Бхактисиддханта Сарасвати

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Бхактисиддханта Сарасвати
Bhaktisiddhānta Sarasvatī<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Основатель и лидер Гаудия-матха
1918 — 1937
 
Имя при рождении: Бимал Прасад Датта
Оригинал имени
при рождении: 		Bimal Prasad Dutta
Рождение: 6 февраля 1874(1874-02-06)
Пури, Орисса, Британская Индия
Смерть: 1 января 1937(1937-01-01) (62 года)
Калькутта, Бенгалия, Британская Индия
Похоронен: Маяпур, Западная Бенгалия, Индия
Отец: Бхактивинода Тхакур
Принятие монашества: 1918

Бхактисиддха́нта Сарасва́ти (бенг. ভক্তিসিদ্ধান্ত ষরস্ৱতী, Bhaktisiddhānta Sarasvatī IAST; 6 февраля 1874 — 1 января 1937), имя при рождении — Бима́ла Праса́д Да́тта (Bimalā Prasād Datta IAST) — индийский вайшнавский гуру и проповедник, реформатор гаудия-вайшнавизма, духовный учитель основателя Международного общества сознания Кришны (ИСККОН) Бхактиведанты Свами Прабхупады (1896—1977).

Бимала Прасад Датта родился в городе Пури (ныне в штате Орисса) в семье чиновника Кедарнатха Датты (1838—1914), который впоследствии получил признание как выдающийся гаудия-вайшнавский богослов и проповедник. Кедарнатха позаботился о том, чтобы его сын получил хорошее образование: как традиционное индийское, так и британское. Детство и юность Бималы Прасада прошли в тогдашней столице Британской Индии — Калькутте. Там он превратился в одного из лидеров образованной молодёжи и за свою эрудицию получил почётный титул «Сиддханта Сарасвати».

В 1901 году Бимала принял посвящение в гаудия-вайшнавскую традицию от аскета Гауракишоры Бабаджи. Последующие несколько лет своей жизни он посвятил суровым аскезам и изучению священных текстов. В 1918 году он принял формальное посвящение в санньясу (уклад жизни в отречении), получив монашеское имя «Бхактисиддханта Сарасвати Госвами». В том же году с целью пропаганды гаудия-вайшнавизма он основал миссионерскую организацию Гаудия-матх и открыл в Калькутте её первый центр. Вскоре Гаудия-матх превратился в динамично развивающуюся «духовную конфедерацию», состоявшую из нескольких десятков центров в разных уголках Британской Индии. В начале 1930-х годов Бхактисиддханта предпринял первую в истории попытку проповедовать гаудия-вайшнавизм в Европе, которая, однако, не увенчалась успехом.

Гаудия-матх активно занимался миссионерской работой: выпускал и распространял книги, газеты и журналы, устраивал публичные проповеднические программы. Бхактисиддханте был свойственен страстный и бескомпромиссный стиль проповеди, за что он получил прозвище «гуру-лев». Он последовательно выступал против монистических идей адвайта-веданты (в то время завоевавших заметную популярность в Индии) и защищал персоналистские идеи, присущие гаудия-вайшнавизму и традиции Кришна-бхакти в целом. Одновременно с этим словом и пером Бхактисиддханта бросал вызов кастовым предрассудкам и идеологии смарта. Он подверг резкой критике взгляды вайшнавских сахаджий и других гаудия-вайшнавских течений, которые, как он доказывал, извратили идеи основоположника гаудия-вайшнавизма Чайтаньи (1486—1534) и его сподвижников. Бхактисиддханта Сарасвати привёл традицию гаудия-вайшнавизма в соответствие с социальными реалиями XX века. Он рассматривал публикацию и распространение духовной литературы самым эффективным способом проповеди и сам выступил автором множества переводов, комментариев и философских эссе.

После смерти Бхактисиддханты в 1937 году его последователи оказались не в состоянии сообща продолжать миссию своего гуру, и Гаудия-матх раскололся на несколько более мелких матхов. Новую жизнь в движение Бхактисиддханты вдохнул его ученик Бхактиведанта Свами Прабхупада (1896—1977), основавший в 1966 году в Нью-Йорке Международное общество сознания Кришны (ИСККОН) и успешно распространивший гаудия-вайшнавизм по всему миру.





Содержание

Ранние годы (1874—1900)

См. также: Бхактивинода Тхакур

Рождение и детство

(слева) Кедарнатх Датта (1838—1914) с ребёнком, ок. 1870 года
(справа) Бхагавати Деви (ум. 1920), мать Бхактисиддханты Сарасвати, 1910-е годы

Бимал Прасад родился 6 февраля 1874 года в городе Пури — священном месте паломничества индуизма, широко известном своим древним храмом в честь божества Джаганнатхи[2]. Дом, в котором родился будущий гуру, был взят в аренду его родителями у одного калькуттского предпринимателя; находился он всего в нескольких сотнях метров от храма, на главной улице города, которая ежегодно служила местом проведения «праздника колесниц» Ратха-ятры — одного из крупнейших индуистских фестивалей[3].

Бимала был седьмым из четырнадцати детей в семье Кедарнатха Датты (1838—1914) и его жены Бхагавати Деви (ум. 1920) — набожных бенгальских вайшнавов, принадлежавших к касте каястха[2][4][К 1]. Кедарнатх Датта был чиновником в британском колониальном правительстве: на момент рождения сына он занимал должности заместителя магистрата и заместителя дистриктного коллектора[5]. Большую часть своего свободного времени он посвящал изучению «Бхагавата-пураны»; исследованию, переводу и публикации других гаудия-вайшнавских священных текстов, а также написанию своих собственных трудов в области гаудия-вайшнавского богословия[4][6]. В агиографической литературе описывается, что рождение Бимала Прасада стало ответом на молитвы его отца Кедарнатха, просившего богиню Бимала Деви послать помощника для осуществления миссии по проповеди гаудия-вайшнавизма[7]. Кедарнатх воспринял рождение ребёнка как ответ на свои молитвы и дал ему имя Бимала Прасад («милость Бимала Деви»)[8]. Согласно другой легенде, когда Бимала появился на свет, пуповина оказалась закрученной вокруг его шеи и пересекала грудь в точности так, как брахманы носят священный шнур[3].

Бимала Прасад с раннего детства демонстрировал высокие моральные качества, незаурядный ум и феноменальную память[9][10]. Он много читал, рано выучил санскрит и начал писать стихи на этом языке[11]. К 9 годам он уже знал наизусть все 700 стихов «Бхагавад-гиты»[12]. Кедарнатха, желая поощрить интерес своего сына к духовности, обучил его традиционной гаудия-вайшнавской практике джапы — повторения мантры «Харе Кришна» на чётках[12]. Биографы Бхактисиддханты утверждают, что в конце жизни он мог дословно цитировать фрагменты из книг, прочитанных им ещё в детстве. Благодаря такой отменной памяти и эрудиции за ним закрепилась слава «живой энциклопедии»[13][10].

Бимала Прасад родился и вырос в период, характеризовавшийся распространением влияния так называемых бхадралок[en] (буквально «воспитанные или уважаемые люди»)[14], большую часть которых составляла индийская (главным образом индуистская) интеллигенция. Бхадралоки служили в британской колониальной администрации, занимая должности, требовавшие высокого образовательного уровня[15]. Подверженные влиянию западных идей и заражённые свойственным европейцам презрительным отношением к культурным и религиозным традициям Индии, бхадралоки начали ставить под вопрос и переосмысливать свои культурные обычаи, основы своей религии[16]. Их попытки рационализировать и модернизировать индуизм, сделав его совместимым с западными культурно-религиозными стереотипами, привели к наступлению периода Бенгальского Возрождения и появлению таких выдающихся представителей его религиозно-философской мысли как Рам Мохан Рой и Вивекананда[17][18]. В результате как в Индии, так и на Западе понимание индуизма ограничилось монистическими идеями адвайта-веданты — индуистской религиозно-философской системы, постулировавшей безличность Абсолюта. Приверженцы адвайты презентовали свою систему как изначальную и вечную[19], как «мать всех религий»[20]. В то же самое время теистические направления индуизма, в частности бхакти, оказались в тени и с высока рассматривались многими как «реакционные» течения, как «груда окаменевших останков бессмысленных ритуалов и идолопоклоннических практик»[18][20]. Под влиянием христианской и викторианской морали центральный в гаудия-вайшнавизме культ Радхи-Кришны стал рассматриваться как бессмысленный и безнравственный[18]. Росту неодобрения гаудия-вайшнавизма со стороны бенгальского общества также способствовали такие факторы как низкий социальный статус большинства бенгальских вайшнавов и эротические практики сахаджий, причислявших себя к ортодоксальным гаудия-вайшнавам[18]. Вместе с упадком гаудия-вайшнавизма пришли в упадок и важные места паломничества вайшнавов в Бенгалии: например, место рождения Чайтаньи, Навадвип[21].

С целью помешать распространению идей адвайты среди бхадралок группа вайшнавских интеллектуалов создала новое движение, во главе которого встали Сисир Кумар Гхош (1840—1911) и его братья. В 1868 году братья Гхош начали издавать провайшнавскую патриотическую газету Amrita Bazar Patrika, которая сыграла значительную роль в популяризации и поддержании идей вайшнавизма среди представителей бенгальского среднего класса[4][22]. Одной из наиболее заметных фигур в кругу гаудия-вайшнавской интеллигенции был отец Бималы Прасада, Кадарнатх. Он сделал многое для возрождения вайшнавизма, для продвижения этой традиции как альтернативы адвайта-веданте[4][22]. Значительные достижения Кедарнатха на этом поприще впоследствии принесли ему почётный титул «Бхактивинода» — имя, под которым он и вошёл в историю[23][24].

Учёба и преподавательская деятельность

Бимала Прасад начал обучение в английской школе в Ранагхате. В 1881 году его перевели в Восточную семинарию в Калькутте, а в 1883 году, когда Кедарнатха назначили первым заместителем магистрата в Серампуре (ныне округ Хугли, Западная Бенгалия), Бимала перешёл учиться в серампурскую школу[11].

