Бюркель, Йозеф

Йозеф Бюркель
Награды:

Йозеф Бюркель (нем. Josef Bürckel; 30 марта 1895, Лингенфельд, (Пфальц) — 28 сентября 1944, Нойштадт-ан-дер-Вайнштрасе) — деятель нацистского режима, гауляйтер.

Биография

Сын ремесленника, католик. В 1909—1914 годах учился в педагогическом училище в Шпайере. В 1914—1918 годах участвовал в Первой мировой войне добровольцем. В 1920 году сдал государственные экзамены и работал учителем.

В 1921 вступил в одну из национал-социалистических групп. В 1923 участвовал в мероприятиях нацистов против сепаратистского движения в Пфальце. При повторном основании НСДАП в 1925 он вступил в эту партию. В 1926 избран гауляйтером Рейнланд-Пфальца.

После присоединения Саарской области к Германии Гитлер назначил Бюркеля комиссаром по гау Саар. В 1935 году Саар и Рейнланд-Пфальц были объединены в один гау Саарпфальц, который, в свою очередь, в 1942 был объединён с Лотарингией в рейхсгау Вестмарк. Руководство гау находилось в городе Нойштадт-ан-дер-Вайнштрассе, с 1940 Саарбрюккен. Бюркель оставался в должности гауляйтера до своей смерти в 1944 г.

В 1936 году ему присвоено звание обергруппенфюрера СА, в 1937 — группенфюрера СС. С 1930 — член рейхстага, с 1934 — саарский уполномоченный имперского правительства, с 1935 — рейхскомиссар по возвращению Саара, затем с 1936 рейхскомиссар по Саару.

В 1938 получил задание реорганизовать запрещённую в Австрии нацистскую партию и подготовить почву для австрийского плебисцита по вопросу об аншлюсе. После аншлюса назначен рейхскомиссаром по возвращению Австрии в состав рейха, а с 1939 — государственный шатгальтер в Австрии (Остмарке). В 1939 назначен имперским комиссаром обороны по военному округу XVII, а с 1940 — начальник гражданской администрации Лотарингии, с 1941 имперский штатгальтер Вестмарка. В Лотарингии он организовал депортацию прибывших в область после 1918 французских семей и «элементов, дружественных Франции», во «внутреннюю Францию» (то есть на территории, не аннексированные гитлеровской Германией). 22 октября 1940, в рамках так называемой акции «Вагнера — Бюркеля», он распорядился о высылке всех евреев в концлагерь в неоккупированной зоне Режима Виши.

Умер 28 сентября 1944 вместе с женой (возможно, самоубийство) при невыясненных обстоятельствах, которые связывают с борьбой за власть, развернувшейся после покушения на Гитлера. В свидетельстве о смерти, однако, указано, что он страдал от ряда болезней на фоне ослабленного иммунитета и полного истощения в результате работы на износ.

Награды

• Крест военных заслуг 1-й степени с мечами
• Крест военных заслуг 2-й степени с мечами
• Золотой партийный знак НСДАП
• Медаль За выслугу лет в НСДАП в бронзе и серебре
• Германский орден (3.10.1944)
• Кольцо «Мёртвая голова»
• Почетная сабля рейхсфюрера СС

Литература

• Peter Hüttenberger, Die Gauleiter. Studie zum Wandel des Machtgefüges in der NSDAP, Stuttgart 1969

Ссылки

• [www.km.bayern.de/blz/eup/02_06_themenheft/14.asp#n119 Josef Bürckel, Werdegang und Foto], Quelle: Bayerische Landeszentrale für politische Bildungsarbeit
• [www.doew.at/frames.php?/publikationen/wuv/anschluss/inhalt.html Berichte zur Lage in Wien unter Gauleiter Bürckel], Quelle: Dokumentationsarchiv des österreichischen Widerstandes
• [www.sarrelibre.de/category/personen/josef-burckel/ Berichte zur Lage im Saarland unter Gauleiter Bürckel], Quelle: sarrelibre.de — Geschichte & Geschichten vom Land dazwischen
• [www.spuren-suchen.de/neustadt/dateien/02.htm Sitz der Gauleitung in Neustadt/Weinstraße], Quelle: www.spuren-suchen.de/neustadt
• [mdz1.bib-bvb.de/~rt/select.html?suchbegriff=&name=b%FCrckel&geschlecht=Geschlecht+like+%27%25%27&ort=&KONFESSION%5B%5D=konfession+like+%27%25%27&beruforg=&BERUF%5B%5D=Berufsindex+like+%27%25%27&WP%5B%5D=Wahlperiode+like+%27%25%27&PARTEI%5B%5D=Partei+like+%27%25%27&BERUFSFELDER%5B%5D=Berufsfelder+like+%27%25%27&schlu=reichstag24&recherche=ja Bilder und Biografien], Quelle: Handbücher des Reichstags (1919—1933/38)
• [www.saarland-biografien.de/Buerckel-Josef Josef Bürckel in den Saarländischen Biografien]

Отрывок, характеризующий Бюркель, Йозеф

Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.