Быр

Быр, бырр, иногда бер (амх. ብር) — первоначально в Эфиопии и Эритреи название талера Марии Терезии, самой распространённой торговой монеты региона. Впоследствии это местное наименование всех монет типа талера эфиопской или эритрейской чеканки, а также ряда денежных единиц, среди которых:

• эритрейский быр (эритрейский талер, таллеро) — серебряная монета, выпускавшаяся в Италии для Эритреи в 1890—1936 годах;
• абиссинский быр (абиссинский или эфиопский талер, талер Менелика, талари) — денежная единица Абиссинии (Эфиопии) в 1893—1936 и 1940—1945 годах;
• эфиопский быр (эфиопский доллар) — денежная единица Эфиопии и Эритреи в 1945—1976 годах.

С 1976 года по настоящее время эфиопский быр — общепринятое название национальной валюты Эфиопии.

Талер Марии Терезии

Талер Марии Терезии — разновидность австрийского конвенционного талера 1753 года, который выпускался сначала в качестве инструмента внутреннего денежного обращения, но затем стал использоваться уже только для внешней торговли. На монете был изображён профиль императрицы Марии Терезии (1740—1780), откуда и пошло название. Без изменения оформления и с указанием года смерти императрицы уже только в качестве торговой монеты талер Марии Терезии продолжали выпускать до середины XX века (в том числе по соглашению с Австрией другие страны). С 1751 по 2000 год было отчеканено около 389 млн экземпляров монеты, ставшей самой распространённой в Леванте и Северо-Восточной Африке. Из этих регионов её не смогли вытеснить ни песо, ни лёвендальдер, ни чеканившиеся специально для местных рынков торговые монеты других государств.

Первое упоминание о хождении талера Марии Терезии в Эфиопии относится ко времени правления императора Йасу II (1730—1755). По сведениям путешественника Джеймса Брюса, в 1768 году эта монета преобладала в регионе. Во время англо-эфиопской войны 1867—1868 годов этими талерами оплачивались местные расходы британской армии. По оценке Йозефа Калмера и Людвига Хюна (Ludwig Hyun), до 1931 года в Эфиопию попало свыше 20 % отчеканенных к этому моменту талеров Марии Терезии. В годы Второй мировой войны британцы изготовили около 18 млн этих монет в Бомбее для использования в ходе восточноафриканской кампании против Италии.

Название этой самой популярной монеты региона в XIX и первой половине XX века на амхарском языке — «быр» (ብር), что означает «серебро» (происходит от более древнего корня — «быть белым»). Бырами стали и все монеты типа талера местной чеканки.

Талари

Монета Фердинанда VII со львом Иуды

50 матон 1923 года по эфиопскому календарю

Параллельно с талером Марии Терезии в Абиссинии (общепринятое название Эфиопии до 1931 года) имели хождение локальные деньги. Так, в 1807—1886 годах собственные монеты чеканил султан Харэра. Иногда на монетах других стран делались локальные надчеканки. 9 февраля 1893 года император Абиссинии Менелик II (1889—1913) ввёл в обращение абиссинский талер (другие варианты названия: «эфиопский талер», «талер Менелика», «талари», «быр» или «бер»), почти соответствовавший по содержанию серебра талеру Марии Терезии.

До 1903 года талер был равен 20, а после — 16 гершам. Сначала параллельной, а с 1931 года единственной разменной денежной единицей также была матона или метонья (¹⁄₁₀₀ талера). Выпускались также золотые монеты — верки. С 1915 по 1936 год в Абиссинии печатались банкноты. На амхарском языке их достоинство указывалось в бырах, на французском — в талерах.

С 1936 года, после завоевания Эфиопии Италией (3 октября 1935 года, аннексия — 9 мая 1936-го), официальной валютой стала итальянская лира, а с 1938-го — лира Итальянской Восточной Африки.

Таллеро

Соседняя Эритрея с 1557 по 1865 год была частью Османской империи, с 1865-го находилась под властью Египта, а с 1885 по 1890 год перешла под контроль Италии, окончательно став её колонией 1 января 1890 года. С 1885 года итальянские власти выпускали банкноты, номиналы которых были указаны в лирах. В 1890 году в Риме и Милане для новой колонии были отчеканены эритрейские талеры (таллеро) — монеты близкие по содержанию серебра талерам Марии Терезии и призванные вытеснить последние из внутреннего обращения Эритреи. Их номинал был выражен в двух денежных единицах — лирах и талерах (талер равнялся 5 итальянским лирам).

На лицевой стороне талера изображался погрудный портрет итальянского короля Умберто I (1878—1900), на оборотной — увенчанный короной орёл с савойским гербовым щитом на груди. В 1918 году дизайн монеты был изменён — орёл и погрудное изображение Италии в диадеме. Чеканились также монеты достоинством в 50 чентезимо, 1 и 2 лиры (соответственно, ¹⁄₁₀, ¹⁄₅ и ²⁄₅ талера). На них номиналы указывались в лирах, бырах (на амхарском) и риялах (так на арабском языке назывались монеты талерового типа).