В 1885 году Кедарнатх основал общественную организацию «Всемирная королевская вайшнавская ассоциация» (Вишва Вайшнава Радж Сабха). Общение с состоявшими в ней выдающимися вайшнавами способствовало духовному и интеллектуальному росту Бималы, и подвигло его на глубокое изучение вайшнавского литературного наследия: как классического, так и современного[4]. Поддержанию интереса Бималы к вайшнавской философии способствовала вайшнавская библиотека отца, а также функционировавшая на дому типография[4] в которой в 1886 году Кедарнатх начать печатать журнал на бенгали Sajjana-toshani. В этом ежемесячнике Кедарнатх (к тому времени уже известный под именем Бхактивинода) публиковал свои очерки и эссе по истории и философии гаудия-вайшнавизма, а также стихи и рецензии на книги. 12-летний Бимала Прасад помогал своему отцу, выполняя обязанности корректора. Эта работа позволила ему приобрести опыт в издательском деле и окунуться в мир интеллектуальных дискуссий бхадралок[4].

В 1887 году Бимала поступил в Видьясагарский колледж при Калькуттском университете, где, помимо основных занятий, он посещал внешкольные курсы по санскриту, математике, абстрактному рациональному мышлению, традиционной индийской астрономии и астрологии[25]. Глубокие познания Бималы в области астрономии нашли признание среди его учителей, пожаловавших ему почётный титул «Сиддханта Сарасвати», который он впоследствии использовал в качестве псевдонима[26]. Затем Сарасвати продолжил обучение в Санскритском колледже — одном из лучших индуистских образовательных центров Калькутты. Там он изучал индийскую философию и историю Древнего мира[27].

В 1895 году Сиддханта Сарасвати вынужден был покинуть стены Санскритского колледжа. Произошло это из-за философских разногласий с ректором вуза, Махеш Чандрой Наяйратной[28]. Прослышав об этом, раджа Трипуры Бир Чандра Маникья (который был хорошим другом Кедарнатха), предоставил Сиддханте работу в качестве учителя при своём дворе[29]. В следующем, 1896 году, Бир Чандра умер. Его преемник, раджа Радха Кишор Маникья, предложил Сиддханте стать наставником своей дочери, на что тот охотно согласился[4]. За свою работу Сиддханта получал хорошее жалование, что позволило ему активно заняться самообразованием[4]. Получив доступ к богатой царской библиотеке, он погрузился в изучение трудов по религии, философии и истории[4]. Вскоре всесторонне образованный бенгальский юноша заслужил признание со стороны интеллектуальной и политической элиты Калькутты и Трипуры.

Аскетический период (1901—1918)

Обретение духовного учителя (1901)

Материальный успех не принёс Сиддханте удовлетворения[30]. Жажда духовных поисков побудила его оставить комфортный образ жизни и заняться поисками духовного учителя[30]. Следуя совету Бхактивиноды, в январе 1901 года Сиддханта принял в качестве гуру Гауракишору Бабаджи — аскетичного вайшнавского садху, который был частым гостем в доме Бхактивиноды[30].[31]

По сей день идут дебаты о том, какого рода дикшу получил Бхактисиддханта: панчаратрика или бхагавата. Сам Бхактисиддханта писал о том, что получил от своего гуру мантру «Харе Кришна» и наставление повторять её определённое количество раз в день[31]. Гауракишора дал Сиддханте новое имя «Шри Варшабханави-деви-дайита Даса» («слуга Кришны, возлюбленного Радхи»), которое тот носил вплоть до принятия в 1918 году санньясы (и вместе с ней другого, монашеского имени)[30].

Встреча и общение с неграмотным, но духовно продвинутым садху Гауракишорой Бабаджи, оказала огромное влияние на Сиддханту[32][33]. Сам Сиддханта рассказывал о первой встрече со своим гуру следующее:

Волею судьбы, после встречи с практикующим учителем [Гауракишорой], я смог понять дух и практическую сторону преданности [бхакти] .... До того, как мне привелось встретиться с ним, я полагал, что в этом мире текстам школы преданности невозможно было найти практического применения. Наблюдая за своим учителем, а затем изучая книги под руководством Тхакура Бхактивиноды, я получил достаточно возможностей для прогресса на пути к истиной духовности. До встречи с моим духовным учителем, я ни слова не написал об истинной религии. До того момента, мои представления о религии ограничивались книгами и жизнью в соответствии со строгими этическими нормами. Такого рода жизнь была бы несовершенной, если бы мне не удалось соприкоснуться с практической стороной вещей[32].

Паломничества и аскетические практики

В 1903—1904 годах Сиддханта жил в Пури, а затем отправился в паломничество по святым местам Индии. Он посетил многие важные центры шри-вайшнавизма и мадхва-сампрадаи, собрав по пути большое количество материалов для написания «вайшнавской энциклопедии»[30][33]. Завершив свой паломнический тур, Сиддханта поселился в Маяпуре, в 100 км к северу от Калькутты. К тому времени Бхактивинода приобрёл там участок земли, на котором, по его глубокому убеждению, когда-то родился Чайтанья[30]. Тогда же Бхактивинода добавил к титулу своего сына приставку бхакти, тем самым признав его эрудированность в области вайшнавской философии и богословия. [30]

В 1905 году Бхактисиддханта начал регулярно проводить публичные лекции по философии гаудия-вайшнавизма. Вскоре вокруг него сплотилась небольшая группа образованных молодых бенгальцев, некоторые из которых впоследствии стали его учениками[34]. Поселившись в Маяпуре, Бхактисиддханта поклялся повторить на чётках имена Радхи и Кришны (в виде мантры «Харе Кришна») 1 млрд раз — обет, на выполнение которого у него ушло почти 10 лет[35]. С тех пор медитация на звук имени Кришны стала не только основной духовной практикой Бхактисиддханты, но и лейтмотивом проповедуемого им учения[35].

Противостояние Бхактисиддханты и «кастовых брахманов»

Бхактисиддханта указывал на первостепенное значение искренности искателя, а не его происхождение, считая, что духовная компетентность зависела прежде всего от личных качеств индивида, его характера и уровня духовного развития[36]. Очень скоро это настроило против него консервативных представителей брахманского сообщества Навадвипы, которые считали рождение в семье брахманов обязательным условием для ритуального поклонения мурти Вишну[36].

Кульминационный момент в этом противостоянии наступил 8 сентября 1911 года — день, в который Бхактисиддханта принял участие в конференции в Балигхай (округ Миднапур). Вайшнавы из разных уголков Бенгалии собрались на это мероприятие с целью обсудить права брахманов и вайшнавов. Дебаты сосредоточились на двух основных вопросах: можно-ли было вайшнавам, рождённым в небрахманских семьях и позднее принявшим посвящение в вайшнавизм, поклоняться шалаграма-шиле (священному камню, самопроявленной нерукотворной форме Вишну), и могли-ли эти «обращённые вайшнавы» давать посвящение в мантры[37].

Бхактисиддханта представил на конференции доклад «Брахмана и вайшнава», расширенный и дополненный вариант которого был впоследствии опубликован в виде книги. В своём докладе он раскритиковал позицию наследственных брахманов и впервые детально изложил свои взгляды на этот вопрос. Изложенная Бхактисиддхантой философско-богословская позиция впоследствии стала фундаментом для миссии Гаудия-матха[37][38]. Бхактисиддханта рассказал о возвышенном положении брахманов, об их важной роли в обществе как хранителей духовного знания и ритуалов. Ссылаясь на священные писания он доказывал, что вайшнавы, будучи вовлечёнными в «преданное служение» (бхакти), должны пользоваться бо́льшим уважением, нежели брахманы. Он описал варнашраму с её очистительными ритуалами (самскарами) как благоприятное явление, отметив при этом, что эта система пришла в упадок[38]. При этом Бхактисиддханта успешно контраргументировал все доводы своих оппонентов-брахманов[38].

Дебаты в Балигхай окончились триумфом Бхактисиддханты, но окончательно рассорили его с брахманами Навадвипы[39], которые впоследствии даже организовали несколько покушений на его жизнь[40]. Так, в 1925 году Бхактисиддханта с группой учеников попал в засаду, из которой ему удалось спастись только благодаря тому, что он поменялся одеждой с одним из своих учеников[41][42].

Издание и распространение духовной литературы

Подобно другим вайшнавским аскетам того времени гуру Бхактисиддханты, Гауракишора Бабаджи, считал Калькутту деградировавшим местом и называл её «вселенной Кали» (калира брахманда)[43]. Несмотря на то, что Гауракишора всячески отговаривал своего ученика от посещения Калькутты, в 1913 году Бхактисиддханта основал там типографию, назвав её бхагават-янтра («машина Бога»)[44]. Под его чутким руководством типография начала печатать средневековые вайшнавские богословские и агиографические тексты на бенгали (в частности, «Чайтанья-чаритамриту» с собственными комментариями Бхактисиддханты). Именно тогда Бхактисиддханта взял курс на широкое использование благ и достижений цивилизации в проповеди гаудия-вайшнавизма и сделал приоритетным направлением миссионерской деятельности распространение вайшнавской религиозной литературы[45][К 2].

После смерти Бхактивиноды в 1914 году Бхактисиддханта переместил типографию из Калькутты сначала в Маяпур, а затем в близлежащий город Кришнанагар[45]. Там он продолжил публиковать основанный его отцом журнал Sajjana-toshani и завершил многотомную публикацию «Чайтанья-чаритамриты»[45] В 1915 году умер Гауракишора Бабаджи. В результате Бхактисиддханта лишился двух основных источников вдохновения. Вдобавок к этому большинство монахов-учеников Бхактисиддханты к тому времени приняли семейный образ жизни, и, под грузом семейных обязанностей, оказались не в состоянии оказывать активное содействие своему гуру в его миссионерской работе[45]. Когда Бхактисиддханта фактически остался в одиночестве, один из его учеников предложил ему открыть ашрам в Калькутте[45]. Бхактисиддханте эта идея пришлась по душе и он немедленно начал работу над претворением её в жизнь[45].

