Бурхануддин аль-Маргинани

К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)

Бурхануддин аль-Маргинани
араб. برهان الدين المرغيناني
Личная информация
Имя при рождении:	Али ибн Абу Бакр ибн Абдул-Джалил аль-Фергани
Прозвище:	Бурхануддин
Отец:	Абу Бакр ибн Абдул-Джалил
Дети:	Имамуддин, Низамуддин, Джалалуддин
Богословская деятельность
Оказал влияние:	ханафиты
Труды:	Список Хидая, Нашр аль-мазхаб, Китаб уль-фараиз, Мухтарат уль-навазил, Китаб уль-Машойих и др.
Редактирование Викиданных

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

В Википедии есть статьи о других людях с куньей Абуль-Хасан, именем Али и нисбой Фергани.

Бурхануддин Абуль-Хасан Али ибн Абу Бакр аль-Маргинани, более известен как Бурхануддин аль-Маргинани (узб. Бурхониддин аль-Марғилоний; 23 сентября 1090, Риштан — 29 октября 1164, Самарканд) — персидский - среднеазиатский мыслитель, учёный и философ, исламский законовед-факих, богослов, получивший в исламском мире титул Шейх-уль-ислам.

Автор фундаментального труда «Аль Хидоя фи шарх Бидоя аль мубтадиъ», или сокращённо: «Китаб аль Хидоя» - «Руководство по комментарию к "Началу для начинающего (обучение)"». «Хидоя» («аль Хидоя») буквально значит «проводник».

Биография

Его полное имя: Абуль-Хасан Али ибн Абу Бакр ибн Абдул-Джалил аль-Фергани аль-Маргинани ар-Рошидоний. Происходил из знатного рода мусульманских законодателей, в квартале Дахбед древнего города Риштана, в Ферганской долине, на территории современного Узбекистана.

Его называли «Бурхануддин вал-милла». Бурхануддин — арабское имя и состоит из двух корней Бурхан — «доказательство», «дин» — «религия». Слово «милла» означало, что он является знатоком мусульманского права и юридических традиций (обычного права, адата) местных народов. Слово «ар Риштоний» означало, что он родился в Риштане (Рошидон). Его род происходил от Абу-Бакра Сиддика-Разиаллаху-Анху.

Бурхануддин Маргилани изу­чал произведения улемов и факихов Риштана, Маргилана, Самарканда, Мавераннахра и Хорасана. Он был талантливым и способным учеником. Еще в молодости он наизусть знал Коран. Любознательность подтолкнула Бурхануддина Маргинани к глу­бокому изучению основных наук того времени.

Бурхануддин Марги­лани получил первые образовательные азы в родном Риштане, от своего деда Умара ибн-Хабиба. Позже он учился у имама Бахауддина-Али ибн-Мухаммад-ибн-Исмаил-аль-Асбижони (умер в 535 г. по Хиджре).

Основы фикха Бурхануддин Маргилани изучал у известных факихов того времени. Среди его учителей были:

• Абдуллазиз Абдураззак ибн-Наср Шасвар-ибн-Сулаймон-Маргина­ни;
• Фахриддин-Абул-Мафохир-Хасан ибн-Мансур-Узганди;
• Нажмиддин Абу-Хафс Мухаммад-ибн-Ахмад-ан-Насафи;
• Садрул-Шахид-Хисомуддин-Умар ибн-Абдулазиз-ибн-Умар-ибн-Али-аль-Пайканди;
• Кавомуддин-Ахмад ибн-Абдурашид Умар-ибн-Мухаммад-ибн-Абдуллох-ибн-Заемуслом Абу-Шужгнон-аль-Байони;
• Ахмед ибн-Абдул-Азиз Зейуддин-Мухаммад-ибн-Хусайн-ан-Бандийжани и др.

Представители рода Маргилани внесли значительный вклад не только в разви­тие науки фикха Мавераннахра, но и всего исламского мира. В родословной Бурхануддина Маргилани было несколько факихов, они в основ­ном занимались судебной практикой и преподаванием и занимали видное положе­ние в обществе, религиозной среде, а также в государственной администрации, поскольку многие вопро­сы религиозной и общественной жизни разрешались факихами.

