Бутаков, Иван Николаевич

Иван Николаевич Бутаков
Дата рождения	24 июня 1776(1776-06-24)
Место рождения	д. Пчелкино, Костромской уезд, Костромская губерния, Российская империя
Дата смерти	1865(1865)
Место смерти	Николаев, Херсонская губерния, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Российский Императорский флот
Годы службы	1785—1848
Звание	вице-адмирал
Награды и премии

Ива́н Никола́евич Бутаков 1-й (1776—1865) — российский военно-морской деятель, один из представителей дворянского рода Бутаковых, вице-адмирал, основатель морской династии Бутаковых, четыре из пяти его сыновей дослужились до адмиральского чина.

Биография

Иван Николаевич Бутаков родился 24 июня 1776 года в дворянской семье вахмистра Николая Дмитриевича Бутакова (1736—1806) и его супруги Авдотьи Николаевны Саблиной в родовом имении близ деревни Пчёлкино Костромского уезда, Костромской губернии. В семье было 4 дочери (Елена, Любовь, Серафима, Анна) и три сына Григорий, Иван и Александр, которые стали морскими офицерами. Иван был средним среди братьев.

8 мая 1785 года, по предложению родного дяди морского офицера А. Н. Саблина, Иван вместе со старшим братом Григорием, поступил кадетом в Морской корпус. 4 января 1790 года был произведён в гардемарины.

23 мая 1790 года на 74-пушечном линейном корабле «Всеслав» участвовал в Красногорском морском сражении в ходе русско-шведской войны 1788—1790 годов и затем 22 июня того же года в Выборгском морском сражении при прорыве из Выборга шведского флота. В 1791 году находился на кронштадтском рейде в компании.

1 мая 1792 года был произведён в мичманы. На корабле «Соловки» участвовал в переходе из Кронштадта в Архангельск, где продолжил службу до 1794 года в Архангельском порту, а затем вернулся в Кронштадт на корабле «Рафаил». В 1795—1797 годах служил на корабле «Европа», находился в плавании у берегов Англии, и участвовал в крейсерстве в Немецком море. 24 января 1797 года был произведён в лейтенанты флота. В 1798 году был командирован в Казань для доставки туда провианта из Петербурга. В 1800—1804 годах продолжил службу на кораблях Балтийского флота. В 1804 году командовал транспортом «Шарлотта».

В 1805 году на транспорте «Кильдюин», переоборудованном во фрегат, под командованием капитан-лейтенанта Георгиевского кавалера Егора Фёдоровича Развозова, сделал переход вместе с эскадрой адмирала Сенявина из Кронштадта в Средиземное море на Корфу. В 1806 году Бутаков был назначен командиром брига «Летун». 9 февраля 1806 года «Летун» отличился в сражении с французским корсарским судном, отбив у пирата ранее захваченное им русское судно. Затем экипаж «Летуна» под командованием Бутакова участвовал в боях при острове Корфу, при взятии Рагузы, в сражениях при защите острова Брацо и при взятии у французов крепости Курцало, а также при сражении у крепости Алмисса. В 1807 году на захваченном в плен турецком корабле «Сед-Эль-Бахр» Бутаков перешёл из Корфу в Триест, где до 1809 года продолжил службу. 1 марта 1810 года был произведён в капитан-лейтенанты, а 26 ноября 1810 года за 18 морских компаний награждён орденом Святого Георгия IV класса.

С 1811 года проходил службу при петербургском и кронштадтском портах. В 1812—1815 годах будучи командиром фрегата «Полукс» крейсировал в Балтийском море. В 1815 году направлен для прохождения службы в Ригу. С 1816 года командовал гальотом № 5, в 1817—1818 годах — гемамом «Торнео», на котором занимал брандвахтенный пост на ревельском рейде. 26 июля 1818 года был произведён в капитаны 2 ранга.

С 1819 по 1822 год командовал четырьмя ротами 21-го флотского экипажа в Риге. В 1823 году переведён в Ревель в 18 флотский экипаж. 30 августа 1824 года был произведён в капитаны 1 ранга. В 1827 году был назначен командиром линейного корабля «Царь Константин». В 1828 году в составе эскадры контр-адмирала П. И. Рикорда, совершил переход в Средиземное море. В 1829 году участвовал в боях у Наварина и острова Крит. 28 января 1829 года в результате боя взял в плен египетский 26-пушечный корвет «Львица» и турецкий 14-пушечный бриг «Кандия», за что был награждён орденом Святого Владимира 3 степени, а 7 августа — пожалован в контр-адмиралы. Принимал участие в блокаде Дарданелл, вплоть до заключения мира. В 1830 году был награждён серебряной медалью « За турецкую войну» на георгиевской ленте.

В 1831 году был переведён г. Николаев и проходил службу в составе Черноморского флота. Был назначен командиром всех дунайских портов, а в 1837 году — начальником третьей бригады 5-й флотской дивизии Черноморского флота и служил под командованием адмирала М. П. Лазарева. В 1838 году был определён состоять по флоту.

30 августа 1848 года И. Н. Бутаков вышел в отставку с производством в чин вице-адмирала, правом ношения мундира и пенсионом в размере полного оклада жалованья.

Умер в 1865 году. Похоронен в г. Николаеве на городском некрополе.

Семья

Иван Николаевич Бутаков женился в 1815 году на дочери полковника артиллерии Каролине Карловне Кристиансон (1792—1876, урождённая Беата Каролина вон Кристиансон). В их семье было десять детей — пять сыновей и пять дочерей. Все сыновья стали морскими офицерами. Четыре сына дослужились до адмиральского чина: Алексей (1816—1869) достиг чина контр-адмирала, кругосветный путешественник, учёный и один из первых исследователей Аральского моря; Иван (1822—1882) — стал вице-адмиралом, кругосветный путешественник, его именем названы мыс и остров в Японском море; Григорий (1820—1882) — дослужился до полного адмирала, флотоводец, генерал-адъютант, основоположник тактики парового броненосного флота, исследователь Чёрного моря; Владимир (1830—1894) — участник обороны Севастополя, контр-адмирал. Пятый сын Дмитрий (1827—1855) погиб при защите Севастополя в чине лейтенанта. Две из пяти дочерей Ивана Николаевича были замужем за морскими офицерами.

Награды

• орден Святого Георгия 4 степени (1810)
• орден Святого Владимира 3 степени (1829)
• серебряная медаль на георгиевской ленте «За турецкую войну» (1830).

Отрывок, характеризующий Бутаков, Иван Николаевич

Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.