Бэбб, Говард

Говард У. «Крогер» Бэбб
Kroger Babb
Дата рождения:	30 декабря 1906(1906-12-30)
Место рождения:	Огайо
Дата смерти:	28 января 1980(1980-01-28) (73 года)
Направление:	Эксплуатационное кино

Говард У. «Крогер» Бэбб (англ. Howard W. «Kroger» Babb) (30 декабря 1906 года — 28 января 1980 года) — американский кинематографист и телепродюсер, шоумен. Его технологии маркетинга походили на методы странствующего торговца происшедшего из странствующих лекарей. Сам он описывал себя как «бесстрашный юный американский шоумен». Наибольшую известность получил за презентацию в 1945 году эксплуатационного фильма «Mom and Dad», включённого в 2005 году в национальный реестр фильмов библиотеки Конгресса.

Бэбб участвовал в производстве и продаже многих фильмов и телешоу, выступая продюсером согласно своему любимому девизу маркетинга «You gotta tell 'em to sell 'em.» (вы должны рассказать им, чтобы продать им). В число его фильмов входят как драмы стиля полового просвещения, так и документальные фильмы о культурах других стран. Его фильмы были направлены скорее на то чтобы пощекотать нервы зрителей, а не образовывать их, добиться максимизации прибыли используя маркетинговые уловки.

Ранние годы

Бэбб родился в 1906 в г. Ли-крик, штат Огайо (близ г. Уилмингтон). Своё прозвище «Крогер» он получил за работу продавцом в одноимённой компании или благодаря отцу, предпочитавшему кофе марки B.H. Kroger. В молодости Бэбб сменил множество работ. Ripley’s Believe It Or Not упомянула его имя в связи с рекордным количеством судейства юношеских спортивных игр. Он начал с работ в области спортивного комментирования и до того как ему исполнилось 30 лет был репортёром местной газеты. В то время Бэбб уже начал показывать задатки кинодеятеля демонстрируя «оживший труп» «Диггера О’Делла». Первый успех пришёл к нему после назначения менеджером по рекламе компании Chakeres-Warners, когда он выдавал по две сумки с продуктами обладателям билетов в театр. Опыт полученный им на этом поле деятельности привёл его в бизнес эксплуатационного кино.

В начале 1940 Бэбб поступил на работу в компанию Cox and Underwood, которая получала права на плохо снятые и прочие непродаваемые фильмы или потенциально спорные и шокирующие темы. Сотрудники компании часто вырезали целые куски из этих фильмов и добавляли новые материал, в жанре медицинского образования благодаря этому фильмы получали сенсационную рекламу. Свою работу в компании Бэбб начал с фильма Dust to Dust (представлявшего из себя смесь), переделав его в фильм High School Girl включив в концовку фильма сцену появления на свет ребёнка. Прибыль, полученная от фильма, позволила компании Cox and Underwood отойти от бизнеса, что позволило Бэббу открыть собственную компанию Hygienic Productions. Он открыл её близ своего дома детства в Уилмингтоне, штат Огайо. Бэбб нанял агентов по продажам и бронированию, безработных актёров и юмористов для презентаций переделанных и новых фильмов.

Продвижение фильмов

Наибольшую известность Бэбб получил за презентацию эксплуатационных фильмов, которым посвятил большую часть своей работы в кинобизнесе. Согласно журналу The Hollywood Reporter Бэбб добился успеха используя такие темы как релиния и секс из которых было легко сделать сенсацию. Его расходы оценивались в 5 % за покупку и 7 % за распространение фильмов — одно из наиболее окупаемых вложений в киноиндустрии.

