Бутурлин, Фома Афанасьевич

Фома Афанасьевич Бутурлин
Дата смерти	1602(1602)
Принадлежность	Русское царство Русское царство
Звание	окольничий и воевода
Сражения/войны	Походы против ливонцев, поляков, шведов и крымских татар

Фома Афанасьевич Бутурлин (? — 1602) — окольничий и воевода в правление Ивана Грозного, Фёдора Иоанновича и Бориса Годунова. Единственный сын окольничего и воеводы Афанасия Андреевича Бутурлина (ум. 1571).

Биография

В 1577 году в чине головы Фома Бутурлин участвовал в походе царя Ивана Грозного на Лифляндию. Царь отправил его с отрядом на захват замка Зесвеген. Фома Бутурлин захватил посад крепости, но сами укрепления взять не мог и попросил помощи у царя, который лично прибыл под Зесвеген. В 1578 году участвовал в военных действиях в Ливонии и осаждал Владимирец. В 1579 году Фома Бутурлин вновь принимает участие в ливонском походе. В 1580 году находился на воеводстве в Зубцове, в 1581 году — первый воевода на Жуколе против поляков. В том же году упоминается в чине приема папского посла Антония Поссевино.

В 1583 году Фома Афанасьевич Бутурлин участвовал в царском походе к р. Оке против крымских татар, а потом был одним из воевод в Туле. В 1584 году Ф. А. Бутурлин был отправлен к Кашире ля охраны южных границ от крымцев, 26 сентября этого года назначается воеводой в Кимре, в июле 1585 года был послан на Дон для встречи султанского посла Адзия Ибрагима и для охраны его нападений донских казаков. С сентября 1585 года — наместник и воевода в Орле.

В 1588 году Фома Бутурлин был назначен вторым воеводой большого полка в Серпухове для охраны южных рубежей от крымцев. В 1590 году участвовал в царском походе на шведские владения. В 1591 году вначале служил воеводой в Алексине, затем, во время нашествия крымской орды, был воеводой при отражении хана от Москвы и за отличие в этом походе был награждён золотым и шубой.

В 1592 году Фома Бутурлин находился на воеводстве в Серпухове, в 1593 году — первый воевода в Царицыне, затем, до 1598 года находился в Москве, при дворе царя Фёдора Иоанновича. После его смерти участвовал в Земском соборе об избрании на царский трон Бориса Годунова и подписался под избирательной грамотой. В том же 1598 году Ф. А. Бутурлин принял участие в походе нового царя на Серпухов против крымских татар. 5 сентября 1598 года был пожалован Борисом Годуновым в окольничие.

Фома Бутурлин был человеком образованным для своего времени. В 1588 году для него была переведена с польского языка книга: «О травах, о лейках и водках, о рыбах в море и в реках; о драгоценных каменьях; о философском учении; о кровопускании; об искусстве аптекарском».

Не оставил после себя потомства.

Литература

• Бутурлин, Фома Афанасьевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Бутурлин, Фома Афанасьевич

– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.