Поздний период (1918—1937): Гаудия-матх и активная миссионерская работа

Основная статья: Гаудия-матх

После кончины Бхактивиноды и Гауракишоры на плечи Бхактисиддханты свалился огромный груз ответственности за осуществление их миссии по возрождению и сохранению гаудия-вайшнавизма[46]. Будучи бескомпромиссным и даже, в некоторой степени, воинственным защитником идей своих духовных предшественников, Бхактисиддханта развернул битвы сразу на нескольких фронтах: он выступил против смарта-брахманов с их представлениями об эксклюзивном наследственном праве на роль жрецов и гуру; против адвайтинов, рассматривавших личностную форму Бога как нечто внешнее и материальное, не являющееся изначальной и неотъемлемой чертой Абсолюта; против профессиональных чтецов «Бхагавата-пураны», использовавших этот священнейший для гаудия-вайшнавов текст в своих корыстных интересах; против сахаджий и других «псевдовайшнавских» ответвлений бенгальского вайшнавизма с их оскорбительной эротической имитацией бхакти; и против бабаджи, выдававших себя за аскетов-отшельников, но в тайне предававшихся сексуальным наслаждениям[47]. Лейтмотивом проповеди Бхактисиддханты стала неумолимая и непреклонная критика словом и пером того, что он окрестил «обществом обманщиков и обманутых»[47]. Всё это принесло Бхактисиддханте прозвище ачарья-кешари («гуру-лев»)[48] и пробудило в сердцах его противников недоверие, страх и даже ненависть[47].

Принятие отречения и основание Гаудия-матха

Раздумывая над тем, как сделать свою проповедь более эффективной, Бхактисиддханта осознал необходимость внедрения в гаудия-вайшнавизм распространённого в других направлениях индуизма пожизненного монашества — санньясы. Он полагал, что имплантация этого наиболее престижного индуистского ашрама способствовала бы повышению авторитета гаудия-вайшнавской традиции, а также признанию и институционализации аскетизма как явления, совместимого с бхакти[46]. 27 марта 1918 года Бхактисиддханта стал первым гаудия-вайшнавским санньясином. Согласно индуистским канонам, санньясу следовало принимать от другого санньясина. На тот момент, других гаудия-вайшнавских санньясинов не существовало, что не стало для Бхактисиддханты непреодолимым препятствием: он сел перед портретом своего гуру Гауракишоры Бабаджи и сам посвятил себя в ашрам отречения[46]. При этом он, следуя традиции, принял новое, монашеское имя — «Бхактисиддханта Сарасвати». С тех пор он носил одежду санньясина и следовал строгим устоям жизни в отречении[46].

В декабре 1918 года Бхактисиддханта открыл в Калькутте свой первый ашрам, «Бхактивинода-асана», который в 1920 году был переименован в «Шри Гаудия-матх»[50]. На страницах Amrita Bazar Patrika вышла посвящённая инаугурации центра статья, в которой, в частности, утверждалось, что «здесь принимают и выслушивают пылких искателей истины, которые получают ответы на свои вопросы с наиболее разумной и либеральной точки зрения»[51]. Духовная жизнь монахов-студентов в Бхактивинода-асане была очень насыщенной: они следовали строгой садхане, обучались самодисциплине и самоконтролю, глубоко изучали «Бхагавата-пурану» и другие вайшнавские тексты[51].

5 февраля 1919 года была зарегистрирована миссионерская организация Бхактисиддханты «Вишва Вайшнава Радж Сабха», которая вскоре стала называться «Гаудия-матх» — по названию калькуттского ашрама и публикуемого им еженедельника Gaudiya[52]. В последующие годы Бхактисиддханта открыл нескольких десятков центров Гаудия-матха в Британской Индии (один из них — в Рангуне) и два в Европе — Лондоне и Берлине[53]. Калькуттский ашрам не только дал название движению Бхактисиддханты, но и стал эталоном для создания всех остальных центров[53].

Гаудия-матх получил известность за свою решительную и откровенную позицию по религиозным, философским и социальным проблемам, позицию, которую Бхактисиддханта и его последователи смело излагали в периодических изданиях Гаудия-матха, выходивших на английском, бенгали, хинди, ория и ассамском языках. В число этих изданий входила ежедневная газета на бенгали Nadiya Prakash, еженедельный журнал Gaudiya, и еженедельный журнал на английском и санскрите The Harmonist[45]. Проповедь Гаудия-матха нашла наибольший отклик в городских районах, состоятельные обитатели которых оказывали финансовую поддержку миссии Бхактисиддханты, жертвуя деньги на строительство новых храмов и ашрамов, а также на проведение так называемых «теистических выставок» — публичных выставок, на которых в простой о доступной форме демострировались основы гаудия-вайшнавской философии (в том числе с помощью диорам)[45].

Миссионерскую миссию Гаудия-матха возглавила группа санньясинов[54], которых Бхактисиддханта посылал проповедовать в разные уголки Британской Индии, а позднее и в Европу[55]. Если во главе миссии стояли в основном представители бенгальской интеллигенции, то в ашрамах Гаудия-матха можно было встретить выходцев из самых разных слоёв индийского общества: от образованной городской молодёжи до простой, неграмотной сельской публики[55]. Ашрамы Гаудия-матха (и его монашествующие члены) поддерживались за счёт пожертвований семейных людей. В ашрамах уделялось большое внимание индивидуальной духовной дисциплине последователей. Бхактисиддханта установил обязательные аскетические обеты и ежедневную садхану, практику бхакти, которая заключалась в повторении мантры «Харе Кришна» на чётках (джапа) и её публичном воспевании (киртан), регулярном изучении вайшнавских философских и богословских текстов (свадхьяя), ритуальном поклонении статуям божеств в храмах (арчана), а также посещении лекций и семинаров на религиозно-философские темы (шравана)[55].

Взгляды на кастовый вопрос: Ответы Бхактисиддханты на 10 вопросов Ганди

Бхактисиддханта не придавал значения социальному происхождению своих последователей, не считая его критерием в определении духовной квалификации индивида. Хотя подобные эгалитарные представления разительно контрастировали с распространёнными в индуизме взглядами на кастовую принаджежность и налагаемые ей ограничения[55], они находились в русле традиции Чайтаньи, уходя корнями в раннюю литературу этой школы бхакти[56]. Бхактисиддханта сформулировал свои взгляды на этот вопрос в статье «Десять вопросов Ганди», опубликованной в январе 1933 года на станицах журнала The Harmonist [56]. В этом эссе Бхактисиддханта ответил на вопросы Махатмы Ганди, который в декабре 1932 года бросил вызов ведущим индуистским организациям консервативного толка, выступив в защиту угнетённой касты неприкасаемых[56]. В своём ответе Бхактисиддханта дал новое определение термину «неприкасаемый», назвав неприкасаемыми всех тех, кто враждебно относился к идее служения Богу[56]. Он утверждал, что храмы Вишну должны быть открыты для всех, особенно для тех, кто благоприятно относился к Богу и желал пройти через процесс духовного обучения[56]. Согласно Бхактисиддханте, дискриминация неприкасаемых имела не религиозные, а культурные и исторические корни, и посему, вопросы Ганди касались светской, а не религиозной проблемы. В качестве альтернативы секулярному понятию «индуист» с его социальными подтекстами, Бхактисиддханта предложил этическую идею «безусловного почтительного отношения ко всем существам», которое индивид мог воспитать в себе через осознание Абсолюта и практику постоянного служения Ему[56]. Тем самым Бхактисиддханта подчёркивал, что бхакти, любовное служение Богу как верховной личности, требовало от верующего моральной ответственности за всех живых существ, которые, согласно гаудия-вайшнавскому богословию, представляют собой вечные метафизические единицы — бесконечно малые по сравнению с Богом, но равные между собой[56].

Любовь против отречения

Бхактисиддханта активно выступал против того, чтобы описанные в «Бхагавата-пуране» и ряде других священных текстов любовные отношения Радхи и Кришны рассматривались как эротические (именно эротическая трактовка любви божественной четы получила широкое распространение в индийской культуре)[57]. Бхактисиддханта утверждал, что священная любовь Радхи и Кришны подвергалась профанации из-за отсутствия у бенгальских вайшнавов философского понимания и авторитетного духовного руководства. Он резко критиковал и считал псевдовайшнавским популярное в Бенгалии движение вайшнавской сахаджии, приверженцы которого объявляли сексуальные практики путём к Кришна-бхакти[57]. Бхактисиддханта полагал, что путь духовного роста проходил не через чувственное удовлетворение, а через добродетель, смирение и служение[57].

В то же самое время, Бхактисиддханта вовсе не был эскапистом. Вместо того, чтобы полностью уйти от любых контактов с материальным миром, он следовал принципу юкта-вайрагья — «отречению через вовлечение» (этот термин был введён в оборот Рупой Госвами, одним из ближайших сподвижников Чайтаньи). Юкта-вайрагья подразумевала использование любых материальных вещей в служении божеству при условии отказа от желания наслаждаться ими[58][59]. Руководствуясь этим принципом, Бхактисиддханта не колеблясь использовал в миссионерской работе новейшие для того времени технические достижения в строительстве, коммуникациях, книгопечатании и транспорте, но в то же самое время бережно охранял богословское ядро своей теистической традиции[60]. Этот герменевтический динамизм и дух адаптации, взятые на вооружение Бхактисиддхантой, стали ключевым элементом в обеспечении глобального роста Гаудия-матха[59].

