Кровавое воскресенье (1939)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Быдгощское (Бромбергское)[1] «Кровавое воскресенье» (нем. Bromberger Blutsonntag, польск. Krwawa niedziela w Bydgoszczy 3-4 сентября 1939 г.) — трагические события в начале Польской кампании вермахта 1939 года, когда в ходе ликвидации германских диверсионных групп в Быдгоще погибло значительное количество лиц немецкой национальности (в том числе польских подданных); эти события, использованные руководством Третьего рейха в пропагандистских целях, стали предлогом для массовых казней польских жителей захваченного Быдгоща, Гданьского Поморья и взятых в плен солдат польской армии, в которых приняли участие военнослужащие вермахта, подразделений самозащиты этнических германцев (нем.) (нем. Selbstschutz) и айнзатцгрупп полиции безопасности и СД (нем. Einsatzkommandos).





Исторический фон

Быдгощ (Бромберг) входил в состав Речи Посполитой до 1772 года, когда в результате первого раздела Польши эта территория вошла в состав Пруссии, а с 1871 года — объединённой Германской империи, вплоть до конца Первой мировой войны. В феврале 1920 года по условиям Версальского договора город с окрестностями был передан в состав Второй Речи Посполитой (Поморское воеводство). Это вызвало выезд определённого числа этнических немцев в Германию. За период между двумя войнами немецкое население ещё более сократилось. По результатам польской переписи 1931 года, численность немецкого населения в городе составила 117 200 чел. По данным немецкого историка Уго Расмуса, к 1939 году в регионе оставалось всего около 10 тысяч немцев.

Приход нацистской партии к власти в Германии существенно повлиял на ситуацию в городе. Победа национал-социализма придала новый импульс националистическому Народному движению (нем. Völkische Bewegung), увеличив его притягательную силу для немцев, оказавшихся оторванными от Германии после Первой мировой войны. Политика Гитлера была явно направлена на отмену Версальского договора и создание Великой Германии. К марту 1939 года эти амбиции, усугублённые обвинениями в зверствах по обе стороны германо-польской границы, недоверием и ростом националистических настроений, привели к полному расстройству польско-германских отношений. Претензии Гитлера на Польский коридор и неуступчивость польского руководства подпитывали этническую напряжённость. За полгода до вторжения Германии в Польшу немецкие газеты и политические деятели, включая самого Адольфа Гитлера, развернули пропагандистскую кампанию как внутри страны, так и на международном уровне, обвиняя польских властей в организации или потворству этнической чистке в отношении немецкого меньшинства.

После вторжения вермахта в Польшу 1 сентября 1939 года нацистская пресса продолжала публиковать сообщения о преследовании этнических немцев в Польше, особенно в Быдгоще.

Ход событий

Утром 3 сентября на ул. Гданьской в районе ул. Каменной подразделения 9-й, 15-й и 27-й пехотной дивизии армии «Поморье», выходившие из города, чтобы занять оборонительные позиции на реке Брда, подверглись обстрелу снайперов и открыли ответный огонь.

На место происшествия сразу же отправился комендант города майор Войцех Альбрыхт, который на пересечении улиц Гданьской и Ягеллонской зафиксировал выстрелы с крыш зданий, а также обнаружил тела пятерых убитых гражданских лиц. Об этом он доложил генералу Здзиславу Пшиялковскому, который выделил ему в помощь две роты 62-го пехотного полка. К действиям по очистке города от диверсантов также присоединился майор Славиньский из 82-го охранного батальона и гражданские добровольцы. Общее руководство осуществляли генерал Пшиялковский и майор Альбрыхт.

В 10:00 утра в Быдгоще началась спланированная немецкая диверсионная акция, которая приобрела большой размах […] Диверсионная активность приобрела такие серьёзные масштабы, что эти тыловые подразделения (штаб 15-й пехотной дивизии) были вынуждены с потерями отступить на окраины города, и только после их переформирования пришлось буквально штурмовать Быдгощ, борясь с диверсантами.

— отчёт майора Яна Гунерского[2]

Стрельба охватила улицы Быдгоща в узкой полосе с севера на юг, и иногда случалось так, что польские солдаты по ошибке стреляли по своим. В поисках диверсантов хватали немцев, на которых падала хотя бы тень подозрения, а тех, у кого обнаруживали оружие, по законам военного положения расстреливали на месте. Случалось, что убивали и невинных, чего невозможно было избежать в условиях продолжающегося боя, поскольку офицеры на командных пунктах частично утрачивали контроль над боевыми группами, действующими самостоятельно.