С 1938 года в дополнение к эритрейскому талеру (его чеканка прекращена в 1941 году) была выпущена лира Итальянской Восточной Африки.

5 лир — 1 талер (быр) 1891 года

1 лира — ¹⁄₅ быра (талера) — ¹⁄₅ рияла 1891 года

Доллар

См. также: Лира Итальянской Восточной Африки и Восточноафриканский шиллинг

1 июня 1936 года из трёх итальянских колоний — старых Эритреи и Сомали, а также новой Эфиопии — была образована Итальянская Восточная Африка. Её официальной валютой стала итальянская лира, но продолжали обращаться талеры Марии Терезии, подражания — абиссинский и эритрейский талеры, а также сомалийская лира. С 1938 года в обращении появилась выпущенная специально для региона лира Итальянской Восточной Африки, приравненная к лире итальянской. Банкноты, номинированные в абиссинских талерах и сомалийских лирах, были изъяты из обращения.

В 1940—1941 годах по мере перехода территории Итальянской Восточной Африки под контроль Великобритании вместо лиры на отвоёванных территориях вводился восточноафриканский шиллинг (приравнен к английскому шиллингу, то есть к ¹⁄₂₀ фунта стерлингов), а в Эфиопии в дополнение было возобновлено обращение эфиопского талера (талари, быра). Территория находились под протекторатом британской администрации до 1952 года. В период его действия, 23 июля 1945 года, был выпущен в обращение эфиопский доллар (быр), полностью заменивший восточноафриканский шиллинг и эфиопский талер в феврале 1946 года. Номиналы на банкнотах обозначались на на двух языках (на английском — доллар, на амхарском — быр) пока в 1976 году не произошла смена наименования на эфиопский быр.

Быр

См. также: Накфа

15 сентября 1952 года Эфиопия и Эритрея вошли в состав независимой федеративной монархии. В 1962 году император Хайле Селассие I упразднил федеративное устройство страны, в результате началась продолжительная война за независимость Эритреи, окончательно завершившаяся только 24 мая 1993 года. В годы войны, 21 сентября 1976 года, Эфиопия заменила доллар на эфиопский быр в соотношении 1:1. Прежнее наименование, использованное на банкнотах, на амхарском языке сохранилось, на английском стало писаться как birr.

Получив независимость, Эритрея продолжала использовать новую валюту Эфиопии до 8 ноября 1997 года, когда в обращение вместо быра в соотношении 1:1 была введена накфа. Быр остаётся базовой денежной единицей Эфиопии.

Список монет и валют, называвшихся быром

Местное наименование (амх. ብር)	Прочие наименования	Годы выпуска	Разменная денежная единица
Быр	Талер Марии Терезии (от нем. Thaler, Taler)	1753 — середина XX века	Медино или пара (в XVIII в. — 1⁄150) Ашрафи, махаллак (соответственно 1⁄40 и 1⁄800)
Быр	Абиссинский талер (до 1931 года), эфиопский талер (с 1931 года), талер Менелика, талари (от итал. talari)	1893—1936; 1940—1945	Герш (1893—1903 гг. — 1⁄20; 1903—1931 гг. — 1⁄16) Матона или метонья (1⁄100)
Быр	Эритрейский талер, эритрейский таллеро (от итал. tallero), риял (от араб. ريال‎)	1890—1941	Лира, чентезимо (соответственно 1⁄5 и 1⁄500)
Быр	Эфиопский доллар (от англ. dollar)	1945—1976	Цент или сантим (1⁄100)
Быр	Эфиопский быр (англ. birr)	1976 →	Цент (1⁄100)

Источники

• Валюты стран мира: Справочник / [Авторы: Бутаков Д.Д., Золотаренко Е.Д., Рыбалко Г.П.] / Под ред. Борисова С.М., Рыбалко Г.П., Можайскова О.В.. — 5-е изд., перераб. и доп. — М.: Финансы и статистика, 1987.
• [www.numizm.ru/ Нумизматический словарь] / [Автор: Зварич В.В.]. — 4-е изд.. — Львов: Высшая школа, 1980.
• [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата] / [Авторы: Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В.] / Пер. с нем. М. Г. Арсеньевой / Отв. ред. В. М. Потин. — 2-е изд., перераб. и доп.. — М.: Радио и связь, 1993. — ISBN 5-256-00317-8.
• [www.globalfinancialdata.com/News/GHOC.aspx Global History of Currencies]. — Global Financial Data, 2010.
• Cuhaj G., Michael T., Miller H. Standard Catalog of World Coins 1801-1900. — 6-е изд. — Iola: Krause Publications, 2009. — 1296 с. — ISBN 978-0-89689-940-7.
• Cuhaj G.S., Michael T., Miller H. Standard Catalog of World Coins 1901-2000. — 40-е изд. — Iola: Krause Publications, 2012. — 2301 с. — ISBN 978-1-4402-2962-6.

Отрывок, характеризующий Быр

– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.