Проповедь в Европе (1933—1935)

Ещё в 1882 году на страницах журнала Sajjana-toshani Бхактивинода описал своё видение всеобщего духовного братства — видение, которое оказалось пророческим:

О когда же придёт тот день, когда в Англии, Франции, России, Пруссии и Америке все удачливые люди, взяв в руки кхолы [барабаны] и караталы [цимбалы], понесут имя Шри Чайтаньи Махапрабху в свои страны и поднимут волны санкиртаны [совместного воспевания имён Кришны]! О когда же придёт тот день, когда белолицые британцы будут говорить о славе Шри Шачинанданы [Чайтаньи] и [...] заключат в свои объятия преданных из других стран! Когда же придёт тот день, когда они скажут: «О арийские братья! Мы приняли прибежище в океане любви у стоп Чайтаньядевы, а теперь, обнимите нас!»[61]
Губернатор Бенгалии Джон Андерсон с Бхактисиддхантой Сарасвати в штаб-квартире Гаудия-матха в Маяпуре.
(15 января 1935 года)
Приём в Калькутте в честь Свами Бона и двух немцев, обращённых им в гаудия-вайшнавизм. Крайний справа — Абхай Чаран.
(18 сентября 1935 года)

Бхактивинода самостоятельно предпринял первые практические усилия по реализации своего видения. В 1896 он опубликовал книгу Srimad-Gaurangalila-Smaranamangala, or Chaitanya Mahaprabhu, His Life and Precepts[К 3] и отослал несколько экземпляров на Запад. В этом труде Бхактивинода описал Чайтанью как поборника «всеобщего братства и интеллектуальной свободы»[61]:

Чайтанья проповедует равенство всех людей …всеобщее братство среди людей и особое братство среди вайшнавов, которые, согласно ему, являются лучшими пионерами духовного пробуждения. Он проповедует о том, что человеческой мысли никогда не следует позволять оказаться в оковах сектантских взглядов….Религия, проповедуемая Махапрабху, универсальна и не эксклюзивна. Как наиболее учёные, так и наиболее невежественные достойны принять её. . . . Принцип киртана, подобно всемирной церкви будущего, приглашает к наивысшей ступени духовного развития все классы людей, без дискриминации по признаку касты и клана.

Бхактивинода сделал своё послание более доступным для понимания западных людей, заимствовав и использовав в индуистском контексте такие популярные христианские понятия, как «всеобщее братство», «духовное развитие», «проповедь» и «церковь»[62]. Он разослал свою книгу Shri Chaitanya, His Life and Precepts в разные уголки Британской империи и в США: экземпляры книги оказались в библиотеках Университета Макгилла в Канаде, Чикагского университета в США, Сиднейского университета в Австралии и Королевского азиатского общества в Лондоне. Книга также попала в руки ряда известных востоковедов (в том числе санскритолога Монье-Вильямса) и заслужила положительные отзывы на станицах ведущего востоковедческого научного журнала Journal of the Royal Asiatic Society[61][63].

В 1920-е годы миссию Бхактивиноды продолжил осуществлять его сын и духовный наследник Бхактисиддханта Сарасвати[64][65]. С этой целью в 1927 году он начал издавать журнал на английском языке и обратился к британским колониальным властям с просьбой о поддержке. Власти постепенно начали оказывать ему содействие. Свидетельством того, что Бхактисиддханта добился определённых результатов в этом направлении своей миссионерской деятельности, можно считать состоявшийся в январе 1935 года официальный визит губернатора Бенгалии Джона Андерсона в штаб-квартиру Гаудия-матха в Маяпуре[66].

20 июля 1933 года, после периода долгой и тщательной подготовки, Свами Бон в компании двоих духовных братьев прибыл в Лондон[59][65]. Не прошло и года, как стали видны практические результаты их миссионерской работы в столице Британской империи: 24 апреля 1934 года государственный секретарь Британской Индии Лорд Зетланд провёл церемонию инаугурации лондонского филиала Гаудия-матха и был избран его президентом. Несколько месяцев спустя, Свами Бон открыл гаудия-вайшнавский центр в Берлине, сделав его базой для своей проповеднической деятельности в Европе. Свами Бон активно путешествовал, встречаясь с учёными и политиками, выступая с лекциями в университетах[59][65]. В сентябре 1935 года, в сопровождении двух новообращённых немцев (Эрнста Георга Шульце и Барона Х. Э. фон Куэта), он прибыл в Калькутту, где его ожидал торжественный приём в местном центре Гаудия-матха[59].

Бхактисиддханта полагал, что если проповедовать гаудия-вайшнавское вероучение надлежащим образом, вайшнавские философия и практика будут говорить сами за себя, привлекая в ряды Гаудия-матха умных и здравомыслящих людей[67]. Однако, несмотря на огромные усилия и значительные финансовые вложения в осуществление европейской миссии, ученикам Бхактисиддханты удалось найти лишь единицы европейцев, искренне заинтересованных в следовании гаудия-вайшнавизму[65]. Считая эту миссию принципиально важной, Бхактисиддханта поставил тему проповеди на Западе в центр своего последнего публичного выступления, которое состоялось в 1936 году в Чампахати[64]. Обращаясь к многотысячной толпе своих учеников и доброжелателей, Бхактисиддханта заявил о том, что проповедь учения Чайтаньи на Западе, несмотря на все социальные, культурные и финансовые издержки, была крайне важным делом, не терпевшим отлагательства. В ходе своего выступления Бхактисиддханта, в частности, предсказал, что в будущем «один из моих учеников пересечёт океан и приведёт за собой назад весь мир»[64].

Смерть

Глубокие социальные и политические потрясения 1930-х годов окончательно убедили Бхактисиддханту в том, что выход из трудной и опасной ситуации, в которой оказалось человечество в те годы, находился в области религии и духовности, а не только в развитии науки, экономики и политики, как полагали многие[68]. Бхактисиддханта умер 1 января 1937 года на 63 году жизни[59]. 3 декабря 1936 года, менее чем за месяц до своей смерти, он написал ответ на письмо своего ученика Абхая Чаранаравинды (в будущем получившего всемирную известность под именем Бхактиведанта Свами Прабхупада), который просил дать ему «определённое служение»[69]:

Я совершенно уверен, что, владея английским, ты сможешь донести наши идеи до людей, которые не знают языков [бенгальского и хинди …] Это принесёт благо и тебе, и твоим слушателям. Я очень надеюсь, что ты сможешь успешно проповедовать на английском языке.

Судьба Гаудия-матха после смерти Бхактисиддханты Сарасвати

Гаудия-матх явил себя как «самое влиятельное реформистское движение» колониальной Бенгалии конца XIX — начала XX века[70]. По размаху миссионерской деятельности, движение Бхактисиддханты ничем не уступало Миссии Рамакришны и Свами Вивекананде. При этом, оно бросало вызов философии адвайта-веданты, которая в то время занимала доминирующее положение в среде индийского среднего класса и через призму которой индуизм понимался на Западе[71]. Вместо того, чтобы назначить себе преемника, Бхактисиддханта наказал своим наиболее продвинутым ученикам сообща руководить миссией после своей смерти. Бхактисиддханта полагал, что в будущем достойные лидеры появятся естественным образом[72]. Однако, ученики Бхактисиддханты оказались не в состоянии следовать наставлениям своего гуру. Буквально через несколько недель после смерти лидера в Гаудия-матхе разразился кризис, приведший к расколу организации[72]. Сначала Гаудия-матх разделился на два отдельных матха, а позднее раздробился на несколько ещё более мелких групп, которые с переменным успехом продолжили миссионерскую работу[72].

Международное общество сознания Кришны как успешный продолжатель миссии Гаудия-матха

Новую жизнь в миссию Бхактисиддханты вдохнул его ученик Бхактиведанта Свами Прабхупада. Исполняя волю своего гуру (перед смертью наказавшего ему проповедовать гаудия-вайшнавизм на английском языке), в 1965 году он отправился из Индии в США и в 1966 году основал в Нью-Йорке Международное общество сознания Кришны (ИСККОН)[73]. Созданное по образу и подобию Гаудия-матха Общество под умелым руководством Свами Прабхупады развернуло активную миссионерскую работу, в результате которой гаудия-вайшнавизм с его учением персоналистского бхакти впервые в истории успешно распространился по всему миру[73][74].

Библиография

  • Prahlāda-caritra (The Life and Deeds of Prahlāda) five chapters in Bengali verse, 1886 (it is most probably lost)
  • Baṅge Sāmājikatā: varna o dharmagata samāja (Sociality in Bengal: Varna and Dharmic Society), 1899
  • Brāhmaṇa o vaiṣṇavera tāratamya-viśayaka siddhānta (Comparative Conclusions Concerning Brāhmanas and Vaisnavas), 1911, revised and enlarged in 1934
  • Bhaktibhāvana-pañjikā, Navadvīpa-pañjikā (1914) (The Bhaktibhavana Almanac, The Navadvīpa Almanac) with dates for religious festivals and for ritually important events
  • Vaiṣṇava-mañjusā-samāhṛti (A basket of collected definitions about Vaishnavism), Vaishnava encyclopedia in four volumes, 1922—1925
  • A Few Words on Vedānta, 1932
  • Rai Rāmānanda, 1932 (English)
  • Relative Worlds, 1932
  • The Vedānta: Its Morphology and Ontology, 1932

Работы по астрономии

  • Ārya-siddhānta by Āryabhaṭa (sixth century), co-edited by K. Dutt
  • Bhauma-siddhānta, mathematical calculations compared to those of Western astronomy, co-edited by K. Dutt
  • Jyotiṣa-tattvam by Raghunandana Bhaṭṭācārya
  • Ravicandrasāyanaspaṣṭha, annotations by Bhaṭṭotpala (tenth century); mathematical calculations compared to those of Western astronomy
  • Sūrya-siddhānta, Purva and Uttara sections; translation from Sanskrit to Bengali and annotations by Bhaktisiddhānta
  • Bhata-dīpikā-ṭīkā by Paramadīśvara, co-edited by K. Dutt
  • Camatkāra-cintāmaṇi by Paramadīśvara, co-edited by K. Dutt, translation by Kunjavihāri Jyotirbhuṣaṇa
  • Dina-kaumudī by Paramadīśvara, co-edited by K. Dutt
  • Laghu-jātaka, annotations by Bhaṭṭotpala (tenth century)
  • Laghuparāśarīya or Udūdaya-pradīpā, annotations by Bhairava Datta, co-edited by K. Dutt
  • Siddhānta-śiromaṇi, Golādhyāya (in Bṛhaspati) and Grahaganitādhyaya (in Jotirvida) with Vāsanā commentary (bhāṣya) by Bhāskarācārya (twelfth century); translation in Bengali and annotations by Bhaktisiddhānta

