Бюсси д’Амбуаз, Луи де Клермон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Луи де Клермон, сеньор де Бюсси д'Амбуаз
фр. Louis de Clermont, seigneur de Bussy d'Amboise
Род деятельности:

поэт

Дата рождения:

1549(1549)

Дата смерти:

19 августа 1579(1579-08-19)

Место смерти:

замок Кутансьер, Брен-сюр-Аллонс, Анжу

Отец:

Жак де Клермон, барон де Бюсси д'Амбуаз

Мать:

Катрин де Бово

Луи де Клермон, сеньор де Бюсси д’Амбуаз (фр. Louis de Clermont, seigneur de Bussy d'Amboise; 1549—19 августа 1579) — французский дворянин (очень часто его называют графом, что не соответствует действительности). Прославился многочисленными дуэлями и любовными похождениями. Поэт. Выведен в качестве одного из главных героев в романе Дюма-отца «Графиня де Монсоро», хотя его литературный образ существенно отличается от реального исторического персонажа. Также является героем нескольких других менее известных литературных произведений.





Родословная

Принадлежал к одной из ветвей старого, знатного рода Клермон-Галлеранд, семейству баронов де Бюсси. Его прадедом был Рене де Клермон и Галлеранд, вице-адмирал Франции. Сын Рене (дед Бюсси) Луи де Клермон — майордом Франциска I, женился на девице Рене д’Амбуаз, старшей дочери Жана д’Амбуаза, сеньора де Бюсси, барона де Борд и де Ренель, сына Пьера д’Амбуаза. Их старшим сыном был Жак (1525—1587), унаследовавший от своего дяди Жоржа д’Амбуаза архиепископа Руанского титулы и гербы барона де Бюсси и де Саксфонтен. Жак де Клермон был первым, кто соединил имена обоих знатных родов — де Клермон и д’Амбуаз.

Жак де Клермон, барон де Бюсси д'Амбуаз женился на девице Катрин де Бово, дочери Рене де Бово, сеньора де Маневилль. Луи де Клермон, сеньор де Бюсси д'Амбуаз был их старшим сыном и четвёртым ребёнком в семье: у него было три старшие сестры — Рене, Маргарита, Франсуаза, два младших брата — Юбер и Жорж, а также сводная сестра Рене, от второго брака отца с Жанной де Ромекур.

Биография

Прожил довольно бурную жизнь: как офицер участвовал во многих военных кампаниях своего времени, затем был губернатором Шалона, шамбелланом герцога Алансонского, а позже — главным управляющим всех его владений.

Был неплохим поэтом, писал любовные стихи, в которых рассуждал о возвышенных чувствах и необходимости соблюдения тайны любовных отношений. При этом в реальной жизни постоянно хвастался своими любовными победами, чем скомпрометировал нескольких дам. Был известен как скандалист и завзятый бретёр, для которого «повод для вызова мог уместиться на лапке мухи»; однажды дрался на дуэли, поспорив о форме узора на шторах. Имел репутацию жестокого и беспощадного противника. Друзей у него было очень мало, недоброжелателей — гораздо больше.

В 1572 году, во время Варфоломеевской ночи, во главе отряда руководил убийством семерых своих родственников, наследником которых являлся, в том числе двух кузенов — Антуана де Клермона, маркиза де Ренель (кузен по трем линиям родства), с которым вёл тяжбу из-за маркизата, и Армана де Клермона, барона де Пиль. В результате существенно поправил своё материальное положение. Позже уверял всех, что убитые были гугенотами.

В 1573 году сопровождал герцога Анжуйского (с 1574 года — короля Франции Генриха III) в Польшу, королём которой тот был избран. За время путешествия и нахождения в Польше несколько раз становился причиной скандалов с местными жителями.

По возвращении из Польши стал любовником королевы Маргариты, по протекции которой поступил на службу к младшему брату короля, Франсуа-Эркюлю де Валуа, герцогу Алансонскому (с 1576 года — Анжуйскому), фаворитом которого вскоре стал. При полном одобрении Франсуа и Маргариты активно затевал ссоры с людьми Генриха, нередко приводившие к вооружённым столкновениям, в том числе массовым.

Назначенный в 1576 году губернатором Анжу, разорял провинцию поборами. В 1578 году сопровождал герцога Анжуйского в его походе в Нидерланды, одним из наиболее активных инициаторов которого был. Как полководец проявил себя не лучшим образом, прославившись лишь тем, что вызвал на поединок полковника, штандарт которого ему не понравился. При нём во французском лагере в Нидерландах царил полный беспорядок.

История гибели Бюсси связана с именем Франсуазы де Монсоро, жены графа Шарля де Монсоро, главного ловчего герцога Анжуйского.

Бюсси и Франсуаза познакомились в Париже, но первоначально не проявили друг к другу никаких особенных чувств.
Только два года спустя после их знакомства, когда Бюсси пребывал в Анжу в должности губернатора, а Франсуаза жила поблизости, в замке Кутансьер на Луаре, он принялся ухаживать за графиней (возможно, просто потому, что других дам его круга в провинции не было), а она, в свою очередь, приняла его ухаживания.
Граф де Монсоро по своей придворной должности (он отвечал за организацию королевских охот) вынужден был постоянно отлучаться в Париж, что позволяло Бюсси часто посещать графиню.

По своему обыкновению, в письме в Париж Бюсси похвастался очередной любовной победой; письмо попало к герцогу Анжуйскому, который передал его откровенно ненавидевшему Бюсси королю. Тот, в свою очередь, показал письмо де Монсоро, который, спешно прискакав в Кутансьер, вынудил жену отправить любовнику приглашение.
Пришедший на свидание Бюсси попал в ловушку. Он отбил атаку десятка слуг графа, набросившихся на него, когда закрылись ворота, убив четырёх из них, сломал шпагу и бросился к окну. Там он и пал от кинжала появившегося из-за угла мужа.

Де Монсоро не скрывал своей роли в гибели Бюсси, открыто заявляя, что убил вора, ночью проникнувшего к нему в замок. Поступок графа вызвал в обществе лишь одобрение. Родственники Бюсси, в том числе братья, не пожелали мстить за него. Смерть Бюсси оплакивала, вероятно, только одна дама — его сестра Рене де Клермон, жена Жана де Баланьи, маршала Франции.

Бюсси в литературе

  1. Брантом. Галантные дамы
  2. Чапмен. Бюсси д’Амбуаз: трагедия. (1607). На русский язык не переведена.
  3. Александр Дюма. Графиня де Монсоро.
  4. Кондратий Биркин. Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I.

Вероятно, наиболее известно литературное воплощение образа Бюсси в романе «Графиня де Монсоро» Дюма. В этом романе де Бюсси сильно «облагорожен», он описан как образец дворянина своего времени, «рыцарь без страха и упрёка», крайне щепетильный в вопросах чести, сильный, умный, независимый, до конца верный своему слову и своим друзьям. Учитывая вышеописанные эпизоды его биографии, истинный облик Бюсси был гораздо менее привлекателен. В романе Бюсси назван графом, возможно из-за этого реальному Бюсси ошибочно приписывают графский титул.

Бюсси в кинематографе

  1. «Графиня де Монсоро» (1971, Франция) — Николя Сильбер (Nicolas Silberg)
  2. «Графиня де Монсоро» (1997, Россия) — Александр Домогаров.
  3. «Графиня де Монсоро» (2008, Франция) — Тома Жуанне (Thomas Jouannet)

Напишите отзыв о статье "Бюсси д’Амбуаз, Луи де Клермон"

Отрывок, характеризующий Бюсси д’Амбуаз, Луи де Клермон

Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.