Бучинторо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Бучинторо (итал. Bucintoro) — венецианская церемониальная галера. Второе распространенное название «Букентавр» или «Буцентавр». Примерная длина корабля составляла 30 метров, ширина — 6 метров.

Галера была официальной галерой дожей Венеции. Начиная с XII века и до 1798 года, в Праздник Вознесения, дож выходил на галере, чтобы совершить церемонию Обручения дожа с Адриатическим морем.





Происхождение названия

Название Бучинторо произошло от венецианского buzino d’oro, что значит золотая барка. В средние века название было модифицировано в bucentaurus (букентавр), по аналогии с греческим мифологическим получеловеком-полубыком. Именно поэтому не следует искать связи между схожими на первый взгляд названиями.

Последний и самый великолепный Букентавр был построен в 1729 году, и разрушен французами в 1798. Уничтожение носило не столько политический характер, сколько диктовалось банальной наживой и грабежом. У последнего буцентавра была сломана верхняя часть, а корпус использовался как рабочий понтон. Останки корабля можно увидеть в Музее Коррер и Арсенале.

Sposalizio del Mar

Дож Венеции свободной
Средь лазоревых зыбей,
Как жених порфирородный,
Достославно, всенародно
Обручался ежегодно
С Адриатикой своей.

И недаром в эти воды
Он кольцо своё бросал:
Веки целые, не годы
Дивовалися народы,
Чудный перстень воеводы
Их вязал и чаровал…

Ф. И. Тютчев

Обряд обручения с морем (итал. Sposalizio del Mar) символизировал морское господство Венецианской республики. Церемония была установлена после 1000 года, в ознаменование завоевания Далмации дожем Пьетро II Орсеоло. Обряд был привязан к Празднику Вознесения — дню, когда дож отправился в экспедицию.

Изначально церемония состояла из обращения к морю. В молитве содержалась просьба, чтобы море было благосклонно к венецианцам, то есть было тихим и спокойным. При этом дож и свита окроплялись святой водой, а оставшаяся вода выливалась в море. Молитва была простой, просили о самом важном: «О Боже, даруй нам и всем тем, кто поплывет вслед за нами, спокойное море». Дожа и его свиту вслед за молитвой опрыскивали святой водой, а певчие пели текст из пятидесятого псалма: «Окропи меня иссопом, и буду чист».

В XII веке обряд претерпел изменения. Церемония приобрела квазисвященный характер, то есть ритуал вместо умиротворяющего и искупительного стал свадебным. В 1177 году римский папа Александр III, за услуги предоставленные Венецией в борьбе против императора Фридриха Барбароссы, впервые обвенчал дожа и море. Папа стянул кольцо с пальца дожа и предложил кинуть его в море.

После этого каждый год дож бросал освященный золотой перстень в море, и словами Desponsamus te, mare («Мы женимся на Вас, Море») объявлял, что Венеция и море являются неразрывным целым.

Согласно легенде, один рыбак получил этот перстень от Святого Марка в ту ночь, когда Сатана собирался наслать на город бурю.

Церемония начиналась на площади Сан-Марко, потом дож на торжественной процессии лодок (с 1311 года на Бучинторо) двигался к форту Сан-Андреа вблизи Лидо. Там перстень бросался в море. На обратном пути дож останавливался на церковную службу в церкви Сан-Николо ди Лидо.

Бучинторо в искусстве

Бучинторо привлекал особое внимание двух венецианских художников: Франческо Гварди и Каналетто. Изображение корабля можно встретить на многих картинах художников, имеющих зачастую схожий сюжет.

<center>

См. также

Напишите отзыв о статье "Бучинторо"

Отрывок, характеризующий Бучинторо

– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.