Бюлов, Клаус фон

Клаус фон Бюлов
Claus von Bülow
Имя при рождении:	Клаус Сесил Борберг
Род деятельности:	Адвокат, светский лев, критик
Дата рождения:	11 августа 1926(1926-08-11) (97 лет)
Место рождения:	Копенгаген
Отец:	Свен Борберг (1888-1946)
Мать:	Йонна фон Бюлов аф Плюсков (1900-1959)
Супруга:	Санни фон Бюлов (1931-2008)
Дети:	Козима фон Бюлов Павончелли (1967)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Клаус фон Бюлов (имя при рождении Клаус Сесил Борберг, родился 11 августа 1926) — британский аристократ германо-датского происхождения. Был обвинён в попытке убийства своей жены Санни фон Бюлов (урождённая Марта Шарп Кроуфорд, 1931—2008), путём введения сильной дозы инсулина в 1980, что ввергло её в вегетативное состояние до конца жизни. И хотя в первом суде его признали виновным, впоследствии это решение было отменено и он был оправдан.

Биография

Клаус Сесил Борберг родился в Копенгагене в семье датского драматурга Свена Борберга (1888—1946). Отец Клауса возглавлял Датско-германское литературное общество и симпатизировал немцам. Несмотря на то что дед Клауса по отцовской линии потерял нескольких близких в Датской войне и с тех пор ненавидел немцев, у Свена были дружественные отношения с немецкой интеллигенцией, а его пьесы имели определённый успех в Берлине. Мать Клауса — Йонна фон Бюлов аф Плюсков (1900—1959) происходила из знатного немецкого рода фон Бюловых из Мекленбурга.

Когда родители развелись, воспитанием Клауса занялась мать и дедушка по материнской линии, бывший министр юстиции Дании. Именно от него Клаус унаследовал упорный характер. Ведь их семейство практически разорилось во времена финансовой паники после Первой мировой войны. Но деду удалось в некоторой степени восстановить былую финансовую империю Бюловых, и вплоть до нацистской оккупации он служил исполняющим обязанности главы Датского федерального банка.

Клаус учился в частной школе в Санкт-Морице, в Швейцарии. Вернувшись в Данию, он оказался запертым в стране, из-за вторжения нацистов. Отец и мать понимали, что Клаус будет в большей безопасности за границей, и Йонна обеспечила ему отъезд в Англию. После войны суд признал Свена Борберга коллаборационистом и приговорил к четырём годам лишения свободы. Он вышел на свободу через полтора года и вскорости умер. Клаус предпочёл взять фамилию матери.

В Кембридже Клаус обучался юриспруденции в Тринити-колледже и в 1946 переехал в Лондон. В 50-х он вёл адвокатскую практику, нарабатывал опыт и связи. В итоге, один из знакомых свёл его с нефтяным магнатом Жаном Полом Гетти, который и нанял предприимчивого адвоката своим личным ассистентом в 1959. Гетти писал что Бюлов снял «колоссальный объём административной, подготовительной и скрупулёзной работы с моих плеч». Клаус давал Гетти правовые советы и советы по связям с общественностью, и показал себя как «исключительно терпеливый и добросердечный» случайный мальчик для битья Гетти. В то время как Гетти восхищался остроумием, трудолюбием и хорошими манерами Клауса, другие отзывались о нём в менее лестной манере, считая его «пронырливым» и «высокомерным» человеком, который старался обеспечить себе хороший имидж за счет других работников Гетти. Клаус ушёл от Гетти в 1968 году, через два года после брака с Санни Кроуфорд фон Ауэршперг.

6 июня 1966 фон Бюлов женился на Санни, бывшей супруге принца Альфреда фон Ауэршперга. Фон Бюлов работал временным консультантом с рядом нефтяных компаний. У Санни были сын и дочь от первого брака; 15 апреля 1967 года в Нью-Йорке у неё с Клаусом родилась дочь, Козима фон Бюлов. В 1996 она вышла замуж за итальянского графа Риккардо Павончелли.

Судебные процессы

В 1982 фон Бюлов был осуждён за попытку убить Санни. Основным доказательством в деле стал тот факт, что у Санни был пониженный уровень сахара в крови при очень высоком уровне инсулина. Тест, выявивший это, не повторялся. Суду были представлены игла и флакон инсулина, которыми обвиняемый мог сделать инъекцию жене, в попытке убить её. Именно на этих вещах сосредоточилась защита при дальнейшей апелляции по приговору фон Бюлова.

В суде Ньюпорта фон Бюлова признали виновным и приговорили к тридцати годам лишения свободы. Клаус подал апелляцию и нанял профессора юриспруденции Гарварда Алана Дершовица в качестве своего представителя. В кампании по оправданию фон Бюлова Дершовицу помогал студент юридического факультета Джим Крамер. Дершовиц и его команда сконцентрировались на изучении аптечки со шприцами и инсулином. Семьёй Санни был нанят частный детектив для расследования комы. Частный детектив Эдди Ламберт (товарищ адвоката фон Бюлова Ричарда Ку) узнал у различных членов семьи и горничной, что Клаус последнее время в ньюпортском доме запирал шкаф, который прежде всегда держал открытым. Ламберт и Ку наняли слесаря, в надежде вскрыть замок шкафа и увидеть его содержимое. Они обманули слесаря, сказав что дом принадлежит одному из них. Когда эти трое прибыли на место, слесарь настоял чтобы они еще раз поискали ключ, и после некоторых поисков Ку обнаружил нужный ключ в рабочем столе Клауса фон Бюлова. В соответствиями с их показаниями, слесарю оплатили вызов и отправили восвояси прежде чем шкаф был действительно открыт, хотя впоследствии они отреклись от этой версии и уверяли, что слесарь присутствовал при проникновении в шкаф. В 1984 обвинение было отозвано вследствие незаконного получения доказательств, лицами способными извлечь выгоду из признания фон Бюлова виновным. В 1985 году, после второго суда, с фон Бюлова были сняты все обвинения и он был признан невиновным.

На втором суде защита вызвала восемь экспертов в области медицины (все профессора университетов), которые засвидетельствовали, что две комы Санни были спровоцированы не инъекциями инсулина, а принятием (перорально) различных медикаментов, алкоголя и хроническими осложнениями со здоровьем.

Другие эксперты засвидетельствовали, что игла для подкожных инъекций испачкана в инсулине снаружи, но не внутри, словно её просто обмакнули во флакон с инсулином без какой бы то ни было инъекции. Ведь при проникновении иглы в тело кожа очистила бы её снаружи. Также имелись доказательства, что за три недели до второй комы Санни посещала больницу в связи с употреблением семидесяти трех таблеток аспирина. Подобная доза говорит нам о том, что она самостоятельно их употребила, и отражает состояние её психического здоровья.

Впоследствии приёмные дети фон Бюлова подали против него гражданский иск на 56 миллионов долларов, который был удовлетворён в 1987. В соответствии с требованиями иска Клаус развёлся с Санни в 1988.

После всего этого фон Бюлов снова переехал в Лондон.

Отрывок, характеризующий Бюлов, Клаус фон

Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…