Непрерывная стрельба в тылу […] случаи самосуда в отношении немецкого населения со стороны солдат и гражданского населения невозможно остановить, потому что полиции на большинстве территорий уже нет.

— донесение генерала Владислава Борнтовского, 3 сентября 1939 г., 20:00.[2]

Доносятся звуки беспорядочной стрельбы из ручного и автоматического оружия со стороны города, солдаты говорят между собой о каких-то беспорядках в Быдгоще и деятельности немецкой «пятой колонны», которую пришлось подавлять нашей пехоте с помощью польских жителей, принявших участие в поиске виновных немцев. В результате акции начались грабежи и различные злоупотребления.

— доклад капитана Владислава Йоткевича[2]

Около 16:00 выстрелы стихли, ситуация казалась управляемой, польская армия могла свободно следовать через Быдгощ.[3] В казармах 62-го пехотного полка было собрано около 600 подозреваемых немцев. Лишь некоторые из убитых диверсантов были опознаны как местные жители. В полицейских отчётах сообщалось о том, что у диверсантов изъяли несколько автоматов, которые использовались в немецкой армии.

«На Зерновом рынке видели 5 трупов расстрелянных немцев. Обращает на себя внимание характерная одежда этих „гражданских“. Все эти молодые люди имели на себе спортивную одежду и толстые шерстяные свитера „по самое горло“. Однако в эти горячие дни сентября в Быдгоще так абсолютно никто не ходил, что чётко подтверждало, что они не являются местными жителями.»[4]

К вечеру было подтверждено, что в результате немецкой диверсии погибло около 30-45 польских военнослужащих и около 90-110 немцев.[3] Были освобождены немцы, содержавшиеся в казарме, потому что армия и полиция получили приказ эвакуироваться ночью. Оборонять город была оставлена лишь слабо вооружённая Гражданская стража, состоящая из резервистов и ветеранов. Фактически город остался без власти. После войны вице-прокурор Главной комиссии по расследованию немецких преступлений в Польше Казимеж Гаршиньский подтвердил, что 3 сентября именно немцы стреляли в отступающие польские войска с 46 различных позиций[3].

В ночь с 3 на 4 сентября немецкие диверсанты обстреляли роту 61-го пехотного полка польской армии, а утром были обстреляны артиллерийские подразделения 15-й пехотной дивизии. При содействии Гражданской стражи и населения войска вновь вступили в борьбу с немецкими диверсантами. Произошли многочисленные столкновения в районе Шведерово. В отличие от предыдущего дня, всех подозреваемых расстреливали на месте. Был уничтожен протестантский костёл Мартина Лютера на ул. Лещинского.

Донесения из польских частей готовились 3 сентября и опирались на информацию, которая поступала из самого Быдгоща. Это определяет доверие к ним как к историческому источнику. Перед ними не стояло задачи … выяснить подоплёку событий в Быдгоще, они предназначались лишь для информирования военных властей о ситуации в городе. На них также не наложились эмоции, связанные с трагедией последовавших немецких массовых ответных репрессий осени 1939 года. Другими словами, маловероятно, что польские офицеры, готовившие свои донесения, уже 3 сентября 1939 года умышленно искажали действительность… О достоверности этих документов также говорит тот факт, что вместе с информацией о немецкой диверсии в них содержатся упоминания о случаях самосуда над немцами. Однако в польских донесениях не указано, какая именно из организаций Третьего рейха организовала диверсию в Быдгоще и кто именно принимал в ней участие. Планирование акций в Быдгоще осуществлял как абвер, так и СС.[5]

5 сентября до полудня в оставленный польскими войсками город вошли солдаты 123-го пехотного полка 50-й пехотной дивизии вермахта. Им пыталась противостоять Гражданская стража.
Как указывает Лешек Мочульский (польск.), диверсия в Быдгоще, осуществлённая утром 3 сентября 1939 года, имела целью предоставить дипломатии Третьего рейха аргументы в пользу того, чтобы Великобритания воздержалась от объявления Германии войны в соответствии с союзническими обязательствами. По его словам, в течение 3 сентября немецкая 50-я пехотная дивизия несколько раз пыталась пробиться к Быдгощу, но была остановлена:

И только после шести часов вечера <3 сентября>, когда стало ясно, что помощь вермахта сражающимся в городе диверсантам опаздывает, 50-я дивизия остановила свой отчаянный натиск. Таким образом, столь тщательно подготовленный немцами план прогорел. Не состоялось „освобождение“ Быдгоща в результате „немецкого национального восстания“. (…) Другое дело, что даже если бы <диверсия> удалась, было бы слишком поздно, потому что на момент её начала Великобритания объявила войну Германии, так что даже успех быдгощской провокации не повлиял бы на отношение западных держав.

