Бытие и ничто

Бытие и Ничто
fr:L'Être et le Néant
Автор:	Жан Поль Сартр
Жанр:	Философское эссе
Язык оригинала:	французский
Оригинал издан:	1943
Переводчик:	В.И.Колядко
Издатель:	АСТ, АСТ Москва
Выпуск:	2009 г.
Страниц:	928 стр.
ISBN:	ISBN 978-5-17-056573-3, ISBN 978-5-403-01194-5
[www.psylib.ukrweb.net/books/sartr03/index.htm Электронная версия]

Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии (фр. L'Être et le néant : Essai d'ontologie phénoménologique) — книга, написанная философом Жан-Полем Сартром в 1943 году. Главная цель книги - доказать, что существование человека первично по отношению к его сущности. Первостепенная задача Сартра в написании Бытия и ничто была показать, что свобода воли существует.

Находясь в лагере для военнопленных в 1940 и 1941 годах, Сартр прочитал Бытие и время Мартина Хайдеггера, онтологическое исследование через призму Гуссерлевской феноменологии (Гуссерль был учителем Хайдеггера). Чтение Бытия и времени подвигло Сартра на собственное исследование, приведшее в 1943 году к публикации Бытия и Ничто с подзаголовком 'Опыт феноменологической онтологии'. Эссе Сартра несомненно находится под влиянием философии Хайдеггера, несмотря на то, что Сартр очень скептически относился к тому, насколько человечество в состоянии достичь осуществления того, что Хайдеггер называл встречей с Бытием. С его, гораздо более пессимистичной, точки зрения в Бытии и Ничто, человек это создание, преследуемое видениями совершенства, тем, что Сартр называет ens causa sui, а религия идентифицирует как Бога. Рождённый в материальной реальности тела, в материальной вселенной, человек обнаруживает себя включенным в бытие. Сознание в состоянии составить представление о своих возможностях, разделить их или уничтожить.

Обзор

Во введении Сартр набросал собственную теорию сознания, бытия и феноменов при помощи критики как предшествующих феноменологов (прежде всего Гуссерля и Хайдеггера), так и других течений, идеализма, рационализма, и эмпиризма. Сартр считает, что одним из главных достижений современной философии является феноменология, потому, что она опровергла те виды дуализма, которые определяли существующее как имеющее "скрытую" природу (таких, как Кантовский ноумен), Феноменология ликвидировала "иллюзию мира за сценой".

На базе исследования природы феномена, он описывает природу двух типов бытия, бытия в себе и бытия для себя. Тогда как бытие в себе может быть приблизительно названо человеческим бытием, бытие для себя это бытие сознания.

Проблема ничто, источник отрицания

Когда мы сталкиваемся с миром, у нас есть ожидания, которые часто не оправдываются. Например, Пьер не в кафе, когда мы думаем, что встретим его там, и это отрицание, пустота, ничто вместо Пьера. Когда мы ищем Пьера, его отсутствие это форма отрицания, всё, что мы видим, все объекты и люди это "не Пьер". Поэтому Сартр утверждает "Очевидно, что небытие всегда появляется в пределах человеческих ожиданий".

Проблема ничто, самообман

Самообман, или как его ещё называл Сартр, "mauvaise foi" может быть понят как обманчивая внешность существующего как персонаж, индивид, личность, которая определяет себя через социальную классификацию своей формальной сущности. По сути это означает, что будучи официантом, лавочником и так далее, человек должен верить, что его социальная роль равноценна его человеческому существованию. Проживание жизни, определённой своими занятиями, социальными факторами, расовыми признаками или принадлежностью к определенному классу, и есть сущность самообмана, состояния, в котором люди не могут отвлечься от своей жизненной ситуации, чтобы понять, кто они на самом деле, люди, а не официанты, лавочники и так далее. Также важно для того, кто существует, понять, что отрицание позволяет ему войти в то, что Сартр называл "великим человеческим потоком". Великий человеческий поток возникает из осознания того, что ничто — это состояние сознания, в котором мы можем стать чем угодно по отношению к своей ситуации, тем, чего мы жаждем.

Разница между существованием (экзистенцией) и идентификацией всегда существует в человеке, вовлечённом в собственную ситуацию, в свой самообман ("mauvaise foi") Сартр приводит пример кафе:

"В этом смысле нам нужно сделать бытие тем, чем мы являемся. Но чем мы, однако, являемся, если мы постоянно обязаны делать из себя бытие того, чем мы являемся, если мы по способу бытия должны быть тем, чем мы являемся? Рассмотрим вот этого официанта кафе. Его движение – живое и твердое, немного слишком точное, немного слишком быстрое; он подходит к посетителям шагом немного слишком живым, он наклоняется немного слишком услужливо, его голос, его глаза выражают интерес слишком внимательный к заказу клиента; наконец, это напоминает попытку имитации в своем действии непреклонной строгости неизвестно какого автомата и в том, как он несет поднос со смелостью канатоходца и как ставит его в постоянно неустойчивое равновесие, постоянно нарушаемое и восстанавливаемое легким движением руки и локтя. Все его поведение нам кажется игрой. Он старается координировать свои движения, как если бы они были механизмами, связанными Друг с другом; даже его мимика и его голос кажутся механическими; он показывает безжалостную быстроту и проворство вещей. Он играет, он забавляется. Но в кого, однако, он играет? Не нужно долго наблюдать, чтобы сделать об этом вывод: он играет в бытие официанта в кафе. "

Сартр постоянно напоминает, что для того, чтобы преодолеть самообман, человек должен понять, что его существование и формальная проекция самости отчётливо разграничены и вне возможности контроля. Это разделение является формой нереальности. Нереальность, с точки зрения самообмана, характеризуется Сартром, как внутреннее отрицание, разделяющее экзистенцию и идентификацию, и таким способом мы играем в жизнь. Например то, что есть тем, что оно есть (экзистенция) и то, что есть тем, чем оно не является (официант, определяемый своим занятием).