Комментированные переводы

  • Upadeśāmṛta, by Rūpa Gosvāmī, with translation and a commentary called Anuvṛtti, 1914
  • Caitanya-caritāmṛta, by Kṛṣṇadāsa Kavirāja Gosvāmī, with a commentary called Anubhāsya, 1915
  • Śrīmad-bhāgavatam, with commentary, 1923—1935
  • Bhakti-sandarbha, by Jīva Gosvāmī, with Bengali translation and a commentary called Gaudīya-bhāṣya, only the initial portion, 1924—1933
  • Prameya-ratnāvalī, by Baladeva Vidyābhūśaṇa, with a commentary called Gauḍīya-bhāṣya, 1924
  • Śrī Caitanya-bhāgavata, by Vṛndāvana dāsa Ṭhākura, first edition, 1924, second edition with a commentary called Gauḍīya-bhāṣya, 1932
  • Śrī Caitanya-candrāmṛta and Śrī Navadvīpa-śataka by Prabodhānanda Sarasvatī, with translation and a commentary called Gaudīya-bhāṣya, 1926
  • Śrī Brahma-saṁhitā, chapter 5 with commentary by Jīva Gosvāmī; translation and paraphrase of that commentary in English by Bhaktisiddhānta, 1932
  • Īśopaniṣad

Неопубликованные труды

  • The commentary (Anubhāsyam) on the Vedānta-sūtra by Madhva
  • Sarasvatī-jayaśrī, a volume called Śrī-parva, recently recovered
  • Diary 1904—1936, recently recovered

Книги Бхактивиноды, опубликованные Бхактисиддхантой Сарасвати

  • Amṛta-pravāha-bhāṣya (The Flow of Nectarine Commentaries), a commentary on the Caitanya-caritāmṛta
  • Arcana-kaṇa (A Drop of Image Worship)
  • Arcana-paddhati (The Ritual Manual for Image Worship)
  • Bhagavad-gītā, with translation and commentary (Rasika-rañjana)
  • Bhakti-ratnākara, published posthumously
  • Bhajana-rahasya (The Secret of Bhajana)
  • Gītā-mālā (A Garland of Songs)
  • Gītāvalī (A Wave of Songs)
  • Hari-nāma-cintāmaṇi (The Touchstone of the Names of Hari)
  • Kalyāna-kalpataru (The Auspicious Wish-Fulfilling Tree)
  • Jaiva Dharma (The Dharma of Jīvas)
  • Life and Precepts of Shree Chaitanya Mahaprabhu
  • Sanmodana-bhāṣya (Highly Delightful Commentaries) a commentary on the Śiksāstaka by Śri Caitanya
  • Śaranāgati (The Path of Surrender) (Bengali, English, Tamil)
  • Śrī Caitanya-śiksāmṛta (The Nectarian Teachings of Śri Caitanya) (Bengali, English, Telegu)
  • Śrī Caitanyopaniṣad
  • Śrī Navadvīpa-dhāma-māhātmya (The Sublimity of the Holy Place of Navadvīpa)
  • Śrī Navadvīpa-dhāma-granthamāla (The Garland of Texts about the Holy Place of Navadvīpa)
  • Tattva-muktāvalī (A Pearl Necklace of Truths)
  • Tattva-sūtra (Sūtras about the Truth) (in Devanāgarī script)
  • Tattva-viveka (Truth of Knowledge about Reality)
  • The Bhāgavat: Its Philosophy and Theology

Канонические вайшнавские тексты, опубликованные Бхактисиддхантой Сарасвати

  • Gaura-kṛṣṇodaya (The Advent of Gaura Kṛṣṇa) by Govinda Dāsa, 1914
  • Mani-mañjarī (The Budding Crest Jewel) by Madhva with translation, 1926
  • Vedānta-tattva-sāra (The Essential Truths of the Vedanta) by Rāmānujācārya with translation, 1926
  • Prema-bhakti-candrikā (The Moonlight of Pure Devotional Love) by Narottama Dāsa, 1927
  • Sadācāra-smṛti (The Smrti Text of Proper Conduct) by Madhva with translation, 1927
  • Hari-nāmāmṛta-vyākaraṇa (The Grammar of the Nectarine Names of Hari) by Jīva Gosvāmī, 1928
  • Hari-bhakti-kalpa-latikā (The Wish-Fulfilling Creepers of Devotion to Hari) with translation (author unknown), second edition with Bengali translation, 1931
  • Prema-vivarta (The Transformation of Pure Love) by Jagadānanda Paṇḍita
  • Sat-kriyā-sāra-dīpikā (The Lamp and Essence of Proper Rituals) by Gopāla Bhaṭṭa Gosvāmī
  • Saṁskāra-dīpikā (The Lamp of Purificatory Rituals)
  • Śrī Caitanya-maṅgala by Locana Dāsa Ṭhākura

Статьи, опубликованные в Sajjana-toṣaṇī

1897

  • Sanskṛt-bhaktamāla, a review of the Sanskrit text Bhaktamāla

1899

  • Śrīman Nāthamuni (Nāthamuni)
  • Yāmunācārya (Yāmunācārya)
  • Śrī Rāmānujācārya (Rāmānuja)

1915—1916

  • Pūrva-bhāṣā (Introductory Words)
  • Prānīra prati dayā (Compassion Toward Living Beings)
  • Śrī Madhvamuni-carita (The Life and Works of Madhva Muni)
  • Ṭhākurera smṛti-samiti (The Memorial Assembly for Bhaktivinoda Ṭhākura)
  • Divyasūri vā Ālvāra (Divyasūri or Ālvāra, saint in Rāmānuja’s sampradāya)
  • Jayatīrtha (Jayatīrtha)
  • Godādevī (Godādevī)
  • Pāñcarātrika adhikāra (Qualification According to the Pāñcarātrika System)
  • Prāpti svīkāra (Letter of Acknowledgment of Receipt)
  • Vaiṣṇava smṛti (The Smṛti Texts of the Vaishnavas)
  • Śrī patrikāra kathā (The Message of the Magazine)
  • Bhaktāṅghri-renu (The Dust of the Feet of Bhaktas)
  • Kulaśekhara (Kulaśekhara)
  • Sāmayik prasaṅga (Concerning Current Events)
  • Śrī Gaurāṅga, philosophical topics concerning Sri Gaurāṅga (Caitanya)
  • Abhakti-mārga (The Path of Nonbhakti)
  • Viṣṇu citta (Vishnu Citta)
  • Pratikūla matavāda (Unfavorable Philosophies)
  • Mahātmā Śrīla Kṛṣṇadāsa (The Great Soul Kṛṣṇadāsa Kavirāja)
  • Toṣaṇīra kathā (The Message of Sajjana-toṣaṇī)
  • Śrī guru svarūpa (The Real Identity of the Guru)
  • Prabodhānanda
  • Śrī bhakti-mārga (The Path of Bhakti)
  • Samālocanā (Critical Review)
  • Toṣaṇī-prasaṅga (Regarding the Sajjana-toṣaṇī)
  • Artha o anartha (Wealth and Worthlessness)
  • Baddha, tatasthā o mukta (The Bound, the Marginal, and the Liberated)
  • Gohite pūrvādeśa (Previous Instructions about the Welfare of the Cows)
  • Prākrta o aprākrta (Material and Nonmaterial)
  • Antardvīpa (an article about the island of Antardvīpa in Nabadwip)
  • Prakata-pūrnimā (The Full-Moon Night of Appearance)
  • Caitanyābda (The Era Beginning with Caitanya)
  • Upakurvāna (Time-Limited Celibacy)
  • Varṣa-śesaVarṣa-śesa (The End of the Year)

1916—1917

  • Nava-varṣa (New Year)
  • Āsaner kathā (The Message of the Āsana)
  • Ācārya-santāna (Descendants of the Ācāryas)
  • Videśe gaura-kathā (The Message of Gaura Abroad)
  • Samālocanā (Critical Review)
  • Āmāra prabhura kathā (Topics about My Master), about Gaura Kiśora dāsa Bābājī
  • Vaiṣṇavera viśaya (The Material Possessions of a Vaishnava)
  • Guru-svarūpe punah praśna (Another Question about the True Identity of a Guru)
  • Vaiṣṇava-vaṁśa (The Lineage of the Vaishnavas)
  • Viraha-mahotsava (The Great Festival of Separation)
  • Śrī patrikāra ukti (Statements of the Magazine)
  • Prākṛta-rasa-śata-dūṣanī (The Hundred Flaws of Materialistic Rasa)
  • Duiti ullekha (Two Mentioned Things)
  • Gānera adhikārī ke? (Who Is Qualified to Sing?)
  • Sadācāra (Proper Conduct)
  • Amāyā (Nonillusion)
  • Prārthanā-rasa-vivṛti (Explanation of the Rasa of Prayers)
  • Pratibandhaka (Obstacles)
  • Bhāi sahajiyā (My Brother Sahajiyā)
  • Varṣa-śeṣa (Year’s End)

1917—1918

  • Nava-varṣa (New Year)
  • Samālocanā (Critical Review)
  • Sajjana-krpālu (A Devotee Is Merciful)
  • Śakti-pariṇata jagat (The World as a Transformation of Potency)
  • Sajjana-akṛta-droha (A Devotee is Without Enemies)
  • Sajjana-satya-sāra (A Devotee is thoroughly Truthful)
  • Prākrt a śūdra vaisn a va nahe (A Materialistic Śūdra is not a Vaishnava)
  • Nāgarī-māṅgalya (Auspiciousness for a Coquette)
  • Sajjana-sama (A Devotee is Equipoised)
  • Sajjana-nirdośa (A Devotee is Faultless)
  • Sajjana-vadānya (A Devotee is Munificent)
  • Bhādatiyā bhakta nahe (A Hired Person Cannot Be a Devotee)
  • Sajjana-mṛdu (A Devotee Is Gentle)
  • Sajjana-akiñcana (A Devotee is without Possessions)
  • Sajjana-śuci (A Devotee is Clean)
  • Vaisnava darśana (Vaishnava Philosophy)
  • Varsa-śeṣa (Year’s End)

