Бухгольц, Иван Дмитриевич

Иван Дмитриевич Бухгольц
нем. Iwan Buchholz
И. Д. Бухгольц. Портрет Историческая реконструкция по описаниям в литературе
Род деятельности:	офицер, начальник экспедиций
Дата рождения:	1671(1671)
Место рождения:	неизвестно
Дата смерти:	1741(1741)
Место смерти:	неизвестно
Разное:	основатель Омской крепости, комендант Селенгинска

Ива́н Дми́триевич Бу́хгольц (1671—1741) — русский военный и государственный деятель, сподвижник Петра I, генерал-майор, основатель Омска, комендант Селенгинска.

Жизнеописание

Иван Дмитриевич Бухгольц родился в 1671 году в семье обрусевших немцев, переселившихся в Россию в начале XVII века. Отец Дмитрий Филиппович служил в русской армии.

В молодые годы Иван Дмитриевич состоял в потешном войске Петра I. С 1689 года он уже состоит на службе офицером Преображенского полка. Боевое крещение для него началось с Азовских походов, затем последовало участие в многолетней Северной войне и связанное с этим быстрое продвижение по службе.

Его старший брат Авраам Дмитриевич также служил в Преображенском полку, откуда в 1715 году в чине полковника был назначен на пост коменданта Шлиссельбургской крепости.

Основание Ямышевской и Омской крепостей

22 мая 1714 года Бухгольц, бывший тогда подполковником, получил следующие Высочайшие указы, подписанные Петром I на галере «Святая Наталия»: «О завладении городом Еркетом и о искании золотого песку по реке Дарье», «О песочном золоте в Бухарии, о чиненных для этого отправлениях, и о строении крепостей при реке Иртыше, которым имена: Омская, Железенская, Ямышевская, Семипалатная, Усть-Каменогорская». Указы предписывали ему ехать в Тобольск, собирать там отряд и двигаться вверх по Иртышу к Ямыш-озеру. Там он должен был остановиться на зимовку, построить крепость, оставить в ней гарнизон, а затем продолжать путь дальше, к городу Еркету (Яркенду), где якобы имелись россыпи песочного золота. В том, что в тех местах есть месторождение золота Петра I убедил сибирский губернатор князь Матвей Гагарин.

В августе 1714 года в Петербурге Бухгольцу отрядили одного сержанта и 7 рядовых Преображенского полка. В Москве присоединились ещё 7 офицеров. 31 ноября того же года подполковник с командой прибыли в Тобольск, где сибирским губернатором был выделен отряд в 1500 человек. Бухгольц упрекнул губернатора в малом числе выделяемых людей. В наказе князя Гагарина Бухгольцу говорилось:

Ежели непрiятель не будетъ давать дѣлать крѣпости, то, прося отъ Бога помощи, противиться какъ можно всѣми людьми. Ежели непрiятель сидѣть будетъ, то надлежитъ о прибавкѣ людей, естьли понадобится, и для чего, о томъ писать въ Тобольскъ и на Тару и въ Томской, а въ Томской и на Тару посланы указы…

В июле 1715 года экспедиция погрузилась на 32 дощаника и 27 больших лодок: 2 полка пехоты, 700 человек драгун, небольшая артиллерийская команда и 70 человек мастеровых, всего 2932 человека с амуницией, провиантом и снарядами. К экспедиции пристали 12 дощаников, принадлежавших купцам и нагруженных товаром. Для драгун и части пехоты приведены были из Тары 1500 лошадей. Севшие на них солдаты пошли по берегу для защиты экспедиции, которая отправилась вверх по Иртышу

1 октября 1715 года отряд прибыл к Ямышевскому солёному озеру. Здесь Бухгольц приступил к постройке Ямышевской крепости.

15 декабря 1715 года подполковник не отважился идти дальше и написал Петру I, что опасно идти навстречу калмыкам со столь малым числом войск, однако письмо пришло государю на корабль «Ингерманландия» лишь 7 августа 1716 года.

26 декабря 1715 года Бухгольц отправил письмо губернатору Матвею Гагарину с требованием предоставить большее число людей.

Недовольный появлением русских войск, джунгарский хунтайджи Цэван-Рабдан послал Бухгольцу требование удалиться, а когда последний не послушался, то ночью 10 февраля 1716 года напал на Ямышевскую крепость со своим 10-тысячным войском и отбил стадо лошадей. Началась зимняя блокада крепости, в которой от голода и болезней отряд русских потерял 2300 человек. Посланные на помощь отряды и провизия перехватывались джунгарами, и Бухгольц не пробовал их отбить, проявляя пассивность. Так полностью попал в плен караван из 700 человек с продовольственным обозом и 20000 рублей денег на жалование, а также 600 купцов из Тобольска, Тары и Томска.

Историки считают, что Бухгольц был слишком аккуратным военным, и прилежно выполнял указания Матвея Гагарина по продвижению вперёд. Также Бухольцу не хватало дипломатических умений — для сравнения, спустя год отряд Лихарёва в 450 человек попал в схожую ситуацию при постройке Усть-Каменогорской крепости, однако смог убедить джунгар в мирных намерениях и успешно выполнить задачу.

