Бэрд, Чак

Чак Бэрд
Charles Crawford Baird
Чак говорит на амслене
Дата рождения:	22 февраля 1947(1947-02-22)
Дата смерти:	10 февраля 2012(2012-02-10) (64 года)
Место смерти:	Остин (Техас)
Гражданство:	США
Амплуа:	артист разговорного жанра
Сайт:	[www.chuckbairdart.com ckbairdart.com]

Чак Бэрд (англ. Chuck Baird, урождённый Чарльз Кроуфорд Бэрд; 22 февраля 1947 года — 10 февраля 2012 года) — американский глухой рассказчик и художник, один из наиболее известных основателей De’VIA, эстетического движения в рамках культуры глухих, которое отражало ви́дение глухих посредством изобразительных искусств. Карьера Чака продолжалась более 35 лет, за это время он занимался рисованием, скульптурой, рассказом, актёрским искусством, а также преподаванием.

Биография

Чак Бэрд родился глухим и от Канзасской школы для глухих до Галлодетского университета имел возможность общаться на амслене, жестовом языке. После получения квалификации бакалавра изобразительных искусств в Рочестерском технологическом институте Бэрд работал художником в Национальном театре глухих, а затем — позицию ответственного за изобразительные искусства в организации англ. Spectrum: Focus on Deaf Artists, которая основала деревню художников в Техасе. В свободное время он работал с командой, создавшей сериал для глухих детей Rainbow’s End; позже сериал получил Эмми. Художественные работы Чака получили признание в сообществах глухих по всему миру. Первая его выставка состоялась в Галлодетском университете в 1975 году и носила название (англ. Deaf Artists' Exhibit: World Federation of the Deaf Conference). Он бывал во многих школах для глухих детей, где давал уроки и работал над картинами. Среди них — 4,5-метровая коллажная стенная роспись в Образовательном центре для глухих во Фреймингхеме, созданная в 1995 году, а также огромная стенная роспись, названная «The Five Panels: Deaf Experiences». Роспись до сих пор находится на стене университета, она считается важным для глухих произведением искусства. На росписи ребёнок говорит на амслене: «Ты глухой?», а взрослый отвечает: «Да, как и ты!».

В мае 1989 года, перед международным фестивалем культуры глухих в Галлодетском университете «Deaf Way II», Чак и ещё семь глухих деятелей искусств создали манифест движения De’VIA (Deaf View Image Art). Там содержалась концепция искусства глухих, которое отделялось от искусства, созданного глухими, или искусства для глухих: искусство глухих должно содержать послание о жизни глухих. Манифест начинается словами:

De’VIA представляет глухих художников и их мироощущение, основанное на опыте глухоты. Здесь для выражения врождённого культурного или физического опыта используются элементы классического искусства.

Оригинальный текст (англ.)  

De’VIA represents deaf artists and perceptions based on their deaf experiences. It uses formal art elements with the intention of expressing innate cultural or physical deaf experience.

— [www.disabilityworld.org/09-10_02/news/deafway.shtml Deaf Way II: Celebration of the Deaf Way of Life]. Disabilityworld.org. Проверено 30 октября 2012. [www.webcitation.org/6HtVv4wop Архивировано из первоисточника 6 июля 2013].

Чак Бэрд стал знаменит в мире глухих. Его работы были включены в книгу о глухих художниках Deaf Artists in America: Colonial to Contemporary Деборы Сонненстрол (англ. Deborah M. Sonnenstrahl). Он был приглашён для создания иллюстраций издательством для глухих Dawn Sign Press.

На своём сайте Чак поместил несколько собственных работ, созданных с позиции члена De’Via. Многие работы Чака включают изображения его рук, сложенных в знаки амслена.

Бэрд основал фонд, призванный поддерживать глухих художников, Фонд Чака Бэрда (англ. the Chuck Baird Foundation).

Помимо этого, Бэрд прославился как актёр и рассказчик. Он участвовал в постановках Национального театра глухих в 1980—1990 годах. Некоторые его истории на амслене были записаны Галлодетским университетом.

Смерть Бэрда была замечена в мире глухих, в частности, Рочестерский и Галлодетский университеты, а также Техасская ассоциация глухих выпустили некрологи.

Цитаты

• «Тема глухоты в моих работах связана с моими собственными ощущениями от глухоты; я работаю в жанре De’Via».
• "Я больше не рисую то, что люди хотят увидеть. Я рисую для себя. Речь о моём опыте, моей любви к амслену и гордости за наше глухое наследие. Иногда я создаю работы, не имеющие отношения к глухоте.
• "Искусство глухих выражает ценности культуры глухих — красоту жестового языка и его болезненное угнетение, счастье привязанности к глухому, проблемы коммуникации между владеющими жестовым языком и не владеющими, обнаружение языка и сообщества, история глухих людей.

Ссылки

• [www.deaftv.com/t/interests/chuck-baird/ Interests: Chuck-Baird — Deaftv.com]
• [chuckbairdfoundation.org/ Chuck Baird Foundation ART MAGAZINE — Chuckbairdfoundation.org]
• [www.deafart.org/Tour/Project_Concept/project_concept.html Elements of a Culture: Visions by Deaf Artists — Deafart.org]
• Bauman, Dirksen (2008). Open your eyes: Deaf studies talking. University of Minnesota Press. ISBN 0-8166-4619-8.

Отрывок, характеризующий Бэрд, Чак

– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.