Быковский, Константин Михайлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Константин Михайлович Быковский
Основные сведения
Страна

Российская империя Российская империя

Дата рождения

3 (15) апреля 1841(1841-04-15)

Место рождения

Москва

Дата смерти

3 (16) октября 1906(1906-10-16) (65 лет)

Место смерти

Москва

Работы и достижения
Учёба:

МУЖВЗ (не окончил),
ИАХ

Работал в городах

Москва

Архитектурный стиль

поздняя эклектика

Важнейшие постройки

Здания Московского университета на Большой Никитской

Градостроительные проекты

Университетский городок на Девичьем поле в Москве

Реставрация памятников

Закладная паперть Успенского собора, Церковь Флора и Лавра у Мясницких ворот

Научные труды

О значении изучения древних памятников для современного зодчества, 1894

Константин Михайлович Быковский (3 (15) апреля 1841, Москва — 3 (16) октября 1906, там же) — русский архитектор, реставратор, преподаватель и общественный деятель. Академик архитектуры, видный представитель поздней эклектики. Главный архитектор Московского университета, автор крупнейшего градостроительного проекта Москвы 1890-х годов — университетского клинического городка на Девичьем поле.





Биография

Сын архитектора М. Д. Быковского; мать, Эмилия Львовна, дочь итальянского музыканта Л. А. Минелли, преподававшего в Москве, и сестра архитектора К. Л. Минелли, умерла через три дня после рождения Константина. Воспитывался отцом, который после смерти любимой жены так и не вступил в новый брак, и тёткой по линии матери. Получил домашнее образование — изучал французский, немецкий и итальянский языки, играл на рояле и скрипке. Отец с детства приобщал Константина к рисованию и прививал любовь к архитектуре, брал с собой на занятия в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где он тогда преподавал и где учился старший брат будущего архитектора Николай[1]. В 1858 году вместе с отцом 17-летний Константин отправился в путешествие по городам Италии, Австрии, Франции и Германии, которое они в основном посвятили осмотру памятников древней архитектуры и музеев. По словам самого К. М. Быковского, «этому путешествию, которое осталось в памяти чудным видением, я обязан тем, что установилось намерение и желание заняться архитектурою»[2].

По возвращении из заграничной поездки весной 1859 года Константин Быковский поступил в живописный класс Московского училища живописи, ваяния и зодчества, однако уже осенью того же года отправился в Санкт-Петербург и поступил в Императорскую Академию художеств[3]. В 1859—1865 обучался в Императорской Академии художеств по классу архитектуры Н. Л. Бенуа. В 1866 году получил звание классного художника архитектуры 2-й степени. С 1867 года — архитектор Техническо-строительного комитета Министерства внутренних дел. В 1868 году вернулся в Москву, работал помощником М. Д. Быковского на постройке церкви Знамения в Ховрине (Фестивальная улица, 27)[4]. В 1870—1881 годах и позднее, в 1899—1906 годах, преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, в Строгановском училище технического рисования, служил преподавателем в Училище изящных искусств А. О. Гунста. Параллельно преподавательской работе в 1874—1877 годах служил участковым архитектором. В 1881 году был удостоен звания академика архитектуры. В том же году стал архитектором страхового общества «Россия»[4]. С 1883 по 1897 годы К. М. Быковский являлся главным архитектором Московского университета. В 1886 году предложил проект постройки университетского клинического городка на Девичьем Поле (Большая Царицынская, современная Большая Пироговская улица). По плану Быковского, левая (южная) сторона отводилась под клиники и приюты, финансируемые частными жертвователями, а правая (северная) — под университетские клиники, финансируемые (в основном) государством[5] Быковский лично спроектировал застройку северной стороны Царицынской улицы в стиле сдержанной поздней эклектики, основанной на классицизме. Через школу Быковского на этом проекте прошли такие архитекторы, как И. П. Машков, И. П. Залесский. По завершении первой очереди Девичьего поля Быковским построены корпуса университета на Большой Никитской: университетская библиотека (1904—1905), Зоологический музей (1892—1902), бывшие Биологический корпус, Физический и Физиологический институты, а также старое здание Центрального банка на Неглинной улице (1892—1893). В 1900 году получил звание профессора архитектуры[4].

В целом постройки К. М. Быковского (в отличие от построек Быковского-отца) сохранились и продолжают использоваться по первоначальному назначению. Разрушена церковь св. Пимена в современном Старопименовском переулке, в которой Быковский заново выстроил основной однокупольный объём на древней основе (эта постройка очень близка к купольным храмам М. Д. Быковского). Быковский сам пропагандировал реставрацию старых памятников, и лично реставрировал их, в том числе Успенский собор Московского кремля (1890-е гг.).

В 1865 году молодой К. М. Быковский вошёл в число пятнадцати членов-основателей Московского архитектурного общества (МАО), председателем которого стал его отец, а в 1894—1903 годах сам возглавлял общество[6]. Во время работы в МАО участвовал в работе трёх съездов русских зодчих, являлся председателем II съезда в 1895 году. С 1882 года являлся членом, а с 1890 года — товарищем (заместителем) председателя Комиссии по сохранению древних памятников в Московском археологическом обществе. В 1893—1902 годах являлся председателем Общества любителей художеств. На этой должности организовал в 1894 году I Всероссийский съезд русских художников и любителей художеств[4]. Сестра архитектора, Лидия Михайловна, была замужем за другим известным московским архитектором, Д. Н. Чичаговым. Некоторое время помощником архитектора работал сын Д. Н. Чичагова Алексей Дмитриевич. Помощником Быковского работал также архитектор М. Г. Пиотрович.

Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве. Памятник на могиле воздвигнут по проекту архитектора С. А. Власьева.[7]

Основные проекты и постройки

Семья

  • Жена (с 1868) — Мария Иосафовна Быковская (дев. Велямович)[9].
  • Дети: Евгения (супруга З. И. Иванова), Эмилия, Анатолий (погиб в 1906)[10].

Напишите отзыв о статье "Быковский, Константин Михайлович"

Комментарии

  1. Здесь и далее проекты и постройки даны в хронологическом порядке по Т. М. Розановой[8], с необходимыми дополнениями и уточнениями.

Примечания

  1. Розанова, 2012, с. 52—53.
  2. Розанова, 2012, с. 54—55.
  3. Розанова, 2012, с. 55.
  4. 1 2 3 4 Зодчие Москвы, 1998, с. 186.
  5. [www-old.informika.ru/text/magaz/higher/3_97/7razdel.html А.Сточик и др., К истории создания клинического городка на Девичьем поле]
  6. [www.rusarch.ru/kirichenko1.htm Кириченко Е. Московское архитектурное общество (1867—1932) в истории русской культуры]
  7. Зодчие Москвы, 1998, с. 62.
  8. Розанова, 2012, с. 175—177.
  9. Розанова, 2012, с. 174.
  10. Розанова, 2012, с. 163.

Литература

  • Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А.В.Щусева. — М.: КРАБиК, 1998. — 320 с. — ISBN 5-900395-17-0.
  • Розанова Т. М. Архитектор Константин Быковский. — М.: Совпадение, 2012. — 282 с. — ISBN 978-5-9030-6016-0.

Ссылки

  • [www.krugosvet.ru/articles/88/1008820/1008820a1.htm Краткая биография]

Отрывок, характеризующий Быковский, Константин Михайлович

Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.