28 апреля 1716 года Бухгольц был вынужден покинуть Ямышевскую крепость. Были срыты до основания укрепления, дома и казармы разрушены, военные припасы нагружены на 18 дощаников. Офицеров и рядовых осталось не более 700 человек, из которых большая часть была больна. Джунгары после бегства Бухгольца отпустили пленных: священника и бывшего при казне комиссара. Остатки экспедиции направились вниз по Иртышу в Тобольск. На Оми заканчивались владения джунгар, и далее они не преследовали экспедицию. Не доходя Тобольска, у устья Оми, Бухольц с разрешения князя Гагарина заложил Омскую крепость. Однако, само строительство укрепления вели не ослабленные походом люди Бухгольца, а свежие, присланные из Тобольска, люди. Князь Матвей Гагарин получив известие о провале экспедиции, послал Бухгольцу для пополнения полков тремя партиями 1300 рекрутов, что способствовало быстрому строительству Омской крепости.

Несогласие между князем Гагариным и подполковником Бухгольцем стало из-за того, что последнему стало скучно продолжать предпринятую экспедицию. Гагарин послал летом 1716 года подполковника Сибирского драгунского полка Фёдора Матигорова в Ямышевскую крепость для исправления погрешностей Бухгольца, который сдал команду приехавшему из Москвы майору Ивану Вельяминову-Зернову.

22 декабря 1716 года Бухгольц приехал в Тобольск и пробыл здесь до получения повеления Петра I об отбытии в Санкт-Петербург, куда он прибыл 2 сентября 1717 года.

Расследование неудачной экспедиции вёл лично Пётр I. Бухгольц «успел выпроситься в Петербург от стыда и следствия». 28 января 1719 года в собственноручном указе Его Императорского Величества генерал-майору Лихарёву было наказано:

… Также разьискать о Подполковникѣ Бухольцѣ, какимъ образомъ у него Ямышевскую крѣпость Контайшинцы взяли; также и о прочихъ его худыхъ поступкахъ освидѣтельствовать,…

В ходе расследования следствие установило, что поход потерпел неудачу в результате плохой подготовки, и Бухгольц был оправдан. Военная Коллегия признала его годным к «лучшему делу», он был понижен в должности и в качестве наказания был направлен заведовать госпиталями, а потом был назначен комендантом утратившей своё военное значение крепости Нарва.

В 1721 году князь Гагарин за государственные преступления был казнён, припомнили ему и 2700 человек, погибших в походе Бухгольца.

Служба в Забайкалье

В 1723 году Петр I направил Бухгольца на службу в Сибирь командиром Якутского полка.

В 1724 году, после реабилитации, уже в чине полковника, Бухгольц был снова направлен на службу в Сибирь, и 31 марта по Императорскому указу отправился в Забайкалье на китайскую границу.

В 1726 году он, вместе с графом Саввой Рагузинским, отправился в цинский Китай. Граф Рагузинский возложил на полковника Бухгольца управление областями, пограничными с империей Цин. В Забайкалье Бухгольц стал «Главным пограничным управителем», заложил Кяхту и Троицкосавск, наладил регулярную торговлю с Китаем. В 1727 году в устье реки Чикой построил новую Петропавловскую крепость.

27 сентября 1729 года в Селенгинске Бухгольц выдал патенты зайсангам Шабаю (гуцуевского рода), Хулкице (сартулова рода) и Ланцаку (цонголова рода) о принятии их в российское подданство.

В 1729 году Бухгольц отправил донесение в Коллегию иностранных дел, что торг с китайцами на Кяхте в Троицкой слободе, в отличие от Цурухайтуйской слободы на Аргуни, открыт:

… а въ Цурухайтуйской слободѣ, для трудной и дальной поставки лѣсу, почти ещё не начато строенiе, кромѣ поставленных 7 избъ; ибо китайцы за неспособностью мѣста, не токмо не помышляют там строиться, но и не желают производить купечество.

Тем временем, селенгинские монголы, жившие к югу от Кяхты, неожиданно изменили своё отношение к русским и стали проявлять враждебность по отношению к пограничному населению, угоняли скот и охотились в русских владениях. Представления Бухгольца о прекращении этих беспорядков остались без внимания. В то же время заргучей (советник) Соном передал Бухгольцу лист от китайского трибунала к российскому сенату о мирном производстве торговли, отправления посольства в Россию и получении печатей. Также были отправлены подарки на 130 000 рублей (100 000 лан). От ургинских владельцев было прислано пять листов от трибунала к сенату с просьбой о пропуске посольства к калмыкам.

2 февраля 1730 года Бухгольц отправил донесение в Коллегию иностранных дел, что через Цурухайтуйский пост пришло с китайской стороны 5 юрт, пожелавших принять русское подданство и платить ясак. 15 марта он сообщал, что с Онона прикочевало ещё 150 юрт, объявивших, что они прежде были в русском подданстве.