Тем не менее, Сартр против отождествления самообмана просто с социальным статусом. Сартр говорит, что мы также не являемся ничем из наших взглядов, приоритетов и действий. Тем не менее, экзистенции (люди) должны соблюдать балланс между экзистенцией, своими ролями в жизни и ничто, чтобы стать истинными существами. В дополнение, мы должны иметь некоторую долю "положительного самообмана", чтобы использовать свою роль и добиться аутентичного существования. Нужно понимать, что роли, которые мы играем, лживы. Чтобы прожить настоящую аутентичную жизнь, нужно жить и проводить в будущее проект себя, уйдя от самообмана и живя волей своей сущности. Сартр считает необходимым упразднение традиционной этики. Быть "моральным" требует от человека отказаться от своих естественных реакций (того, что делает нас людьми) и позволить чужой воле управлять нашими действиями. Быть "моральным" одна из главных форм самообмана. По существу Сартр характеризует мораль, как "веру в самообман" которая стоит, хотя по Сартру и не должна, в центре личного существования. Сартр очень низко ценит общепринятую этику, считая её инструментом буржуазии для контроля над массами. Одним из проявлений самообмана Сартр также считает то, что человек рассматривает свою жизнь как совокупность прошлых событий. Отождествляя себя более с тем, что было раньше, чем с тем, что есть сейчас, человек отрицает себя нынешнего и подменяет его собой прошедшим, который уже не существует.

Взгляд

Простая возможность существования другого делает возможным для человека смотреть на себя, как на объект и видеть мир таким, каким он видится другим. Это не взгляд из определённой позиции вне человека, это общий взгляд. Это понимание субъективности других людей. Эта трансформация наиболее понятна на примере манекена, которого человек по ошибке принимает за живого человека. Когда же он понимает свою ошибку, мир возвращается на своё место, и человек вновь становится центром своей вселенной.

Бытие для других

Сартр утверждает, что многие взаимоотношения создаются не из-за влечения к другому, а потому, что посредством другого человек может определённым образом взглянуть на себя самого. Люди имеют склонность идентифицировать себя со взглядом других. Последствием этого является конфликт. Чтобы обозначить собственное бытие, человек должен контролировать других, но также контролировать свободу другого, "как свободу". Эти взаимоотношения и есть главная манифестация самообмана когда для-себя заменяется на свободу другого.

Терминология Сартра

• Бытие (être): включает как бытие-в-себе, так и бытие-для-себя , однако последнее есть отрицание первого. Бытие объективно, а не субъективно и индивидуально.

• Бытие-в-себе (être-en-soi): Неосознанное бытие. Вид феномена, который больше, чем наше знание о нём.

• Бытие-для-себя (être-pour-soi): Отрицание бытия-в-себе; осознается как недостаток бытия, желание бытия, связь бытия. Для-себя приносит ничто в мир и поэтому может быть отдельным от бытия и образует отношение к другим, тем, что видит, чем они не являются.

• Бытие-для-других (être-pour-autrui): Здесь возникает новое измерение, в котором я существует как объект для других. Каждое для-себя ищет, как восстановить своё собственное бытие, делая объект из другого.

• Сознание: Трансцеденция для-себя. Сартр утверждает, что "сознание это бытие такое, что в своем бытии под вопросом пока не предполагает бытие другое нежели своё".

• Экзистенция: Конкретное, индивидуальное бытие-для-себя здесь и сейчас.

• Существование предшествует сущности. Субъективная экзистенция предшествует и определяет природу реальности. Кто ты есть (твоя сущность) определяется тем, что ты делаешь (твоя экзистенция).

• Фактичность (facticité): В широком смысле: факты о мире. Более точно, необходимая связь для-себя с в-себе, с миром и со своим прошлым.

• Свобода: само существование для-себя, которое "обречено быть свободным". Оно должно всегда выбирать для себя, и, более того, создавать себя.

• Ничто (néant): Не имея бытия, оно поддерживается бытием. Оно приходит в мир как для-себя.

См. также

• Жан Поль Сартр
• Экзистенциализм

Примечания

Sartre, Jean-Paul, Pg. 101-103, Being and Nothingness A Phenomenological Essay On Ontology. Gallimard, 1943

Ссылки

• [books.google.com/books?id=X6RtpboH478C&printsec=frontcover&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Being and nothingness: an essay in phenomenological ontology], By Jean-Paul Sartre, Citadel Press, 2001
• [www.pvspade.com/Sartre/pdf/sartre1.pdf Class Lecture Notes on Sartre's Being and Nothingness] by Professor Spade at Indiana University.
• [www.uri.edu/personal/szunjic/philos/being.htm Dr. Bob Zunjic : SARTRE 's Being and Nothingness (Outline)]

Отрывок, характеризующий Бытие и ничто

Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.