— диссертация Лешека Мочульского, 2009.[6]

Нацистская пропаганда

Термин «Кровавое воскресенье» был введён в оборот нацистской пропагандой. Инструкция, выданная рейхсминистерством пропаганды для прессы, гласила:

(…) Необходимо освещать в новостях варварства поляков в Бромберге. Выражение «кровавое воскресенье» необходимо ввести в качестве постоянного термина в словарное и глобальное употребление. По этой причине, этот термин должен постоянно подчёркиваться.[7]

Немецкая пропаганда назвала произошедшее в Быдгощи «Bromberger Blutsonntag» — «Бромбергским кровавым воскресеньем». По словам Геббельса, поляки уничтожили 58 тысяч немцев. И речь тут идёт не о диверсии, а о чём-то вроде «Варфоломеевской ночи» — массовой расправе поляков над немецким населением. Ещё в декабре 1939 года (нем. ) Mordkommission (нем.) официально признала наличие 103 немцев, погибших 3 сентября. Однако геббельсовскими СМИ было объявлено о 5 тысячах убитых в городе. Окончательное число погибших фольксдойче назвал Адольф Гитлер — 62 тысячи человек по всей Польше.[8]

Долгое время геббельсовская версия была общепринятой.

Послевоенные суждения

Прорывным — согласно Томашу Хинциньскому[3] — аргументированным исследованием немецкой диверсии в Быдгоще явилась книга Гюнтера Шуберта «Кровавое воскресенье в Быдгоще. Смерть легенды», которая была выпущена в 1989 году. Автор, историк и журналист, вопреки до тех пор устоявшейся немецкой историографии, показывает, что 3 сентября 1939 года в Быдгоще было «восстание», подготовленное отрядами диверсантов Третьего Рейха. Кампания была задумана и осуществлена, как самостоятельный акт СД.[3] Шуберт установил также существование секретного отдела Роттера Кюля, предназначенного для выполнения «специальных задач рейхсфюрера СС» и выдвинул предположение, что данное подразделение провело операцию в Быдгоще. К немецким диверсантам, прибывшим из Германии в Гданьск, присоединились некоторые жители Быдгоща и создали вместе с ними группы по несколько человек, которые были размещены в разных частях города. В то же время Шуберт считает, что в ходе двухдневной борьбы с диверсантами могли быть случаи убийства невинных немцев.[4]

Жертвами событий в Быдгощи 3 и 4 сентября были не только диверсанты, но также и невинные люди. В некоторых докладах указывается, что дело могло доходить до казни лиц, которые были определены поляками в качестве диверсантов, руководствуясь личной ненавистью и местью. Могли также происходить злоупотребления, исполнителями которых были лишённые командования и управления солдаты из разбитых подразделений армии «Поморье».

Хинциньски Томаш, Махцевич Павел «Кровавое воскресенье» – спор без конца?[9]

В 2003 году директор института Истории быдгощской Академии Влодзимеж Ястшембский поменял свои прежние взгляды на диаметрально противоположные. Он заявил, что никакой немецкой диверсии не было, а просто у поляков «сдали нервы» и они выместили свою бессильную злобу на немцах-жителях города. Ястшембский подвергся резкой критике со стороны сотрудников Института Национальной Памяти — Томаша Хинциньского и Павла Коссиньского.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3476 дней]

Напишите отзыв о статье "Кровавое воскресенье (1939)"

