Бэл

Для термина «Бел» см. также другие значения.

Бэл, Бел (в пер. с аккад.  — «владыка», «господин») — в религиях Древней Месопотамии обозначение верховного бога. Применялось по отношению к шумерскому богу Энлилю, одному из троицы космических богов (Ану, Энлиль, Эа), а позднее являлось обозначением Мардука, бога города Вавилона.

Культ вавилонского Бэла (в клинообразных надписях — Билу) был перенесён в Финикию, где он получил имя Ваал или Баал и, как «владыка» богов, соответствовал главному небесному светилу — солнцу, источнику всякой жизни на земле.. Греческая форма имени вавилонского божества — Вил или Бел; неканоническая часть библейской книги пророка Даниила с этим именем связывает рассказ «Разрушение Бела», характеризующий суеверие вавилонян.

Античная традиция

Греки воспринимали это имя как собственное. Согласно Геродоту — это бог. Его храм (или дворец) располагался в Вавилоне. Он же индийский бог, отождествлявшийся с Гераклом.

Согласно античным авторам, на колеснице персидского царя размещались статуи Нина и Бела. Дарию перед битвой при Иссе приснилось, что Александр входит в храм Бела и исчезает. Статуя Бела в Вавилоне уничтожена персами, и Александра просили её восстановить. По Гекатею Абдерскому, Александр приказал восстановить храм Бела, и только евреи не подчинились. Его святилище пытался ограбить Антиох Великий. См. Нонн. Деяния Диониса XL 402.

Евгемеризм

Царь Вавилона, согласно Евгемеру, оказал гостеприимство Зевсу. Получил имя от египтянина Бела, сына Ливии. Отец Фронии, прадед Кассиопеи. Согласно историку Фаллосу, Бел — основатель Вавилона, воевал с титанами против Зевса. Гробница Бела (то есть храм Мардука) в виде пирамиды находилась в Вавилоне, её срыл Ксеркс I (или её открыл Ксеркс).

Армянская мифология

В мифах древних армян Бэл — исполин из страны великанов (предположительно) — являлся противником легендарного праотца армян Хайка. Хайк поднял восстание против титана Бэла, захотевшего подчинить себе всех, и убил его из лука.

См. также

• Баал

Отрывок, характеризующий Бэл

Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.