1918—1919

  • Nava-varṣa (New Year)
  • Sajjana-sarvopakāraka (A Devotee Is Beneficial to All)
  • Sajjana-śānta (A Devotee Is Peaceful)
  • Gaura ki vastu? (What Is Gaura?)
  • Sajjana-kṛṣṇaika-śaraṇa (A Devotee Is Exclusively Surrendered to Krishna)
  • Sajjana-akāma (A Devotee Is Free Passion)
  • Sajjana-nirīha (A Devotee Is Harmless)
  • Sajjana-sthira (A Devotee Is Determined)
  • Sajjana-vijita-sad-guṇa (A Devotee Conquers the Six Bondages)
  • Śrī-mūrti o māyāvāda (The Image and the Doctrine of Māyāvāda)
  • Śrī Viśva-Vaiṣṇava-rāja-sabhā (The Royal World Vaishnava Association)
  • Sajjana-mita-bhuk (A Devotee Accepts Sense Objects in Moderation)
  • Bhaktisiddhānta (The Philosophical Conclusion of Bhakti)
  • Sajjana-apramatta (A Devotee Is Sane)

1919—1920

  • Varṣodghāta (Ushering in the New Year)
  • Sajjana-mānada (A Devotee Honors Others)
  • Sajjana-amānī (A Devotee Undesirous of Respect)
  • Sajjana-gambhīra (A Devotee Is Solemn)
  • Sajjana-karuṇa (A Devotee Is Compassionate)
  • Sajjana-maitra (A Devotee Is Friendly)
  • Kāla-saṁjñāya nāma (The Sacred Names according to the Divisions of Time)
  • Śaukra o vṛttagata varṇa-bheda (Social Divisions according to One’s Own Nature and Birth)
  • Karmīra kanakādi (Gold and Other Assets of a Materialistic Worker)
  • Guru-dāsa (The Servant of the Guru)
  • Dīksita (The Initiated)

1920—1921

  • Hāyanodghāta (Ushering in the New Year)
  • Aikāntika o vyabhicāra (Single-Mindedness and Deviation)
  • Nirjane anartha (Obstacles in Solitary Worship) (the poem Duṣṭa mana! tumi kiser vaiṣṇava?)
  • Sajjana-kavi (A Devotee Is Wise)
  • Cāturmāsya (The Four Months)
  • Pañcopāsanā (The System of Worshiping Five Images)
  • Vaiṣṇavera smṛti (The Smṛti Texts of the Vaishnavas)
  • Saṁskāra-sandarbha (A Treatise on Ritual Purification)
  • Sajjana-dakṣa (A Devotee Is Skilled)
  • Vaiṣṇava-maryādā (Appreciating Vaishnavas)
  • Sajjana-maunī (A Devotee Is Silent)
  • Yogapīṭhe śrī-mūrti-sevā (Serving the Image at Yogapīṭha)
  • Aprākrta (Nonmaterial)

1921—1922

  • Nava-varṣa (New Year)
  • Saviśeṣa o nirviśeṣa (With and Without Particularity)
  • Meki o āsal (False and Real)
  • Smārta Raghunandana
  • Hari-nāma mahā-mantra (The Great Chant of the Names of Hari)
  • Mantropāsanā (Worship by Mantra)
  • Nisiddhācāra (Forbidden Conduct)
  • Śiksāṣṭakera-laghu-vivaraṇa (A Short Description of the Eight Instructions [by Caitanya])

Статьи, опубликованные в Gauḍīya

1922—1923

  • Śrī-kṛṣṇa-janma (The Birth of Shri Krishna)
  • Madhura lipi (Sweet Writing)
  • Loka-vicāra (Public Opinion)
  • Paramārtha (The Highest Aim)
  • Purāṇa-saṁvāda (The Message of the Purāṇas)
  • Nīti-bheda (Ethical Differences)
  • Ruci-bheda (Differences in Pleasure)
  • Śrī Jīva Gosvāmī (Jīva Goswami)
  • Gauḍīye prīti (Affection for the Gauḍīya)
  • Durgā-pūjā (Worship of Durgā)
  • Śarādīyā avāhana (Welcoming the Autumn)
  • Je dike bātās (Whichever Direction the Wind Blows)
  • Marūte secana (Planting a Seed in the Desert)
  • Smārtera kāṇḍa (The Vedic Literary Sections of the Smārtas)
  • Vicāra-ādālata (Court of Judgment)
  • Sevāpara nāma (A Positive Service Attitude to the Sacred Name)
  • Tridaṇḍi bhikṣu gīti (The Song of a Monk Holding the Triple Staff)
  • Śrī Madhva-janma-tithi (The Birthday of Shri Madhva)
  • Varṇāśrama (Varṇa and Ashrama)
  • Aprakata-tithi (Disappearance Day)
  • Vraje vānara (Monkeys in Vraja)
  • Cyuta-gotra (A Deviated Lineage)
  • Nṛ-mātrādhikāra (The Fundamental Right of Every Human Being)
  • Bhṛtaka-śrotā (A Hired Audience)
  • Vaiṣṇavao abhṛtaka (A Vaishnava Is Never Hired)
  • Dīkṣā-vidhāna (The Rules of Initiation)
  • Āsurika pravṛtti (Demonic Propensities)
  • Śrī Baladeva Vidyābhūṣaṇa, a brief biography of Baladeva Vidyānbhūṣaṇa
  • Sadācāra-smṛti (The Smrti Text for Proper Conduct), a discussion of Sadācāra-smṛti by Madhva Pañcarātra
  • Nigama o āgama (The Vedas and Related Sacred Texts)
  • Śrī Viśvanātha Cakravartī (Viśvanātha Cakravartī)
  • Vaiṣṇava darśana (Vaishnava Philosophy)
  • Varṇāntara (Changing Varṇa)
  • Paricaye praśna (A Question about Identity)
  • Asatye ādara (Fondness for Untruth)
  • Ayogya santāna (Unworthy Son)
  • Aśūdra dīkṣā (Initiation for Non-śūdras)
  • Pūjādhikāra (The Qualification to Perform Pūjā)
  • Anātma-jñāna (Knowledge of the Nonself)
  • Nija-paricaya (One’s Own Identity)
  • Vaṁśa-praṇālī (The System of Hereditary Lineages)
  • Gaura-bhajana (Worship of Gaura)
  • Dhānyā o śyāmā (Grains and Weeds)
  • Tṛtīya janma (Third Birth)
  • Avaidha sādhana (Illegitimate Practice)
  • Baija-brāhmaṇa (Hereditary Brāhmaṇa)
  • Pracāre bhrānti (Mistakes in Preaching)
  • Bhāgavata-śravaṇa (Hearing the Bhāgavata)
  • Maṭha ki? (What Is a Math?)
  • Āche adhikāra (There Is Qualification)
  • Śrīdhara Svāmī (Śrīdhara Svāmī)
  • Vyavahāra (Conduct)
  • Kamīnā (Scoundrel)
  • Śakti-sañcāra (Saving Potency)
  • Varṣa-parīkṣā (Yearly Examination)
  • Eka jāti (One Jāti)
  • Ihaloka paraloka (This World and the World Beyond)

1923—1924

  • Varṣa-praveśa (Entering the New Year)
  • Brāhmaṇya-deva (The God of the Brāhmaṇas)
  • Guru-bruva (Imitation Gurus)
  • Kīrtane vijñāna (Realized Knowledge in Kīrtana)
  • Āvirbhāva-tithi (Appearance Day)
  • Maṭhera utsava (Festivals of the Maṭh)
  • Gosvāmī-pāda (The Respected Goswami)
  • Kṛṣṇe bhoga-buddhi (The Psychology of Enjoying Krishna)
  • Dīksita (The Initiated)
  • Gauḍīya bhajana-pranālī (The Process of Gauḍīya Worship)
  • Śrī-vigraha (The Image)
  • Jābāla-kathā (The Story of Jābāla)
  • Smārta o vaiṣṇava (Smārtas and Vaishnavas)
  • Sāmājika ahita (What Is Unbeneficial for Society)
  • Prākrta bhoktā ke? (Who Is the Real Enjoyer?)
  • Gaudīyera veśa (The Dress of the Gaudīyas)
  • Pratisambhāṣaṇa (Speech in Response)
  • Sūtra-vidveṣa (Enmity Expressed Tersely)

1924—1925

  • Gauḍīya hāspātāla (Gauḍiya Hospital)
  • Bhāgavata-vivṛti (Explanation of Śrīmad-Bhāgavatam)
  • Śrī Kulaśekhara (Kulaśekhara)
  • Meyeli hinduwānī (Effeminate Hinduism)

1925—1926

  • Madhura lipi (A Sweet Letter)
  • Aśrauta-darśana (Non-Vedic Philosophy)
  • Vedānta-tattva-sārer upodghāta (Introduction to the Vedānta-tattva-sāra)

1926—1927

  • Darśane bhrānti (Error in Philosophy)
  • Vaiṣṇava-śrāddha (Vaishnava Funeral Rites)
  • Ālocakera ālocanā (A Critique of Critics)
  • Nyākābokāra svarūpa (The Real Nature of a Contemptible Fool)

1927—1928

  • Māna-dāna o hāni (Offering Respect and Losing It)
  • Gauḍapura (The City of Gauḍa)
  • Āsala o nakala (Real and Fake)
  • Ahaituka dhāma-sevaka (An Unmotivated Servant of the Holy Places)
  • Sarva-pradhāna vivecanāra viśaya (The Most Important Thing to Consider)
  • Bhāi kutārkika (Brother Quibbler)
  • Kṛṣṇa-bhakta nirbodha nahen (A Bhakta of Krishna Is Not a Fool)
  • Prācīna Kuliyāy sahara Navadvīpa (The Town of Nabadwip Is Old Kuliya)
  • Kapatatā daridratāra mūla (The Cause of Poverty Is Cheating)
  • Ekaścandra (One Moon)
  • Puṇyāraṇya (A Sacred Forest)
  • Godāy galad (An Error in the Fundamentals)
  • Nīlācale Śrīmat Saccidānanda Bhaktivinoda (Bhaktivinoda in Jagannath Puri)

