Бутурлин, Дмитрий Петрович (1790)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дмитрий Петрович Бутурлин
Дата рождения

30 апреля (11 мая) 1790(1790-05-11)

Дата смерти

9 (21) октября 1849(1849-10-21) (59 лет)

Место смерти

Санкт-Петербург

Принадлежность

Российская империя

Годы службы

1808—1830

Звание

генерал-майор

Сражения/войны

Тарутино, Малоярославец, Вязьма, Кульм, Лейпциг, Париж; Франко-испанская война, Русско-турецкая война 1828—1829

Награды и премии

Иностранные

Дмитрий Петрович Бутурли́н (17901849) — русский военный историк, генерал-майор, действительный тайный советник, сенатор, председатель Бутурлинского комитета.





Биография

Представитель старинного аристократического рода Бутурлиных. Родители: капитан лейб-гвардии Измайловского полка Пётр Михайлович Бутурлин и Мария Алексеевна, урождённая княжна Шаховская. Получил домашнее образование.

В 1808 году зачислен корнетом в Ахтырский гусарский полк[1]. В 1810 году переведён в Кавалергардский полк, а 23 марта 1812 года — в Свиту Его Императорского Величества в чине подпоручика. Принимал участие в Отечественной войне и заграничных походах русской армии. За отличия в боях был награждён различными российскими и иностранными орденами и 23 октября 1813 года произведен в чин штаб-ротмистра.

1 июля 1817 года пожалован во флигель-адъютанты. В 1823 году в чине полковника принимал участие в Франко-испанской войне. За эту кампанию произведён 1 января 1824 года в генерал-майоры с назначением состоять по кавалерии, а 4 марта был снова причислен к Свите Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. В Русско-турецкую войну 1828—1829 служил генерал-квартирмейстером 2-й армии. 4 января 1830 года уволен в отставку по собственному прошению[2].

14 мая 1833 года был переименован в чин тайного советника и 18 мая назначен сенатором. С 1843 года служил директором Императорской публичной библиотеки. С 1844 года — член Государственного совета. 1 января 1845 года награждён орденом Св. Александра Невского, к которому 5 апреля 1849 года ему были пожалованы алмазные знаки. С 1846 года — действительный тайный советник. В 1848 году назначен председателем Комитета для высшего надзора в нравственном и политическом отношении за духом и направлением всех произведений российского книгопечатания (Бутурлинский комитет).

Скончался Дмитрий Петрович 21 октября 1849 года. Похоронен в церкви Святого Духа Александро-Невской лавры[3].

По характеристике князя П. А. Вяземского, Бутурлин был[4]:

Человек умный и с способностями, с большими предубеждениями; сердца, полагаю, довольно жесткого и честолюбия на многое готового, но вообще одаренный тем, что выводить людей везде и всегда. Мало кто имел бы столько прозвищ, как он. Сперва был он Бутурлин-Жомини, потому что стал известен военными сочинениями; там Бутурлин-Трокадеро, потому что находился при главной квартире герцога Ангулемского во время испанской войны; там Бутурлин-доктринер, по сгибу ума его и мнениям, цельным и порешенным однажды навсегда. Под конец прозвали его барынею 17 столетия, по поводу драмы, которую представляли на Александринском театре, и вследствие понятий его отсталых.

Частная жизнь

С 1824 года Бутурлин был женат на Елизавете Михайловне Комбурлей (1805—1859), старшей дочери сенатора Михаила Ивановича Комбурлея (1761—1821) от его брака с Анной Андреевной Кондратьевой (1783—1864). Получил в приданое богатое имение Хотень, где работал над историческими трудами. По свидетельству П. А. Вяземского, своими успехами в гражданской службе Бутурлин был обязан жене и аничковским балам, «на которые он не пускал её без себя, а его не приглашали, как отставного». По воспоминаниям А. О. Смирновой, Бутурлин «давал балы и преподлый ужин». Его дом украшали богатая картинная галерея и мраморные бюсты. Он увлекался карточной игрой и на свои выигрыши покупал наряды для жены. Про жену его Елизавету Михайловну, имевшую в свете репутацию красавицы, Смирнова писала:

Она была богата, всегда accoutréе, по-моему, совсем нехороша, а так себе: глаза — гляделочки. Говорили, что отец её накрал во время войн, бывши подольским губернатором. Он, главное, наживался от безмозглых поляков. Они все были более или менее замараны в интрижках.

В июле 1842 года Е. М. Бутурлина получила орден Св. Екатерины меньшого креста, а 23 апреля 1854 года была пожалована в статс-дамы. Её особняк на Сергиевской улице — один из самых пышных в Петербурге образчиков «второго барокко» — был после её смерти выкуплен под посольство Австро-Венгрии. Дети:

Сочинения

Бутурлин — автор ряда трудов на военно-историческую тематику, в том числе официозного изложения событий Отечественной войны 1812 года. Большинство из них были написаны на французском языке, позже переведены на русский. Сочинения Бутурлина содержат богатый фактический материал, который до сих пор используется историками.

Напишите отзыв о статье "Бутурлин, Дмитрий Петрович (1790)"

Примечания

  1. Е. Л. Бутурлин, Димитрий Петрович (писатель) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  2. Бутурлин, Дмитрий Петрович // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
  3. [vivaldi.nlr.ru/bx000050135/view#page=354 Бутурлин, Дмитрий Петрович] // Петербургский некрополь / Сост. В. И. Саитов. — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1912. — Т. 1 (А—Г). — С. 332.
  4. П. А. Вяземский. Полное собрание сочинений в 12 томах. — СПб., 1882. Т. 10. — С. 120.
  5. </ol>

Литература

Ссылки

  • [www.nlr.ru/ar/staff/butur.htm Статья на сайте Российской национальной библиотеки]
  • [memoirs.ru/files/Buturlin_1837.rar Бутурлин Д. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812-м году. — Ч. 1. — Спб.: в военной тип., 1837. — 415+9 с.], [memoirs.ru/files/Butorlin_INI37.rar Приложения]; [memoirs.ru/files/Buturlin_1837_2.rar Ч. 2. — Спб.: в военной тип., 1838. — 418 с.]
  • [memoirs.ru/files/Butu_2PO_RA70_7.rar Бутурлин Д. П. Два письма графа Дмитрия Петровича Бутурлина к Алексею Николаевичу Оленину // Русский архив, 1870. — Изд. 2-е. — М., 1871. — Стб. 1201—1214.]
  • [memoirs.ru/files/Butu_RA67_3.rar Бутурлин М. Очерк жизни графа Д. П. Бутурлина // Русский архив, 1867. — Вып. 3. — Стб. 376—386.]

Отрывок, характеризующий Бутурлин, Дмитрий Петрович (1790)

Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.