Бэрд, Джон, 1-й виконт Стоунхейвен

Джон Лоуренс Бэрд, 1-й виконт Стоунхейвен John Lawrence Baird, 1st Viscount Stonehaven
8-й генерал-губернатор Австралии
8 октября 1925 — 21 января 1931
Монарх:	Георг V
Предшественник:	Генри Форстер
Преемник:	Айзек Айзекс
Рождение:	27 апреля 1874(1874-04-27) Челси, Лондон, Великобритания
Смерть:	20 августа 1941(1941-08-20) (67 лет) Ури-хаус, Стоунхейвен, Абердиншир, Шотландия, Великобритания
Отец:	Александр Бэрд
Мать:	Анна Мария Полк
Супруга:	Сидни Кейт-Фалконер (1874—1974)
Дети:	два сына и три дочери
Партия:	Консервативная
Образование:	Итонский колледж Крайст-Чёрч
Награды:

Джон Лоуренс Бэрд, 1-й виконт Стоунхейвен (англ. John Lawrence Baird, 1st Viscount Stonehaven; 27 апреля 1874, Челси, Лондон, Великобритания — 20 августа 1941, Ури-хаус, Стоунхейвен, Абердиншир, Шотландия, Великобритания) — британский государственный и политический деятель, восьмой генерал-губернатор Австралии с 8 октября 1925 по 21 января 1931 года.

Биография

Молодые годы

Джон Лоуренс Бэрд родился 27 апреля 1874 года в Челси в Лондоне, в семье сэра Александра Бэрда, 1-го баронета, и Анны Марии, дочери Лоуренса Полка, 1-го барона Халдона. Он получил образование в Итоне и Крайст-Чёрче в Оксфорде, но не окончил университет. Служил в Ланаркширской кавалерии. В 1894 году стал помощником-адъютантом губернатора Нового Южного Уэльса, а затем поступил на дипломатическую службу. В 1904 году стал Кавалером Ордена Святого Михаила и Святого Георгия и в 1908 году ушёл в отставку с дипломатической службы.

Политическая карьера

В январе 1910 года, после всеобщих выборов Бэрд был избран в Палату общин. С 1911 по 1916 год был личным секретарем лидера Консервативной партии Эндрю Бонара Лоу. Принял участие в Первой мировой войне, и был награждён Орденом «За выдающиеся заслуги». В декабре 1916 года, как парламентский секретарь Воздушного совета, вошёл в коалиционное правительство премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа. В январе 1919 года стал парламентским секретарем Министерства боеприпасов. Уже в апреле 1919 года он был назначен заместителем госсекретаря Департамента внутренних дел, на этой должности он оставался до падения коалиционного правительства в октябре 1922 года.

В том же месяце Бонар Лоу стал премьер-министром, и назначил Бэрда министром транспорта и главой комиссии работ. Несколько дней спустя он был приведён к присяге члена Тайного совета. В ноябре 1922 года, после всеобщих выборов, он возвратился в парламент. Он остался на посту главы комиссии работ и министра транспорта и тогда, когда Стэнли Болдуин стал премьер-министром в мае 1923 года и удерживал его до января 1924 года, когда к власти пришло правительство лейбориста Рамсея Макдональда.

Пост генерал-губернатора Австралии

В декабре, после того как консерваторы вернулись к власти, он принял пост генерал-губернатора Австралии. В соответствии с практикой того времени, премьер-министру Австралии Стэнли Брюсу, были предложены несколько кандидатур. Он выбрал Джона Бэрда отчасти из-за его политического опыта и потому, что он был более скромен, чем другие аристократические кандидаты. В июне 1925 года он был возведён в звание пэра, как барон Стонхейвен, из Ури в графстве Кинкардин, и стал Кавалером Большого креста Ордена Святого Михаила и Святого Георгия.

Джон Бэрд прибыл в Австралию в октябре 1925 года. Он быстро установил хорошие отношения с Брюсом, с которыми имел много общего. Но, как и его предшественник, он понял, что премьер-министры Австралии больше не хотели чтобы генерал-губернатор выступал в качестве императорского надзирателя или представителя британского правительства. На Императорской конференции в Лондоне в 1926 году фактически была признана независимость доминионов, и ролью генерал-губернаторов стало только личное представительство короны.

В мае 1927 года Бэрд официально открыл первое заседание австралийского парламента в недавно построенном здании парламента в Канберре, и генерал-губернатор обрёл наконец постоянное место жительства — Дом правительства в Канберре. Это означало конец путешествий между правительственными домами в Сиднее и Мельбурне и сделало пост генерал-губернатора менее затратным. В то же время, появление авиации, которой Бэрд был заядлым любителем, сделало путешествие по Австралии намного легче.

В сентябре 1929 года Брюс неожиданно попросил роспуска обеих палат парламента. Хотя парламент заседал всего год, Бэрд сразу согласился: дни, когда генерал-губернатор принимал решения по своему усмотрению прошли.

Партия Брюса потерпела поражение на выборах в октябре и он потерял пост премьера. Лидер Лейбористской партии Джеймс Скаллин, вступил в должность в январе 1930 года. Отношения Бэрда с Скаллином были правильными, но не доброжелательными, поскольку его политические симпатии были другими. Ему вероятно повезло, что срок генерал-губернаторства истек в 1930 году, до начала кризиса правительства Скаллина. Бэрд не консультировался со Скаллиным о выборе своего преемника, и уехал из Австралии в октябре 1930 года. Бэрд был масоном и во время своего пребывания на посту генерал-губернатора он стал Великим Мастером Великой Ложи штата Новый Южный Уэльс.

Последующая жизнь, семья и смерть

По возвращении в Великобританию он был назначен председателем Консервативной партии в 1931 году, и занимал эту должность до 1936 года. В 1938 году он был сделан виконтом Стонхейвеном, из Ури в графстве Кинкардин.

В 1905 году Джон Бэрд женился на Сидни Кейт-Фалконер, дочери 9-го графа Кинтора. У них было два сына и три дочери.

Джон Лоуренс Бэрд, 1-й виконт Стоунхейвен скончался 20 августа 1941 года от гипертонического заболевания сердца в возрасте 67 лет в Ури-хаусе, в Стонхейвене, в Шотландии. Его титул наследовал старший сын Иэн. Виконтесса Стонхейвен стала 11-й графиней Кинтор в 1966 году. Она умерла в сентябре 1974 года, на следующий день после своего 100-летия.

Ссылки

• [hansard.millbanksystems.com/people/mr-john-baird-3/ Джон Бэрд]
• [www.kittybrewster.com/ancestry/baird.htm Фамильное древо Бэрдов]

Отрывок, характеризующий Бэрд, Джон, 1-й виконт Стоунхейвен

Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.