1928—1929

  • Virakta jaghanya nahe (A Renunciant Is Not Contemptible)
  • Āmi ei nai, āmi sei (I Am Not This, I Am That)
  • Vyavasādārera kapaṭatā (The Merchants’ Cheating)
  • Haṁsajātira itihāsa (The History of the Descendens of the Swanlike)
  • Mantra-saṁskāra (The Purification of Mantra)
  • Bhoga o bhakti (Enjoyment and Bhakti)
  • Sunīti o durnīti (Good and Evil Policies)
  • Kṛṣṇa-tattva (The Truth about Krishna)
  • Śrīdhāma-vicāra (Examining a Sacred Pilgrimage)
  • Ekāyana-śruti o tad-vidhāna (The Ekāyana-Śruti and Its Regulations)
  • Pratīcye kārṣṇa sampradāya (The Lineage of Krishna in the West)
  • Pañcarātra (Pañcarātra)
  • Nīlācale Śrīmad Bhaktivinoda (Bhaktivinoda in Jagannath Puri)
  • Tīrtha Pāndarapura (The Holy Site of Pandarpur)
  • Māṇikya bhāskara (The Effulgent Manikyas), a praise of the Maharaja of Tripura
  • Vaiṣṇava-smṛti (Scriptures Giving Rules of Vaishnava Behavior)
  • Mahānta guru-tattva (The Truth about a Great Guru)
  • Boṣṭam pārlāmeṇṭ (Vaishnava Parliament)
  • Alaukika bhakta-caritra (The Unworldly Life and Deeds of a Bhakta)
  • Sumedhā-tithi (The Day Intelligent People Celebrate), about the anniversary of Bhaktivinoda

1929—1930

  • Śrīdhāma Māyāpura kothāya? (Where Is the Sacred Site of Mayapur?)
  • Gaudācale Śrī Bhaktivinoda (Bhaktivinoda in Bengal)
  • Sātvata o asātvata (Devotees and Nondevotees)
  • Bhārata o paramārtha (India and the Highest Aim)
  • Paramārthera svarūpa (The Real Nature of Highest Aim)
  • Prācīna Kuliyāya dvārabhet (Entrance Fees in Old Kuliyā [Nabadwip])
  • Śikṣaka o śikṣita (The Teacher and the One Being Taught)
  • Viṣayīra Kṛṣṇa-prema (The Materialists’s Love for Krishna)
  • Āśramera veśa (Appropriate Dress for the Ashram)

1930—1931

  • Śrī-bhakti-mārga (The Path of Bhakti)
  • Bhava-rogīra hāsapātāla (A Hospital for the Materially Diseased)
  • Jagabhandhura Kṛṣṇānuśīlana (The Practice of Krishna-Bhakti of Jagabandhu)

1931—1932

  • Gauḍīya mahimā (The Excellence of the Gaudīya)
  • Sat-śikṣārthir vivecya (What a Student of the Truth Ought to Analyze)
  • Nimba-bhāskara (Nimbarka)
  • Ajña o vijñera narma-kathā (Playful Talks between an Ignorant and a Wise Man)
  • Vaiṣṇava-vaṁśa (The Vaishnava Clan)
  • Kanphucor vicāra (The Deliberations of Confucius)

1932—1933

  • Ekādaśa prārambhikā (Beginning the Eleventh Year)
  • Vaiṣṇave jāti-buddhi (Considering a Vaishnava to Belong to a Particular Jāti)
  • Mādhukara bhaikṣya (What Should Be Begged from Door to Door)
  • Duṣṭi-vaiklavya (Distress from Corruption)
  • Āmāra kathā (My Message)
  • Sat-śikṣā pradarśanī (The Exhibition of Religious Education)
  • Kṛṣṇa bhakti-i śoka-kāma-jādyāpahā (Devotion to Krishna is the Exclusive Way to Transcend Lamentation and Desire)
  • Kṛṣṇe matirastu (May Your Resolution Be Toward Krishna)

1933—1934

  • Kṛpāśīrvāda (Merciful Blessings)

1934—1935

  • Sva-para-maṅgala (Auspiciousness for Oneself and Others)
  • Vaikuṇṭha o guṇa-jāta jagat (Vaikuṇṭha and the World Born of Three Guṇas)
  • Bhogavāda o bhakti (The Philosophy of Hedonism and Bhakti)

1935—1936

  • Nava-varṣa (New Year)
  • ‘Bada āmi’ o ‘Bhālo āmi’ (I’m Great and I’m Good)
  • Tadvana (That Forest)
  • Vāstava-vastu (The Real Essence)

1936—1937

  • Hāyanodghāta (Ushering in the New Year)

Напишите отзыв о статье "Бхактисиддханта Сарасвати"

Примечания

  1. ↑ В 1850 году 11-летнего Кедарнатха Датту женили на 5-летней девочке Шьямани. В 1860 году Шьямани родила Кедарнатху сына Ананду Прасада и вскоре после родов скончалась от болезни. Кедарнатх повторно женился на девушке по имени Бхагавата Деви, которая родила ему 13 детей: (1) Саудамани, дочь (1864); (2) Кадамбани, дочь (1867); (3) сына, который умер во младенчестве и имя которого неизвестно (1868); (4) Радхика Прасад, сын (1870); (5) Камала Прасад (1872); (6) Бимала Прасад, сын (1874); (7) Барада Прасад (1877); (8) Бираджа, дочь, (1878); (9) Лалита Прасад, сын (1880); (10) Кришна Винодини, дочь (1884); (11) Шьям Сароджини, дочь (1886); (12) Хари Прамодини, дочь (1888); (13) Шайладжа Прасад, сын (1891)Sardella 2013b, С. 55. Dasa 1999, С. 300 Swami 2009, С. 6 Таким образом, Бимала Прасад был седьмым ребёнком Кедарнатха (шестым от Бхагавати).
  2. ↑ Возможно, что Бхактисиддханту вдохновило на это письмо отца, который писал ему в 1910 году:
    Сарасвати! …Из-за того, что чистые идеи преданности [бхакти] ныне не проповедуются, такие псевдо-сампрадаи, как сахаджия и атибари, выдают за преданность всевозможные суеверия и вредные идеи. Пожалуйста, при любой возможности, сокрушай эти антагонистичные преданности концепции, проповедуя идеи чистой преданности и показывая пример своим безупречным поведением. …Пожалуйста, прилагай все усилия для того, чтобы служение Шри Маяпуру было постоянным и сияло ярче день ото дня. Служить Шри Маяпуру по-настоящему можно приобретая печатные станки, распространяя книги о преданности, и проводя санкиртану — проповедуя. Пожалуйста, не пренебрегай служением Шри Маяпуру и проповедью ради своего личного бхаджана в затворничестве. Меня переполняло сильное желание проповедовать о значимости таких книг, как «Шримад-Бхагаватам», «Шат-Сандарбха» и «Веданта-даршана». Ты должен взять на себя эту ответственность. Шри Маяпур будет процветать, если ты заложишь там образовательное учреждение. Никогда не пытайся приобретать знания или собирать деньги для своего собственного удовольствия. Только служа Господу ты обретешь всё это. Никогда не вовлекайся в дурную компанию, будь то ради денег или ради личных интересов. Murphy & Goff 1997, С. 18 Оригинал письма не сохранился; Бхактисиддханта цитирует эти наставления Бхактивиноды в своём письме от 1926 года: Sardella 2013b, С. 87
    1. Persons who claim worldly prestige and futile glory fail to attain the true position of nobleness, because they argue that Vaishnavas are born in a low position as a result of [previous] sinful actions, which means that they commit offenses (aparadha). You should know that, as a remedy, the practice of varnashrama, which you have recently taken up, is a genuine Vaishnava service (seva).
    2. It is because of lack of promulgation of the pure conclusions of bhakti (shuddha bhaktisiddhanta) that . . . among men and women of the sahajiya groups, ativadis, and other lines (sampradaya) devious practices are welcomed as bhakti. You should always critique those views, which are opposed to the conclusions of the sacred texts, by missionary work and sincere practice of the conclusions of bhakti.
    3. Arrange to begin a pilgrimage (parikrama) in and around Nabadwip as soon as possible. Through this activity alone, anyone in the world may attain Krishna bhakti. Take adequate care so that service in Mayapur continues, and grows brighter day by day. Real seva in Mayapur will be possible by setting up a printing press, distributing bhakti literature (bhakti-grantha), and nama-hatta (devotional centers for the recitation of the sacred names of God), not by solitary practice (bhajana). You should not hamper seva in Mayapur and the mission (pracara) by indulging in solitary bhajana.
    4. When I shall not be here anymore…[remember that] seva in Mayapur is a highly revered service. Take special care of it; this is my special instruction to you.
    5. I had a sincere desire to draw attention to the significance of pure (shuddha) bhakti through books such as Shrimad Bhagavatam, Sat-sandarbha, Vedanta-darshana, etc. You should go on and take charge of that task. Mayapur will develop if a center of devotional learning (vidyapitha) is created there.
    6. Never bother to acquire knowledge or funds for your personal consumption; collect them only for the purpose of serving the divine; avoid bad company for the sake of money or self-interest.
  3. ↑ Книга также издавалась под несколько другим названием Shri Chaitanya, His Life and Precepts.
  1. ↑ Dasa, 1999, p. 84.
  2. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, p. 55.
  3. ↑ 1 2 Swami, 2009, p. 1.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Sardella, 2013a, p. 416.
  5. ↑ Dasa, 1999, pp. 77, 298.
  6. ↑ Dasa, 1999, p. 78.
  7. ↑ Swami, 2009, p. 5.
  8. ↑ Bryant, Ekstrand, p. 81.
  9. ↑ Swami, 2009, p. 10.
  10. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, p. 65.
  11. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, pp. 64-65.
  12. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, p. 64.
  13. ↑ Swami, 2009, pp. 9-10.
  14. ↑ Sardella2013b, p. 17.
  15. ↑ Sardella2013b, pp. 17-18.
  16. ↑ Sardella, 2013b, p. 19.
  17. ↑ Sardella, 2013b, p. 6.
  18. ↑ 1 2 3 4 Sardella, 2013a, p. 415.
  19. ↑ Ward, 1999, pp. 35-36.
  20. ↑ 1 2 Ward, 1999, p. 10.
  21. ↑ Sardella, 2013a, pp. 415-416.
  22. ↑ 1 2 Dasa, 1999, p. 97.
  23. ↑ Dasa, 1999, p. 95.
  24. ↑ Sardella, 2013b, p. 56.
  25. ↑ Sardella, 2013b, p. 66.
  26. ↑ Sardella, 2013b, pp. 66-67.
  27. ↑ Sardella, 2013b, p. 67.
  28. ↑ Sardella, 2013b, p. 68-69.
  29. ↑ Sardella, 2013b, p. 71.
  30. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Sardella, 2013a, p. 417.
  31. ↑ 1 2 Bryant, Ekstrand, p. 85.
  32. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, p. 75.
  33. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, p. 79.
  34. ↑ Sardella, 2013b, p. 80.
  35. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, p. 81.
  36. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, p. 82.
  37. ↑ 1 2 Bryant, Ekstrand, p. 83.
  38. ↑ 1 2 3 Sardella, 2013b, pp. 82–86.
  39. ↑ Sardella, 2013b, p. 82-86.
  40. ↑ Goswami, 2012, pp. 109-110.
  41. ↑ Sardella, 2013b, p. 99.
  42. ↑ Murphy, Goff, p. 32.
  43. ↑ Bryant, Ekstrand, p. 88.
  44. ↑ Sardella, 2013b, p. 86.
  45. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Sardella, 2013a, p. 418.
  46. ↑ 1 2 3 4 Sardella, 2013b, pp. 90–91.
  47. ↑ 1 2 3 Goswami, 2012, p. 109.
  48. ↑ Swami, 2009, pp. 76–77.
  49. ↑ Swami, 2009, pp. 62–63.
  50. ↑ Sardella, 2013b, pp. 92–93.
  51. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, pp. 92.
  52. ↑ Sardella, 2013b, pp. 92–93, 98.
  53. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, pp. 92, 98.
  54. ↑ Goswami, 2012, p. 111.
  55. ↑ 1 2 3 4 Sardella, 2013a, pp. 418–419.
  56. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Sardella, 2013b, pp. 121–123.
  57. ↑ 1 2 3 Sardella, 2013a, p. 419.
  58. ↑ Sardella, 2013b, pp. 203–208.
  59. ↑ 1 2 3 4 5 6 Sardella, 2013a, p. 420.
  60. ↑ Sardella, 2013b, p. 105.
  61. ↑ 1 2 3 Sardella, 2013b, pp. 94–96.
  62. ↑ Sardella, 2013b, pp. 94-95.
  63. ↑ Dasa, 1999, p. 91-92.
  64. ↑ 1 2 3 Swami, 2009b, pp. 392–393.
  65. ↑ 1 2 3 4 Dwyer, Cole, p. 27.
  66. ↑ Sardella, 2013b, pp. 156–157.
  67. ↑ Sardella, 2013b, p. 136.
  68. ↑ Sardella, 2013b, p. 142-143.
  69. ↑ Goswami, 2012, p. 112.
  70. ↑ Sardella, Sain, p. 214.
  71. ↑ Sardella, 2013b, p. 239-242.
  72. ↑ 1 2 3 Sardella, 2013b, pp. 129–132.
  73. ↑ 1 2 Sardella, 2013b, pp. 246–249.
  74. ↑ Ward, 1998, p. 36.