У Бурхануддина Маргилани было три сына:

• Имамуддин-Мухаммад ибн-Али-ибн-Абу-Бакр-ибн-Абдулджамил аль-Фергани, аль-Риштоний, аль-Маргилани;
• Низомуддин-Умар ибн-Али-ибн-Абу-Бакр-ибн-Абдулджамил аль-Фергани, аль-Риштоний, аль-Маргилани;
• Жалолиддин-Мухаммад ибн-Али-ибн-Абу-Бакр-ибн-Абдулджамил аль-Фергани, аль-Риштоний, аль-Маргилани.

Все они изучали фикх под руководством своего отца и достигли уровня права издания фетвы, а также после отца все они стали "Шейх-уль-исламами" Мавераннахра.

Бурхануддин Маргилани и его потомки внесли большой вклад в развитие школы фикха Мавераннахра. Их произведения отмечают неразрывную связь учений ханифисткой школы фикха с традициями и обычаями народов Центральной Азии.

Труды

Бурхануддин Маргилани является автором более 10 фундаментальных научных трудов по фикху. К основным произведениям Бурханнуддина Маргилани относятся следующие:

• «Нашр аль-мазхаб» («Распространение мазхаба»);
• «Китаб аль-маносик аль-хаж» («Книга о правилах совершения хаджа»);
• «Китаб уль-фараиз» («Книга о праве наследства»);
• «Китаб ат-тажнис вал-мазид» («Книга, боготворящая науку»);
• «Мухтарат уль-навазил» («Мажмуъ-уль-навазил» — «Книга о вещах, ниспослан­ных Аллахом»);
• «Китаб уль-Машойих» («Книга о шейхах»);
• «Мазид фи-фуру-уль-ханафий» («Дополнения к ханифисткой школе»);
• «Шарх аль-Жамий аль-Кабир Мухаммад аш-Шайбани» («Комментарий к книге аш-Шайбани «Аль-Джами-аль-Кабир»);
• «Бидоятуль-Мубтадиъ» («Вступление к изучению закона»);
• «Кифолтуль-мунтахий» («Заключительное обучение для заканчивающих», вось­митомный комментарий для «Бидоятуль-Мубтадиъ»);
• «Хидоя» (четырехтомный комментарий к книге «Кифоятуль-Мунтахий»).

Произведение «Бидоятуль-Мубтадиъ» («Вступление к изучению закона») — это теоретически глубокий, но несколько громоздкий и поэтому неудобоиспользуемый труд. В результате, самому Бурхануддину Маргилани пришлось написать простран­ный комментарий в восьми томах к «Бидоятуль-Мубтадиъ» под названием «Кифа-ят-уль-мунтахий» («Достаточное, стремящееся к конечной цели»). Этот компендиум и принес известность Бурхануддину Маргинани как теоретику фикха. Впоследствии на основе «Кифаят-уль-Мунтахий» был составлен еще более известный, знамени­тый во всем мире «Китаб аль-Хидоя».

Ряд произведений Бурхануддина Маргилани оказались утрачены. В Институте востоковедения АН Республики Узбекистан сохранились рукописи следующих его трудов:

• «Будоятуль-Мубтадиъ» — и.н. 3895;
• «Мажмаъ Мухторот ан навозил» — и.н 4624;
• «Хидоя фи-аль-Фикх» — и.н 11497 (4 экз.);
• «Аль-Кифоя фи-Шарх Хидоя» — и.н 3618;
• «Хидоя фи-аль-Фуруъ» — и.н 11046 (33 экз.).

Аль-Хидоя

Итоги многолетней, неутомимой работы ал-Маргинони были завершены в 1178 году большим трактатом «Хидоя фи шарх ил-Бидоя», больше известная под названием «Хидоя» (Право). Книга состояла из 4 разделов, 57 книг, каждая из которых подразделена на части и главы. Этот труд – яркое свидетельство школы права в Средней Азии. Писал её автор на протяжении 13 лет в Самарканде. Книга по своему содержанию была совершенной, а по языку изложения доступной.

