Буслов, Анатолий Ефимович

Анатолий Ефимович Буслов
А. Е. Буслов в конце жизни (1940-1950-е гг.)
Дата рождения:	22 мая 1884(1884-05-22)
Дата смерти:	4 октября 1953(1953-10-04) (69 лет)
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Партия:	эсеров
Род деятельности:	член Всероссийского учредительного собрания.

Анатолий Ефимович Буслов (22 (10) мая 1884 — 4 октября 1953) — член Всероссийского учредительного собрания.

Биография

Происхождение

Из крестьянской семьи. Отец — Ефим Павлович Буслов. Он принадлежал к первому поколению, носившему эту фамилию. Она произошла от прозвища «Бусёл» (аист), данного белорусскими крестьянами беглому крепостному, прадеду Анатолия. Дед А. Е. Буслова также носил это прозвище. Мать — Ирина Захаровна урождённая Шпак. Старший брат А. Е. Буслова депутат Государственной думы Российской империи I созыва от Могилёвской губернии Ф. Е. Буслов.

Образование

Обучаться грамоте начал в шесть лет в подготовительном классе при Троицкой церкви. В 1893 году семья переезжает в Саратов, а в 1894 —в Камышин. В Камышине определён по настоянию старшего брата в реальное училище, но учился плохо оставался на второй год. Отправлен к сестре Груне в город Рогачёв, поступает во второй класс городского училища. Учился хорошо, но изгнан «за святотатство», так как из обнажённой на обрыве у реки старой могилы, вытащил кости, чтобы «собрать скелет». В 1896 году переезжает к брату в Ржев Тверской губернии.

Начало работы

Во Ржеве 1896 году работает учеником в слесарном цехе железнодорожного депо. Возвращается в Киев к матери. В 1899 работал по ремонту пароходов на Днепре, упорно готовился к экзаменам на звание учителя, но провалился на первом экзамене по закону божьему. Уехал в Одессу.

В Одессе жулики, обещавшие устроить на работу, украли последние деньги, вернулся пешком в Киев. В Киеве репетитор Михаил, готовивший к экзамену на звание учителя, и оказавшийся социалистом-революционером, поручил распространять листовки. Устроился по поручению Михаила на Южно-русский завод. Начал там помогать пожилому рабочему, Егору Петровичу, распространять и эсдековскую литературу. Снова сдавал экзамены и снова провалил их. Поступил на завод «Арсенал». Начал помогать в работе подпольной типографии на Яру около Райгородка или Китайгородка. Заметил слежку за собой, в доме прошёл обыск, не давший полиции результатов. После разговора с жандармским полковником: «Выбирайте либо административная ссылка, либо уезжайте сами», уехал из Киева в Забайкалье к брату Фёдору.

Работа на Маньчжурии

В конце 1901 года начал работать в депо на станции Маньчжурия КВЖД. С помощью брата перевёлся в город Хайлар в коренное депо КВЖД и в скором времени назначен был помощником машиниста. Сдал экзамен на машиниста. В конце 1903 года уже работал на маневровом паровозе. Но был уволен из-за забастовки («бузы») в связи с новыми нормами на расход смазки, керосина и обтирочных материалов. Искал работу в Харбине и Порт-Артуре. Вместе с Егором Егоровым решил заняться старательством, золото не нашли, истратив последние деньги, вернулись в Порт-Артур. Поступил машинистом третьей статьи на пароход «Харбин», не смог работать из-за морской болезни. Устроился торговать газетой «Новый Край». Перешёл в извозчики в Порт-Артуре. Попал в аварию, уволился. Вернулся в Хайлар. Устроился машинистом на станции Джалайнор, где открыли залежи угля.

Участие в обороне Порт-Артура

С началом русско-японской войны возвращается в Порт-Артур, устроился механиком на землечерпалку. Получил георгиевский крест за разгрузку снарядов с горевшей пристани. В период осады Порт-Артура был досрочно призван на военную службу. Назначен на седьмой запасный Восточно-Сибирский стрелковый батальон в третью роту, которая находилась на 2-м форту. Второй форт и гора «Высокая» были местом ожесточенных сражений. За отражение атаки японцев на второй форт получил второй георгиевский крест. Работал на контр-подкопах. 4 декабря 1904 получил ранение и попал в госпиталь с ранением и цингой. 20 декабря при сдаче Порт-Артура попал в плен. Познакомился с японским солдатом, немного говорившим по-русски, благодаря ему через месяц научился объясняться и понимать по-японски.