Примечания

  1. Город Быдгощ в 1772—1806 и 1815—1920 годах входил в состав Пруссии, а затем объединённой Германии и носил немецкое название Бромберг
  2. 1 2 3 Chinciński Tomasz. Niemiecka dywersja we wrześniu 1939 r. w londyńskich meldunkach (польск.) // Biuletyn Instytutu Pamięci Narodowej, nr. 8–9 (43–44). — Warszawa, sierpień-wrzesień 2004.
  3. 1 2 3 4 5 Chinciński Tomasz - OBEP IPN Gdańsk – Delegatura w Bydgoszczy, Kosiński Paweł - BEP IPN. [www.ipn.gov.pl/download.php?s=1&id=3922 Koniec mitu „Bydgoskiej krwawej niedzieli” (Конец мифа о быдгощском «кровавом воскресенье»)] (польск.) // Biuletyn Instytutu Pamięci Narodowej, nr. 12–1 (35–36). — Warszawa, grudzień-styczeń 2003-2004. — S. 24-27.
  4. 1 2 Mieszko-Wiórkiewicz, Joanna. [www.rp.pl/artykul/355527_Krwawiaca_pamiec.html Krwawiąca pamięć] (польск.) // Rzeczpospolita. — 29.08.2009.
  5. Chinciński Tomasz. Niemiecka dywersja w Polsce w 1939 r. w świetle dokumentów policyjnych i wojskowych II Rzeczypospolitej oraz służb specjalnych III Rzeszy, część 2 (sierpień-wrzesień 1939 r.) // Pamięć i Sprawiedliwość (польск.) — Biuletyn Instytutu Pamięci Narodowej, nr. 1 (9) — Warszawa, 2006. — s. 179; [www.ipn.gov.pl/portal/pl/236/4405/nr_1_92006_8211_cena_3000_zl.html wersja elektroniczna.]
  6. Leszek Moczulski (польск.) «Wojna polska», wydanie poprawione i uzupełnione — Warszawa: Wydawnictwo Bellona (польск.), 2009. ISBN 978-83-11-11584-2, s.675-676.
  7. Kunert A. K., Walkowski Z. Kronika kampanii wrześniowej 1939 — Warszawa: Wydawnictwo Edipresse Polska, 2005. ISBN 83-60160-99-6 — s. 35.
  8. Blanke, Richard. The American Historical Review, Vol. 97, No. 2. Apr., 1992, pp. 580—582.;
    Jastrzębski, Włodzimierz. Der Bromberger Blutsonntag: Legende und Wirklichkeit;
    Brożek, Andrzej. Niemcy zagraniczni w polityce kolonizacji pruskich prowincji wschodnich (1886—1918).
  9. Chinciński Tomasz, Machcewicz Paweł. [tygodnik.onet.pl/1,32373,druk.html „Krwawa Niedziela” – spór bez końca?] (польск.) // Tygodnik Powszechny. — 01.09.2009.

Источники

  • Кретинин С. В. «Кровавое воскресенье» в Бромберге 3 сентября 1939 г.: к вопросу о так называемой пятой колонне в Польше // Проблемы славяноведения: Сборник научных статей и материалов. Брянск: Издательство Брянского государственного педагогического университета. 2005. Вып. 7. — С.228-243
  • Rasmus, Hugo. Pomerellen Westpreußen 1919—1939, F.A.Herbig Verlagsbuchhandlung — München, Berlin, 1988. (Aus «deutscher» Sicht)  (нем.)
  • Jastrzębski, Włodzimierz. Der Bromberger Blutsonntag. Legende und Wirklichkeit — Poznań: Instytut Zachodni, 1990. ISBN 83-85003-38-X  (нем.)
  • Zielinski, Zygmunt (Hrsg). Polen Deutsche — Vergangenheit Gegenwart Zukunft — Katowice: Wydawnictwo UNIA, 1995. (нем.)
  • Schubert, Günter. Das Unternehmen «Bromberger Blutsonntag» — Köln: Bund-Vlg., 1989. (Schubert vertritt die These, eingesickerte SS-Leute hätten die Auseinandersetzung begonnen) (нем.)
  • Benz, Wolfgang (Hrsg.). Legenden, Lügen, Vorurteile, dtv 4666 — München, 1992. ISBN 3-423-03295-2  (нем.)
  • [1939.pl/zbrodnie-wojenne/krwawa-niedziela-w-bydgoszczy/a_jednak_dywersja.htm Błażejewski, Krzysztof. A jednak dywersja? — Rozmowa z prof. dr. hab. Karolem Marianem Pospieszalskim z Poznania, prawnikiem i historykiem, badaczem dziejów dywersji niemieckiej w Polsce // Express Bydgoski — Bydgoszcz.]  (польск.) (c сайта Kampania Wrześniowa 1939 /www.1939.pl/ Проверено 20.02.2012.)
  • [www.republika.pl/ofiaromwojny/teksty/0021.htm Staszak Katarzyna, Kunach Bogusław. Krwawa niedziela poprawia Niemcom samopoczucie — Romowa z Guenterem Schubertem // Gazeta Wyborcza Duży Format 25.09.2003.]  (польск.)
  • [www.republika.pl/ofiaromwojny/teksty/0010.htm Konrad. Rewizja niezwyczajna // Gazeta Pomorska, 22.08.2003.]  (польск.)
  • [www.ofiaromwojny.republika.pl/teksty/0340.htm Guz Eugeniusz. Faktyczni sprawcy krwawej niedzieli // Tygodnik «Przegląd» nr. 35, 2005.]  (польск.)

Отрывок, характеризующий Кровавое воскресенье (1939)

В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.