Бюжольд, Женевьев
Поделись знанием:
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
(перенаправлено с «Бюжо, Женевьева»)
| Женевьев Бюжо | |
| Geneviève Bujold | |
 Бюжо в фильме «Анна на тысячу дней» | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1964 — наст. время |
| Направление: | |
| Награды: |
«Золотой Глобус» (1970) |
Женевьев Бюжо (фр. Geneviève Bujold; родилась 1 июля 1942 года) — канадская актриса, лауреат премий «Золотой глобус» и «Джини», номинантка премии «Оскар» в категории «Лучшая женская роль».
Биография
Женевьев Бюжо родилась в семье франко-канадских рабочих. Её отец был водителем автобуса. Родители Бюжо были убеждёнными католиками, и образование девочка получала в монастырской школе. Для того, чтобы иметь возможность посещать отделение драмы в Квебекской консерватории, была вынуждена подрабатывать билетёршей в монреальском кинотеатре.
С 1962 года играла в театре, затем на радио и телевидении, одновременно дебютировала в кино. Её прорывом стала роль в фильме Алена Рене «Война окончена», где её партнёром выступил Ив Монтан. Снискав успех, Женевьев переехала во Францию, где работала с такими режиссёрами, как Филипп де Брока и Луи Маль.
Вернувшись в конце 1960-х гг. в Канаду, актриса вышла замуж за режиссёра Пола Элмонда, впоследствии снявшись в нескольких его картинах, однако, в 1973 году пара рассталась.
Наиболее известной актёрской работой Женевьев Бюжо стала роль королевы Анны Болейн в историческом фильме Чарльза Джерротта «Анна на тысячу дней», за которую она получила несколько наград, а также номинацию на премию «Оскар».
В настоящее время Женевьев Бюжо живёт в Малибу, Калифорния. Она продолжает карьеру в кино, отдавая предпочтение ролям в малобюджетных постановках.
Избранная фильмография
| Год | Русское название | Оригинальное название | Роль | |
|---|---|---|---|---|
| 1964 | ф | Женевьев | Geneviève | Женевьев |
| 1966 | ф | Цветущий возраст, или Девушки-подростки | La fleur de l’age ou Les adolescentes | Женевьев |
| 1966 | ф | Война окончена | La guerre est finie | Надин |
| 1967 | ф | Между морем и пресной водой | Entre la mer et leau douce | Женевьев |
| 1966 | ф | Король сердец | Le Roi de Cœur | Кокеликот |
| 1967 | ф | Вор | Le Voleur | Шарлотта |
| 1969 | ф | Анна на тысячу дней | Anne Of The Thousand Days | Анна Болейн |
| 1970 | ф | Исходит из сердца | Act of the Heart | Марта Хэйс |
| 1971 | ф | Троянки | The Trojan Women | Кассандра |
| 1973 | ф | Камураска | Kamouraska | Элизабет |
| 1974 | ф | Землетрясение | Earthquake | Дениз Маршалл |
| 1975 | ф | Наваждение | Obsession | Элизабет / Сандра |
| 1975 | ф | Неисправимый | L'incorrigible | Мари-Шарлотта |
| 1976 | ф | Головорез | Swashbuckler | Джейн Барнет |
| 1978 | ф | Кома | Coma | Сьюзанн |
| 1979 | ф | Убийство по приказу | Murder By Decree | Энни Крук |
| 1980 | ф | Последнее задание | Final assignment | Николь |
| 1984 | ф | Идущий по канату | Tightrope | Бэрил |
| 1984 | ф | Выбери меня | Choose Me | Нэнси |
| 1985 | ф | Умопомрачение | Trouble In Mind | Ванда |
| 1988 | ф | Модернисты | The Moderns | Либби Валентайн |
| 1988 | ф | Связанные насмерть | Dead ringers | Клэр Ниво |
| 1990 | ф | Под чужим именем | False Identity | Рэйчел Ру |
| 1991 | ф | Жизнь продолжается | The Dance Goes On | |
| 1992 | ф | О, что за ночь | Oh, what a night | Ева |
| 1994 | ф | Моя подружка Макс | Mon Amie Max | Мари-Александрина |
| 1996 | ф | Приключения Пиноккио | The Adventures of Pinocchio | Леона |
| 1997 | ф | Дом, где говорят "да" | The House of Yes | миссис Паскаль |
| 1999 | ф | Свидетель | Eye of the Beholder | Жанна |
| 2002 | ф | Хаос и желание | La turbulence des fluides | Колетт Ласалль |
| 2005 | ф | Щелкни пальцем только раз... | Mon petit doigt m'a dit... | Роуз |
| 2003 | ф | В поисках дома | Finding Home | Кейти |
| 2009 | ф | Троцкий | The Trotsky | Дениз Аршамбо |
Награды и номинации
Всего в активе актрисы тринадцать наград и семь номинаций, их полный перечень представлен на сайте IMDB[1].
| Награды и номинации | ||||
|---|---|---|---|---|
| Год | Награда | Категория | Фильм/Телесериал | Результат |
| 1968 | Эмми | Лучшее исполнение женской роли в драматическом сериале | «Зал славы Hallmark» | Номинация |
| Canadian Film Award | Лучшая актриса | «Israel» | Победа | |
| 1970 | Оскар | Лучшая женская роль | «Анна на тысячу дней» | Номинация |
| Золотой Глобус | Лучшая актриса в драматическом фильме | «Анна на тысячу дней» | Победа | |
| Sant Jordi Awards | Лучшая актриса в иностранном фильме | «Анна на тысячу дней» | Победа | |
| Canadian Film Award | Лучшая актриса | «Исходит из сердца» | Победа | |
| 1973 | Canadian Film Award | Лучшая актриса | «Камураска» | Победа |
| 1979 | Сатурн | Лучшая женская роль | «Кома» | Номинация |
| 1980 | Genie Award | Лучшая актриса второго плана | «Sherlock Holmes and Saucy Jack» | Победа |
| 1981 | Genie Award | Лучшая актриса | «Последнее задание» | Номинация |
| 1988 | Los Angeles Film Critics Association Awards | Лучшая актриса второго плана | «Связанные насмерть» и «Модернисты» | Победа |
| 1989 | Genie Award | Лучшая актриса | «Связанные насмерть» | Номинация |
| 1994 | Genie Award | Лучшая актриса | «Моя подружка Макс» | Номинация |
| 1999 | Genie Award | Лучшая актриса второго плана | «Last Night» | Номинация |
| 2003 | Queens Film Festival | «За достижения в кинематографе» | Победа | |
| Monaco International Film Festival | Лучшая актриса | «В поисках дома» | Победа | |
| 2004 | Los Angeles Silver Lake Film Festival | Лучшая роль в художественном фильме | «В поисках дома» | Победа |
Напишите отзыв о статье "Бюжольд, Женевьев"
Примечания
- ↑ [www.imdb.com/name/nm0000991/awards Awards for Geneviève Bujold] (англ.). imdb.com. Проверено 25 января 2010. [www.webcitation.org/66Td0PHiz Архивировано из первоисточника 27 марта 2012].
Ссылки
- Geneviève Bujold (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.filmreferencelibrary.ca/index.asp?layid=46&csid1=680&navid=46 The Canadian Film Encyclopedia] (англ.)(недоступная ссылка — история). Проверено 25 января 2010.
|
||||||
Отрывок, характеризующий Бюжольд, Женевьев
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