Литература

  • Bryant, Edwin F. & Ekstrand, Maria L., eds. (2004), [books.google.com/books?id=mBMxPdgrBhoC The Hare Krishna movement: The postcharismatic fate of a religious transplant] ([Online-Ausg.]. ed.), New York, NY: Columbia University Press, ISBN 978-0231122566, <books.google.com/books?id=mBMxPdgrBhoC>. Проверено 15 января 2014. 
  • Dasa, Shukavak N. (1999), [books.google.com/books?id=KHvXAAAAMAA Hindu Encounter with Modernity: Kedarnath Datta Bhaktivinoda, Vaiṣṇava Theologian] (revised, illustrated ed.), Los Angeles, CA: Sanskrit Religions Institute, ISBN 1-889756-30-X, <books.google.com/books?id=KHvXAAAAMAA>. Проверено 31 января 2014. 
  • Dwyer, Graham & Cole, Richard J. (2007), [books.google.com/books?id=l4cE-nzXLx8C The Hare Krishna movement: Forty years of chant and change], London, UK: I.B. Tauris, ISBN 978-1845114077, <books.google.com/books?id=l4cE-nzXLx8C>. Проверено 15 января 2014. 
  • Goswami, Tamal Krishna & Schweig, Graham M. (concluding chapters) (2012), [books.google.com/books?id=Fb5-tgAACAAJ A living theology of Krishna Bhakti: The essential teachings of A.C. Bhaktivedanta Swami Prabhupada], New York, NY: Oxford University Press, ISBN 978-0-19-979663-2, <books.google.com/books?id=Fb5-tgAACAAJ>. Проверено 15 января 2014. 
  • Sardella, Ferdinando (2013a), Jacobsen, Knut A., ed., [books.google.com/books?id=P269ZwEACAAJ Brill's encyclopedia of Hinduism] (Volume 5 ed.), Leiden, NL; Boston, US: Brill, сс. 415–423, ISBN 978-90-04-17896-0, <books.google.com/books?id=P269ZwEACAAJ>. Проверено 19 января 2014. 
  • Murphy, Phillip & Goff, Raoul, eds. (1997), [books.google.com/books?id=VWTfAAAACAAJ Prabhupada Sarasvati Thakur: The Life and Precepts of Srila Bhaktisidhanta Sarasvati] (1st limited ed.), Eugene, OR: Mandala Publishing, ISBN 978-0945475101, <books.google.com/books?id=VWTfAAAACAAJ>. Проверено 6 февраля 2014. 
  • Sardella, Ferdinando (2013b), [books.google.com/books?id=rYSXPg9GUpwC Modern Hindu Personalism: The History, Life, and Thought of Bhaktisiddhanta Sarasvati] (reprint ed.), New York, NY: Oxford University Press, ISBN 978-0199865901, <books.google.com/books?id=rYSXPg9GUpwC>. Проверено 6 февраля 2014. 
  • Sardella, Ferdinando & Sain, Ruby, eds. (2013), [abhijeetpublications.com/ViewDetails.aspx?ID=850&_su=SOCIOLOGY&_bt=The%20Sociology%20of%20Religion%20in%20India:%20Past,%20Present%20and%20Future The sociology of religion in India: Past, present and future], New Delhi, IN: Abhijeet Publications, ISBN 978-93-5074-047-7, <abhijeetpublications.com/ViewDetails.aspx?ID=850&_su=SOCIOLOGY&_bt=The%20Sociology%20of%20Religion%20in%20India:%20Past,%20Present%20and%20Future>. Проверено 16 января 2014. 
  • Swami, Bhakti Vikasa (2009), [books.google.com/books?id=jRgiygAACAAJ Śrī Bhaktisiddhānta Vaibhava: The grandeur and glory of Śrīla Bhaktisiddhānta Sarasvatī Ṭhākura], vol. 1 (in three volumes ed.), Surat, IN: Bhakti Vikas Trust, ISBN 978-81-908292-0-5, <books.google.com/books?id=jRgiygAACAAJ>. Проверено 15 января 2014. 
  • Swami, Bhakti Vikasa (2009b), [books.google.com/books?id=jRgiygAACAAJ Śrī Bhaktisiddhānta Vaibhava: The grandeur and glory of Śrīla Bhaktisiddhānta Sarasvatī Ṭhākura], vol. 2 (in three volumes ed.), Surat, IN: Bhakti Vikas Trust, ISBN 978-81-908292-0-5, <books.google.com/books?id=jRgiygAACAAJ>. Проверено 15 января 2014. 
  • Ward, Keith (1998), [books.google.com/books?id=8ay8kb63yLAC Religion and human nature] (Reprinted ed.), Oxford, UK: Oxford University Press, ISBN 0-19-826965-X, <books.google.com/books?id=8ay8kb63yLAC>. Проверено 2 февраля 2014. 

Ссылки

  • [www.a108.net/index.php/files/file/140-books-bhakti-siddhanta-saraswati-%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8-%D0%B1%D1%85%D0%B0%D0%BA%D1%82%D0%B8-%D1%81%D0%B8%D0%B4%D0%B4%D1%85%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B0-%D1%81%D0%B0%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%B2%D0%B0%D1%82%D0%B8/ Тексты Бхакти Сиддханта Сарасвати: книги, статьи]
  • [hari-katha.org/prabhupad/ Биография, статьи, фотографии, книги Бхактисиддханты Сарасвати]  (рус.)
  • [vtext.ru/in_a0484.htm Несколько книг Бхактисиддханты Сарасвати]
Видео
  • [www.youtube.com/watch?v=YqlUxrcR2sc Документальный фильм о Бхактисиддханте Сарасвати «Джагад-Гуру»]
Панча-таттва
Вриндаванские госвами
Ашта-маханты
Двадаша-гопалы
Другие сподвижники
Чайтаньи(в алфавитном порядке)
Анупама · Бхавананда Рай · Бхагавата · Вамшивадана · Васудева · Вишнуприя · Гададхара Даса · Гангадаса Пандит · Гопалагуру · Девананда · Джагадананда · Джагадиша · Джагай и Мадхай · Джаганнатха Мишра · Джахнава · Ишана Нагара · Кавикарнапура · Каши Мишра · Кашишвара · Лакшмиприя · Мадхава Гхош · Мукунда Даса · Мукунда Датта · Мурари Гупта · Нандана · Нарахари Саракара · Парамананда · Прабодхананда · Пратапарудра · Пундарика · Рагхава · Рагхунандана · Сарвабхаума · Шикхи Махити · Сита · Харидаса · Чандрашекхара · Шачидеви · Шукламбара
Другие святые
(в алфавитном порядке)
Ананта · Ачьютананда · Баладева · Бхактиведанта · Бхактивинода · Бхактисиддханта · Вамшидаса · Вирабхадра · Вишванатха · Вриндавана · Гададхара Бхатта · Гангамата · Ганганараяна · Гауракишора · Говинда Даса · Джаганнатха · Джаядева · Джаякришна · Ишвара · Кришна Даса · Кришна Мишра · Лакшмипати · Лочана · Мадхавендра · Мадху · Мадхусудана · Нарахари Чакраварти · Нараяна Бхатта · Нароттама · Рамачандра Кавираджа · Расикананда · Хемалата · Шаранга · Шриниваса · Шьямананда · Ядунандана

Отрывок, характеризующий Бхактисиддханта Сарасвати

За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Бхактисиддханта_Сарасвати&oldid=80982956»