В японском плену

Отправлен с партией в 2 тысячи пленных пешком из Порт-Артура в Дальний, оттуда на корабле в Японию. Прошёл карантин на острове Симоносеки. Попал в лагерь военнопленных в посёлке Хамадэра Сакайского уезда Осакской губернии. Назначен японской администрацией почтальоном для связи между дворами лагеря. Участвовал в кружке самообразования. Познакомился с японцем «Иваном Ивановичем», говорившем по-русски. По его просьбе начал распространять революционную литературу, поступавшую от доктора Русселя. 31 октября отправлен в Кобэ для возвращения в Россию, где пленных на пароход «Владимир» принимал генерал Данилов. Во Владивостоке бывшие пленные были размещены в кавалерийских конюшнях. Участвовал в депутации бывших пленных к генералу Надарову с требованием немедленной отправки по домам. Посетил японских военнопленных для проверки условий их содержания. Через Харбин и Хайлар 26 декабря 1905 вернулся в Быхов.

После плена

Пытался устроиться машинистом на Николаевскую железную дорогу, но не был принят из-за ухудшившегося зрения. В 1906 году участвовал в некоторых акциях партии эсеров в Киеве: в захвате типографии для срочной печати листовок, предоставлял жилье скрывающимся членам партии, был связным с городским комитетом партии эсеров, организовал городскую конференцию и её охрану. В мае 1906 года принят на работу в партию по изысканию Сибирско-Туркестанской железной дороги под руководством инженера С. А. Таубе. Заведовал базой партии в селе Крапивинском на реке Томь. Осенью вернулся в Киев, после проведения беседы в Бундовском кружке арестован, провёл три месяца в Лукьяновской тюрьме. При освобождении жандармский подполковник посоветовал уехать из Киева. А. Е. Буслов уехал на постройку Амурской железной дороги в город Нерчинск.

В Нерчинске

В Нерчинске устроился рабочим в литографию. Работает вместе с несколькими революционерами, находившимися на нелегальном положении, а также Марком Елизаровым, служившим главным инженером технологического отдела. Знакомится с Фаиной Ефимовной Рязанской, проживавшей по паспорту сестры Ольги Ефимовны Хабаровой, и женится на ней. После неожиданного обыска, проведённого полицией, молодожёны спешно выезжают во Владивосток.

На хуторе Лескен

Но через три недели после получения телеграммы от сестры Ольги отправляются в обратном направлении на Кавказ на хутор Лескен Хаевской волости, Нальчикского округа, где находилась колония толстовцев на землях, купленных для них светлейшим князем Дидиани.

В конце февраля 1909 году уезжают из Лескена, Фаина — в Раненбург, Анатолий — в Нерчинск. Работает в литографии, выезжает из Нерчинска в Раненбург после рождения сына Сергея. Едет в Москву для поступления на бухгалтерские курсы Езерского.

Работа бухгалтером

Окончив курсы, участвует в работе экспертной комиссии по расследованию коммерческой деятельности земского сельскохозяйственного склада в Мологе, затем направлен помощником бухгалтера в Сапожковскую земскую управу Рязанской губернии. Уволен по решению земского собрания после спора с братом председателя управы, помещиком Кольбергом.

Получил назначение на должность бухгалтера в Еленовском кредитном товариществе в село Еленовка Васильковского уезда Киевской губернии. Товарищество было организовано по инициативе Варвары Николаевны Ханенко, дочери крупнейшего в то время на Украине помещика и сахарозаводчика Терещенко. Начиная с конца 1912 года, по поручению Союза кредитных кооперативов и Госбанка обследовал и инструктировал другие кооперативы Киевской губернии. В 1913 году товарищество получило большую золотую медаль всероссийской сельско-хозяйственной выставке в Киеве за стенд о его достижениях за пять лет.

Весной 1914 года избран председателем Русаловского ссудо-сберегательного товарищества.

На Первой мировой войне

19 июня 1914 после объявления мобилизации выехал в Быхов. Получил звание младшего унтер-офицера и зачислен ратником ополчения в 397-ую Могилевскую пешую дружину. Дружина переведена в город Холм. Назначен заведующим походным отделением офицерского кооперативного общества. Через 8 месяцев переведён в Брест-Литовск на заведование большим отделением того же общества. Через три месяца отчислен в часть. Произведен в старшие унтер-офицеры и назначен ротным каптенармусом.

После февральской революции избран председателем дружинного комитета. Отказался присягать Временному правительству. Демобилизован как порт-артуровец.

