунистическая партия Литвы
• События в Вильнюсе (1991)
• Юозас Ермалавичюс
• Юозас Куолялис

Отрывок, характеризующий Бурокявичюс, Миколас Мартинович

– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.