26 июля 1731 года Бухгольц был отправлен на китайскую границу с военной командой для охранения Сибирских городов с пограничной инспекцией. Наблюдение за границей возложили на селенгинского дворянина Григория Фирсова (к востоку от Кяхты) и иркутского боярского сына Анисима Михеева (к западу). Общее заведование всеми пограничными делами поручено Бухгольцу.

В 1731 году Бухгольц был произведён в бригадиры с назначением комендантом Селенгинска. В должности селенгинского коменданта он пробыл до 1740 года.

В декабре—январе 1734 года в Коллегию Селенгинского коменданта поступил донос на Бухгольца и его военную команду, находящуюся на китайской границе.

1 февраля 1740 года иркутский вице-губернатор Ланг отправил следующее донесение в Петербург:

Бригадиръ и селенгинскiй комендантъ Бухгольцъ, который, яко древенъ, и въ ногахъ болѣзнь имѣетъ, того ради его Бухгольца оттуда возвратить, а туда здороваго человѣка его жъ характера послать.

Высочайшим указом от 3 марта 1740 года И. Д. Бухгольц был уволен в отставку в чине генерал-майора.

Умер Иван Дмитриевич Бухгольц в 1741 году, точное место смерти и погребения неизвестно.

Память

• «Пропал как Бухгольц» — широко распространённая в прошлом поговорка в Сибири.
• Именем Бухгольца в Омске названы улица и площадь перед речным вокзалом. На здании вокзала в 1987 году установлена мемориальная доска.
• В центре площади Бухгольца в 1997 году установлен памятный знак «Держава» (скульптор В. Трохимчук).

Шар, похожий на пушечное ядро (диаметром 7 метров), подчёркивает историческую значимость места, где установлен памятник: тут в 1716 г. был заложен первый камень при основании Омской крепости. Из-за дефицита средств памятный знак не был завершён в полном объёме: металл заменили стеклопластиком, а рельеф по его периметру — росписью. Ещё по проекту планировались особая подсветка памятника и особое обустройство территории вокруг него, но и без этих решений памятный знак преобразил пространство площади, придал ей торжественное звучание.

• В 1996 году на берегу, у слияния рек Иртыш и Омь близ омского речного вокзала, установлен памятный знак «Пушка» в честь И. Д. Бухгольца и первых основателей города Омска, которые высадились в этом месте.

Литература

• [www.admomsk.ru/c/document_library/get_file?p_l_id=284494&folderId=284359&name=DLFE-10710.pdf Бухгольц // Энциклопедия Омска. Том 2. Хронограф Омска. Издатель-Полиграфист «Лео». Омск. 2010]
• Евсеев Е. Бухгольц — имя военное // Время. — 1997. — 3-9 декабря. — С. 10
• Евсеев Е. Иван Бухгольц, основатель Омска // Молодой сибиряк. 1966. 27 мая. С. 3
• Евсеев Е. Иван Бухгольц: исторический очерк // Вечерний Омск. — 1986. — 29 мая. — С. 3; 30 мая. — С. 3; 31 мая. — С. 3; 2 июня. — С. 3; 3 июня. — С. 3; 4 июня. — С. 3; 5 июня. — С. 3; 6 июня. — С. 3; 7 июня. — С. 3
• Евсеев Е. «Се язъ Иванъ Дмитриевъ сынъ, а по прозванию Бухолцъ» // Сибирское время. — 1995. — 10-16 ноября (№ 45). — С. 5
• Евсеев Е. Что мы знаем об основателе Омска? // Вечерний Омск. — 1997. — 19 августа
• Евсеев Е. Экспедиция И. Д. Бухолца и основание Омской крепости // Города Сибири: (экономика, управление и культура городов Сибири в досоветский период): (отдельный оттиск). — Новосибирск, 1974. — С. 47-59
• Памятники Сибирской истории XVIII века. Книга вторая. 1713—1724. Типография министерства внутренних дел. Санкт-Петербург. 1885

Ссылки

• [www.univer.omsk.su/students/kvaschuk/ingratitude.htm Омский государственный университет имени Ф. И. Достоевского — Очерк Ивана Петрова об основателе города Омска И. Д. Бухгольце]
• [museum.omskelecom.ru/DEUTSCHE_IN_SIB/BOOK/Buchholz.html Омский государственный историко-краеведческий музей — П. П. Вибе. Бухгольц Иван Дмитриевич]
• [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1710_1719gg/akty_istoricheskie_1715g/1715_08_06/137-1-0-686 Памятники Сибирской истории — Акты исторические 1715]
• [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1710_1719gg/akty_istoricheskie_1716g/1716_08_07/138-1-0-687 Памятники Сибирской истории — Акты исторические 1716]
• [lib.omsk.ru/ip/evseev/node/23 Мосты жизни нашей. Евгений Евсеев: исследования, публикации — И. Д. Бухгольц (документы)]
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:684052 Бухгольц, Иван Дмитриевич] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Бухгольц, Иван Дмитриевич

– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.