После демобилизации

Демобилизовавшись, уехал в Киев, а потом к семье в Кагарлык, где Фаина Буслова работала фельдшером. Через месяц вернулся на родину в Быхов. Избран начальником уездной милиции. Был в Могилёве свидетелем убийства Духонина. Свои политические взгляд в этот период А. Е. Буслов описывает следующим образом:

Надо было что-то делать, а в голове был полный разброд. Окружавший меня народ, ориентировался на партию эсеров. Большевиков считали представителями рабочего класса, а нашему могилевскому народу надо было получить землю и большевиков на это способными не считали. Словом, в голове моей был полный разброд.

Однако по архивным данным Буслов стал членом партии эсеров значительно раньше, а в 1917 избран председателем Быховского Совета и уездного комитета партии социалистов-революционеров. По словам Буслова «друзья мои потребовали от меня баллотироваться в депутаты учредительного собрания по эсеровской платформе». По его мнению ему помогла известность фамилии, благодаря выборам брата в Государственную думу первого созыва, и в конце 1917 года он был избран во Всероссийское учредительное собрание в Могилёвском избирательном округе по списку № 1 (эсеры и Совет Крестьянских депутатов). Участвовал в заседания Учредительного собрания 5 января 1918 года. Тридцать лет спустя свои впечатления от этого события он формулирует следующим образом:

Глупое было наше положение, то есть положение таких как я бесплатформенных людей. Одно было ясно, что эсеры довольно жалкая организация, которая ни на какую власть рассчитывать не может. С другой стороны ясно было, что власть в руках трудящихся и организована она цепко. Ясно было, что никто мужика затирать не собирается. Ясно было, что Учредительное собрание, имеющее эсеровское большинство, существовать не может. На другой или третий день я уехал обратно…

Осенью 1918 и зимой 1919 Быхов был оккупирован польскими войсками. В феврале Буслов был обвинён польскими военными в организации столкновения поездов на станции Быхов и чудом избежал расстрела. Сбежал в Могилёв, оттуда в Москву. Поступил на работу в культурно-просветительную секцию Московского Центрального Рабочего кооператива. Весной жене с двумя детьми удалось прибыть в Москву. В мае 1919 года избран во вновь организованный комитет рабочих и служащих МЦРК, в комитете избран его председателем. Возглавляет заготовительную группу по продразвёрстке в Саратовской области для МЦРК. Познакомился с Горьким, Шаляпиным, Неждановой, Колонтай, на собрании представителей фабзавместкомов профсоюзов слышал выступление Ленина.

В начале декабря 1919 года переехал вместе с семьёй в Вольск, где на тот момент, было лучше с продуктами. Поступил там в Совет Народного Хозяйства в качестве инструктора по кустарной промышленности. Вскоре назначен Управляющим делами УСНХ, а затем был выбран председателем Совнархоза. Не состоя в РСДРП(б), был членом ревкома и исполкома, а также членом уездного отдела профсоюза Совторгслужащих и уездного пленума профсоюзов.

Автор воспоминаний.

Семья

Всего в семье родителей А. Е. Буслова было 9 детей (двое умерли в младенчестве):

Первая жена — Фаина Ефимовна урожденная Рязанская (?—декабрь 1936), фельдшер, сочувствовала большевикам, до брака жила на нелегальном положении.

Сын — Сергей

Дочь — Татьяна (20.05.1913—1983), в замужестве Васильева

Дочь — Наталья (?—12.09.1974)

Третья жена (февраль 1930—1935) — Антонина Ивановна урожденная Быкова

Сын — Синтез или Анатолий Анатольевич (16.07.1931— )

Сестра — Аграфена, воспитанница акушерской школы, акушерка в Могилёве

Брат — Фёдор (1875—1920-е), член I-ой Государственной Думы, "выборжец".

Брат — Иван, 4-х лет от роду упал в трюм баржи и разбился (отец работал в пароходстве)

Сестра — Мария замужем за служащим пароходства в Киеве

Сестра — Анна жила с семьёй Марии

Сестра — Вера (? — 1907) замужем за А. П. Неклюдовым родом из Камышина, у них сын Евгений, скончалась от туберкулёза.

Сестра — Ефросинья (1883—1885) погибла от ожогов в результате несчастного случая.

Брат — Сергей (? — 1905), младший ребёнок в семье. Занимался распространением нелегальной литературы, вероятно, был членом социал-демократической партии. Погиб во время Киевского погрома, был организатором дружины самообороны.

Литература

• [www.hrono.ru/biograf/bio_b/buslov_ae.php Протасов Л. Г. Люди Учредительного собрания: портрет в интерьере эпохи. М., РОСПЭН, 2008.]
• Горецкий вестник. Горки, 1918, 1 января.

Отрывок, характеризующий Буслов, Анатолий Ефимович

Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.