Наибольшим успехом Бэбба стал фильм Mom and Dad, который он сам задумал и создал. Режиссёр Уильям Бодлин снял фильм за шесть дней. Бэбб руководил продвижением фильма после премьеры в начале 1945 года, часто работая в одиночку. Фильм, представлявший из себя моралите, историю о девушке, которая забеременела, и ищет к кому обратиться обошёлся в 62 тыс. дол. 300 копий были отправлены в кинотеатры по всей стране вместе с «представителями», позднее получившими название «специалистов по продвижению». За недели до появления фильма представитель возбуждал интерес публики, отправляя письма с протестами в местные церкви и газеты и фабрикуя письма от мэров близлежащих городов об историях молодых женщин, побуждённых фильмом обсуждать подобные затруднения.

Фильм стал третьим по росту прибыли за десятилетие и по словам Бэбба принёс первоначальным инвесторам по 63 тыс. дол. за каждую вложенную тысячу. По оценкам газеты прибыли фильма повсюду выросли от 40 до 100 млн. Успех фильма породил массу подражаний, таких как Street Corner и The Story of Bob and Sally в итоге наводнивших рынок и всё ещё демонстрировался по миру десятилетиями спустя. В 2005 он был включён в национальный реестр фильмов.

Успехом фильм обязан в основном маркетинговой стратегии Бэбба по ошеломлению небольших городов рекламой и спорами. Согласно объяснению Эрика Шефера:

«Поняв, что его фильмы были „тёмными лошадками“ Бэбб выступил за полнонасыщенную кампанию. В своей простой ситуации — Deadwood Theater в Муви-хатер, штат Миссури с потенциальной аудиторией в 24 тыс. человек Бэбб предложил отправить рекламные листовки во все семь тысяч домов данного района, что обошлось в 196 дол., потратил 65 дол. на газеты и 50 на радио плюс дополнительные 65 на три сотни оконных, раздаточных карточек, флажки и плакаты. Всего он истратил 400 дол. , эту сумму собственник театра обычно тратил за месяц. Бэбб всегда утверждал что с его рецептом прибыли превысит инвестиции….»

Оригинальный текст (англ.)  

«Acknowledging that his films were unknown quantities, Babb advocated a "100% saturation campaign." In his sample situation--The Deadwood Theater in Movie-hater, Missouri, with a potential audience base of twenty-four thousand--Babb suggested sending tabloid heralds to all seven thousand homes in the area at a cost of $196, spending $65 for newspaper ads, $50 on radio, plus an additional $65 for three hundred window cards, hand-out teaser cards, pennants, and posters. The total came to almost $400, or the same amount the theater owner would normally spend on advertising in the course of an entire month. Babb always claimed that with his formula the profit would outweigh the investment...»

Фильм стал настолько повсеместным, что по заявлению журнала «Time» презентация фильма «оставила только домашний скот неосведомлённым о шансе узнать жизнь». Бэбб требовал чтобы каждый показ фильма проходил по одним и тем же правилам: зрители — только взрослые, мужчины и женщины раздельно, в перерыве — живые лекции организации «Fearless Hygiene Commentator Elliot Forbes». Сотни лекторов из этой организации давали лекции в одно и то же время но в разных местах (в некоторых районах населённых преимущественно неграми вместо лекций появлялся олимпийский чемпион негр Джесси Оуэнс, продолжив традицию работать с такими фильмами как «She Shoulda Said 'No'!»). Согласно актёру Карлу Мондору, в 1940-е работавшему в Elliot Forbes позднее выкупившему права на фильм Mom and Dad в Австралии и Новой Зеландии, лекторами Elliot Forbes были «в основном местные жители (из г. Уилмингтон, штат Огайо), которых обучили читать лекции…Это было поперечное сечение мужского населения, в основном молодые ребята…Вся идея никогда не стала бы работать с дурным взглядом.»

Во время антрактов и после показа продавались книги, относящиеся к теме фильма. Картель Modern Film Distributors продал свыше 45 тыс. копий Man and Boy и Woman and Girl, написанных женой Бэбба, выручив приблизительно 31 тыс. дол. Согласно Бэббу производство одной единицы обошлось в восемь центов, а розничная цена составила 1 дол. В то время как Modern Film удалось продать 45 тыс., Бэбб продал около 40 млн, ссылаясь на цифры национального налогового управления. Совместные продажи вошли в обычную практику Бэбба: работая с религиозным фильмом The Lawton Story он продавал библии и спиритическую литературу, а в ходе работы с фильмом Why Men Leave Home книги по красоте.

С другими фильмами Бэбб пробовал разные подходы. Для пропагандистского антимарихуанового фильма She Shoulda Said No! он осветил сексуальные сцены и устроил одноразовые ночные показы, заявил, что его компания работает с министерством финансов США, чтобы выпустить фильм «как можно в большем числе городов за кратчайший период времени» в качестве службы обществу. В отличие от Бэбба Дэвид Ф. Фридман другой успешный создатель фильмов того времени почти не уповал на распространение одноразовых фильмов низкого качества, ввиду этого Бэбб хотел нажиться на этом и как можно быстрее перейти к следующему этапу. На каждом показе фильма требовалось исполнение национального гимна США.

Жанр эксплуатационного кино находился на переднем фронте борьбы с цензурой и кодексом Хейса и в 1940-50-е годы встретил множество вызовов. По оценкам Бэбб только за фильм Mom and Dad свыше 400 раз выступал ответчиком в суде (Сам он называл число в 428). В качестве довода защиты он часто использовал предполагаемое образовательное значение фильмов и часто использовал этот довод для рекомендаций владельцам театров. В своей книжке продюсера для фильма Karamoja он написал: «Когда глупый придурок пытается перехитрить проверенные факты, ему следует находиться в психбольнице, а не в театре».

Несмотря на критику вызванную фильмом Mom and Dad в 1951 Бэбб получил первую ежегодную премию зрелищ Сида Граумана её вручили в голливудском Ротари-клубе как знак признания его многолетних достижений.

Поздние фильмы

После успеха фильма «Mom and Dad» Бэбб переименовал свою компанию в Hallmark Productions, продолжая маркетинговые методы Hygienic Productions продвижения фильмов о половом образовании и здоровье.

Бэбб задёшево уступил права на работу, ставшую фильмом «She Shoulda Said No!», вскоре после того как Роберт Митчем и Лиля Лидс были арестованы за употребление марихуаны. Поскольку первоначальный продюсер выступал против распространения фильма под названием «Wild Weed» Бэбб незамедлительно представил его как «The Story of Lila Leeds and Her Exposé of the Marijuana Racket», надеясь, что это название привлечёт аудиторию. После того как его расчёты не оправдались Бэбб сосредоточился на одной из сцен, где показана женская нагота. Он воспользовался фотографией Лидс в одежде танцовщицы и переименовал фильм в «She Shoulda Said 'No'!», разместил такие слоганы как «How Bad Can a Good Girl Get . . . without losing her virtue or respect???» (Насколько низко может упасть порядочная девушка, не теряя чувства самоуважения?). Согласно Фридману полуночная презентация фильма Бэбба проводившаяся дважды в неделю собрала больше денег чем полный прокат любого другого фильма в этом кинотеатре. Фридман продолжил использовать данный фильм в своих собственных расширенных представлениях роудшоу.

Партнёры Бэбба согласились с его мнением, что «Нет ничего безнадёжного, если это правильно провести рекламную кампанию» и говорили, что он «может взять любой хлам и продать его». В 1950-е Бэбб занялся фильмом — пьесой на тему страстей христовых «The Lawton Story». Фильм снят в 1948 в Лаутоне, штат Оклахома по технологии Cinecolor. Фильм был снят в очень краткие сроки, бюджет был низким, работа была настолько некачественной, что в одной из сцен за распятием были заметны телефонные провода. Команда была составлена из местных непрофессиональных актёров. Они разговаривали с таким сильным местным выговором, что их всех пришлось переозвучить более профессиональным актёрам. Согласно отзыву одного обозревателя: «Это единственный фильм, который пришлось дублировать с английского на английский». Бэбб подредактировал и переозвучил фильм, дав ему новое название «The Prince of Peace» (Принц мира). Фильм имел настолько большой успех, что газета New York Daily News назвала его «чудом Бродвея».

Другой фильм «Karamoja» был представлен как шокирующее описание угандийского племени "у которых нет иной одежды кроме воздуха, которые питаются только кровью и пивом ". В фильме встречаются сцены кровопускания скота и питья тёплой крови, самоповреждений как вида украшения тела и полноцветная сцена обрезания. Фильм породил меньше споров, чем другие фильмы Бэбба и имел меньшие сборы.

Бэббу никогда больше не удалось повторить потрясающий успех фильма Mom and Dad. В попытке собрать больше денег он повернул индустрию эксплуатационного кино к жанру бурлеска. Одним из его знаменитых деяний стало приобретение прав на фильм Ингмира Бергмана «Лето с Моникой» (Sommaren med Monika). Почти треть фильма была вырезана а в оставшихся 62 минуты фильма был сделан фокус на сценах купания нагишом. Получившийся фильм получил название Monika, the Story of a Bad Girl (Моника, история плохой девчонки). Была предпринята рекламная кампания, выпускались почтовые открытки с обнажённой Хэрриет Андерсон.

Последним фильмом Бэбба стало представление европейской версии книги Гэрриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Фридман описал работу Бэбба как один из самых «когда-либо снятых непреднамеренно смешных эксплуатационных фильмов» с «второразрядными итальянскими актёрами едва говорившими по-английски».

Другие предприятия

После успеха фильма Mom and Dad Бэбб заговорил о нереализованном проекте под названием Father Bingo, который он разрекламировал в журнале BoxOffice как «разоблачение азартных игр в церковных холлах», и описал как комедию с идеей пропаганды против игр. По сюжету коррумпированный священник устроил ночь «контролируемой» игры в бинго в своей церкви. Бэбб заявил, что это «лучшее шоу в его жизни», ходили слухи, что он никогда не намеревался делать этого, несмотря на то что реклама появлялась годами.

Бэбб работал со многими кинокомпаниями, как и со своими собственными, включая Southwestern Productions. Благодаря своим прошлым успехам Бэбб в 1959 занял пост вице-президента и генерального директора кинокомпании Miller-Consolidated Pictures. Бэбб выступал за методы усиленной рекламы, которые сам и усовершенствовал. На одном из интервью он заявил: «продать аппетит вместо стейка». В это время он написал колонку для BoxOffice. Бэбб давал советы по продаже фильмов, такие как списание расходов, налоговых вычетов и использование женских клубов для дешёвого расширения рекламы и увеличения налогов. Он заметил, что существует «более 30 тыс. женских клубов» и «практически в каждом женском клубе есть кинопроектор для 16 мм плёнок».

В 1963 Бэбб основал другую компанию по распространению Studio 10,001, действующую в Беверли-хиллс (и имеющую представительства в Канаде, Японии, Австралии и Новой Зеландии). Компания использовала похожие методы (придорожного шоу) для продвижения телепрограмм, таких как The Ern Westmore Show. Бэбб также выступал в роли шоумена для проката, продвижения других, не принадлежавших ему фильмов. Среди них был фильм жанра «обнажённых милашек» «Kipling’s Women», пип-шоу и ремейк фильма Ру МакКлэнахан «Five Minutes to Love».

Пытаясь передать своё умение потенциальным представителям Бэбб начал создавать наборы продвижения. Он рекламировал эти наборы в BoxOffice под именем мистер PIHSNAMWOHS. Бэбб действовал поверхностно и в других областях, выступал против платного телевидения и создал финансовую пирамиду под названием «The Idea Factory» (фабрика идей). Одной из его идей была «Astounding Swedish Ice Cream Diet» (удивительная диета шведского мороженого). Бэбб утверждал, что ел мороженое по три раза на дню и сбросил 100 фунтов за 45 дней.

Личная жизнь

В 1944 Бэбб во время показа фильма Dust to Dust в г. Индианаполис повстречал местного критика Милдред Хорн. В своём обзоре она описала фильм как «дешёвую. Неправильно названную моральную пьеску». Бэбб завязал беседу об этом. Впоследствии они вступили в гражданский брак. Хорн написала сюжеты для нескольких произведений Бэбба, включая Mom and Dad, а также несколько книг.

В ноябре 1953 Бэбб был арестован за вождение в состоянии опьянения, после того как проехал на красный свет и отказался пройти тест на алкоголь. Он был выпущен под залог в 250 дол., избежав заключения под стражу, это событие получило широкое освещение в прессе, поскольку недавно он выпустил антиалкогольный фильм One Too Many.

После успеха фильма Mom and Dad Бэбб долгие годы имел проблемы с налогами. Он заявил Press-Enterprise, что его бизнес был весьма распылён, поскольку объёмы продаж однодолларовых памфлетов о половом воспитании сложно оценить. В итоге Бэбб продал права на фильм Mom and Dad и свою долю в Modern Film Distributors Эрвину Джозефу и Флойду Льюису — своим бывшим партнёрам по Modern Film. Они продолжили показ Mom and Dad по США.

На склоне лет Бэбб страдал от различных заболеваний, перенёс инсульт. В 1977 в возрасте 70 лет он ушёл на покой. Бэбб ушёл из жизни 29 января 1980 в Палм-спрингсе, штат Калифорния, причиной смерти стал инфаркт вызванный осложнениями диабета. После него осталась жена, сын и пятеро внуков. Бэбб похоронен на кладбище Сентрвилль в Ли-крик, штат Огайо. На его могиле написано: «Его путешествия по всему миру начались в Сентрвилле и закончились здесь, в Ли-крик.»

Работы

Бэбб работал в различных областях сферы развлечений как в жанре традиционного, так и эксплуатационного кино. Он заявлял, что создал 20 фильмов и работал для телевидения, радио и даже для сцены. Ввиду специфики жанра эксплуатационного кино список не полон, приведены конечные названия фильмов, ранние названия приведены в скобках.

Продюсер

• Dust to Dust (предыдущее название Child Bride) (1938)
• Mom and Dad (предыдущее название A Family Story) (1945)
• The Prince of Peace (предыдущее название The Lawton Story) (1949)
• One Too Many (предыдущие названия Mixed-Up Women, Killer With a Label, The Important Story of Alcoholism) (1950)
• Why Men Leave Home (предыдущее название Secrets of Beauty) (1951)
• Halfway to Hell (1954)
• Walk the Walk (1970)

Сценарист

• One Too Many

Распространение фильмов

• "She Shoulda Said 'No'!" (предыдущие названия Marijuana, the Devil’s Weed, The Devil’s Weed, Wild Weed, The Story of Lila Leeds and Her Exposé of the Marijuana Racket) (1949)
• Monika, the Story of a Bad Girl (первоначальное название Sommaren med Monika, позднее перевыпущено под названием Summer with Monika) (1949)
• Delinquent Angels (1951)
• The Best is Yet to Come (1951)
• Halfway to Hell (1954)
• Karamoja (1954)
• Kipling’s Women (1961)
• Kwaheri (1961)
• Five Minutes to Love (предыдущее название The Rotten Apple, It Only Takes Five Minutes) (1963)
• Uncle Tom’s Cabin (1970) originally released in Europe in 1965
• Redheads vs. Blondes (без даты)

Телевидение

• The Ern Westmore Hollywood Glamour Show, producer (1953)
• Your Show of Shows, producer (1963)

Сцена

• French Follies

Ссылки

• Briggs, Joe Bob. «[www.reason.com/0311/fe.jb.kroger.shtml Kroger Babb’s Roadshow].» Reason, November 2003.

Отрывок, характеризующий Бэбб, Говард

– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.