Один из современников ал-Маргинони сказал - «читай «Хидоя», постигни его суть, ибо книга сия направит тебя на путь истины, поведет к самым высшим целям»

«Хидоя» была признана во всем мусульманском мире и на протяжении нескольких веков служила основным пособием в области правоведения. В неё были включены все виды права. В частности, тщательно разработаны нормы сделок между землевладельцами и издольщиками, нормативы взаимоотношений ремесленников и покупателей товаров, о закяте (милостыня налагаемая законом, в противоположность «садака» - подаянию, то есть добровольному пожертвованию частных лиц в пользу бедных), о браке, о молочном родстве, о разводе, об отпущении на волю рабов, о клятвах, о наказаниях, о краже, о найденышах, о находках, о беглых рабах, о без вести пропавших, о товариществах, о купле-продаже, о размене денег, о поруках и поручительствах, о переводе долгов, об обязанностях казиев (судей), о свидетельских показаниях, об отречении от свидетельских показаний, о доверенностях, об исках, о признаниях, о соглашениях, об оставлении на хранение, о ссудах, о дарах, о найме, о принуждении, об опеке, о незаконном захвате, о разделе, договоры об обработке земли, о жертвоприношениях, об осквернениях (это своего рода трактат о приличиях, в котором достойно внимания чрезмерное уважение к женской скромности и стремление избежать всего, что может оскорбить её, даже помышлением), об охоте, о закладах, о преступлениях против личности, о завещании и т.д.

Многие века этот научный труд служил практическим руководством служителям исламской Фемиды и людям, интересующимся правом как наукой. В нашем регионе этой книгой пользовались до 20-х годов XX века.

«Хидоя» многократно издавалась на арабском языке, переводилась на персидский, английский, французский и другие языки. С английского языка книга была переведена на русский и напечатана в сокращенном виде, по инициативе Н. И. Гродекова, в 1893 году, под названием «Хидоя. Комментарии мусульманского права». Изданная под редакцией Гродекова «Хидоя» показывает уникальность и значимость правового наследия Бурхонуддина ал-Маргинони, ставшего составной частью культуры узбекского народа.

Память

Бурхануддин Маргилани похоронен на кладбище Чокардиза в Самарканде, где захо­ронены свыше 400 законоведов по имени Мухаммад (Турбатул-Мухаммадийин). Это кладбище получило славу «вместилища науки», ибо здесь находили упокоение вы­дающиеся люди того времени — ученые, юристы, улемы.

Шейха Мухаммад Абдулхай Лакнавий - «ал-Маргинони – великий факих, хадисовед и поэт, видный учёный, имеющий особый дар» . книга «Аль Фаваид аль-бахийа фи Тараджим аль Ханафийа»

После обретения Узбекистаном независимости память о Бурхануддине Маргилани была восстановлена. По инициативе Президента Узбекистана И.А. Каримова, в Маргилане был построен величественный мемориальный комплекс, в Риштане реконструирован мавзолей. В 2000 г. был широко отмечен 910-летний юбилей со дня рождения Бурхануддина Маргилани.

Президент Узбекистана И.А. Каримов сказал:

«Бурхонуддин ал-Маргинони – признанный учёный не только в мусульманском, но и во всем мире, он создал своеобразную школу в исламском правоведении, его бесценное наследие прославило на весь мир землю Ферганы. Его учение имеет огромное значение для нашей истории». «За процветание Родины – каждый из нас в ответе». Речь на торжествах, посвященных 910-летию со дня рождения Бурхонуддина ал-Маргинони, 16 ноября 2000 г.

Литература

• [referenceworks.brillonline.com/entries/encyclopaedia-of-islam-2/al-marghinani-COM_0685 al-Marg̲h̲īnānī] / Heffening W. // Encyclopaedia of Islam. 2 ed. — Leiden : E. J. Brill, 1960—2005.</span> (платн.)

Ссылки

• [shamela.ws/index.php/author/1454 المَرْغِيناني]. Shamela.ws. Проверено 8 мая 2015.

Отрывок, характеризующий Бурхануддин аль-Маргинани

Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить: