Бэйтс, Эдвард

Эдвард Бэйтс Edward Bates
26-й Генеральный прокурор США
5 марта 1861 — 24 ноября 1864
Президент:	Авраам Линкольн
Предшественник:	Эдвин Стэнтон
Преемник:	Джеймс Спид
Член Палаты представителей США
4 марта 1827 — 3 марта 1829
Предшественник:	Джон Скотт
Преемник:	Спенсер Дарвин Петтис
Рождение:	4 сентября 1793(1793-09-04) округ Гучленд, Виргиния
Смерть:	25 марта 1869(1869-03-25) (75 лет) Сент-Луис, Миссури
Отец:	Томас Флеминг Бэйтс
Мать:	Кэролайн Вудсон
Супруга:	Джулия Колтер
Партия:	Демократическо-республиканская Виги Республиканская

Эдвард Бэйтс (англ. Edward Bates, 4 сентября 1793, округ Гучленд, Виргиния — 25 марта 1869, Сент-Луис, Миссури) — американский юрист и политик, генеральный прокурор США в администрации президента Линкольна (1861—1864).

Биография

Родился 4 сентября 1793 года в округе Гучленд (Виргиния). Получил домашнее начальное образование, в 1814 году переехал в Сент-Луис, где изучал право и в 1817 году был принят в коллегию адвокатов, стал успешным юристом, впоследствии занялся политикой. С 1821 по 1826 год Бэйтс являлся федеральным окружным прокурором, в 1822 году был избран в Палату представителей Миссури, затем — в Конгресс США 20-го созыва и с 4 марта 1827 по 3 марта 1829 года занимал единственное место от Миссури в Палате представителей США. В 1828 году он проиграл перевыборы и после истечения срока его мандата в 1829 году вернулся к своей юридической практике. В 1830 году вошёл в Сенат штата, а в 1834 году был вновь избран в Палату представителей Миссури. В 1850 году отклонил предложение занять должность военного министра в администрации президента Филлмора. В 1853—1856 годах являлся судьёй земельного суда Сент-Луиса, в 1856 году председательствовал на национальном конвенте партии вигов.

В 1823 году Эдвард Бэйтс женился на Джулии Колтер (Julia Coalter), в 1824 году у них родился первый ребёнок — сын Джошуа Бартон (впоследствии у супругов родились ещё шестнадцать детей).

В 1860 году влиятельный республиканец Фрэнсис Престон Блэр лоббировал кандидатуру Бэйтса на пост президента США, рассматривая его как компромиссный вариант между сторонниками сохранения рабства из южных штатов и радикальными аболиционистами (бывший рабовладелец, Бэйтс предоставил своим невольникам свободу и оставался твёрдым приверженцем республиканской позиции: рабство должно быть строго ограничено границами рабовладельческих южных штатов и не распространяться на вновь приобретаемые страной территории). Первоначально и сам Бэйтс изъявлял намерение сделать этот решительный политический шаг, но в конечном итоге партия выдвинула на президентские выборы кандидатуру Авраама Линкольна, который и стал новым главой государства. С 5 марта 1861 по 24 ноября 1864 года Бэйтс являлся в его кабинете генеральным прокурором в ходе Гражданской войны. Он поддержал ограничение федеральными властями законодательства, защищавшего неприкосновенность личности (habeas corpus), а также рекомендовал блокаду портов Юга, установленную Линкольном. В 1863 году одобрил решение о захвате торговых судов противника и поддержал прокламацию об освобождении рабов, но выступил против вооружения освобождённых чёрных невольников и в сентябре 1864 года подал в отставку из-за накопившихся противоречий в отношениях с президентом и другими членами кабинета.

Умер в Сент-Луисе 25 марта 1869 года и похоронен на частном кладбище в городе Флориссант. В 1906 году прах Эдварда Бэйтса был перезахоронен на кладбище Бельфонтейн в Сент-Луисе.

Семья

Эдвард Бэйтс — младший из двенадцати детей Томаса Флеминга Бэйтса и Кэролайн Вудсон-Бэйтс (Caroline Woodson Bates), принадлежавших к старой американской земельной аристократии (его отец был лично знаком с Томасом Джефферсоном и участвовал в войне за независимость, хотя это стоило ему исключения из общины квакеров и неразрешимых финансовых проблем для плантации). Эдвард родился на отцовской рабовладельческой плантации Бельмонт (Belmont) в окрестностях Ричмонда, его старший брат Фредерик стал видным политиком в штате Миссури (в том числе был его губернатором).

Литература

• Goodwin, Doris Kearns. [books.google.ru/books?id=CqjBCWV6Eu4C&pg=PA767&dq=Edward+Bates&hl=ru&sa=X&ved=0CGMQ6AEwCmoVChMIoKDn-ubExwIVQXByCh1XYQFQ#v=onepage&q=Edward%20Bates&f=false Team of Rivals: The Political Genius of Abraham Lincoln]. — Simon and Schuster, 2006. — 944 p.

Ссылки

• [www.biography.com/people/edward-bates-21022837 Edward Bates] (англ.). biography.com. Проверено 20 августа 2015.

Отрывок, характеризующий Бэйтс, Эдвард

– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.