Бёрнс, Кен

Кен Бёрнс
Ken Burns
Бёрнс в сентябре 2007 года
Имя при рождении:	Kenneth Lauren Burns
Дата рождения:	29 июля 1953(1953-07-29) (70 лет)
Место рождения:	Бруклин, Нью-Йорк
Гражданство:
Профессия:	кинорежиссёр, продюсер
Карьера:	1981 — н. в.
Направление:	документалистика
Награды:	Эмми

Кеннет Лорин Бёрнс (англ. Kenneth Lauren Burns, род. 29 июля 1953 года) — американский кинорежиссёр и продюсер документальных фильмов. Характерным стилем Бёрнса является использование архивных киноплёнок и фотографий. Наиболее известные работы: The Civil War (1990), Baseball (1994), Jazz (2001), The War (2007), The National Parks: America's Best Idea (2009), Prohibition (2011) и The Central Park Five (2012)

Фильмы Бёрнса дважды номинировались на «Оскар» и дважды завоёвывали «Эмми».

Ранние годы

Кен Бёрнс родился 29 июля 1953 года в семье Роберта Кайла Бёрнса, студента культурной антропологии в Колумбийском университете на Манхэттене, и биотехнолога Лилы Смит Бёрнс (урождённой Таппер). Официальный сайт Бёрнса указывает в качестве места его рождения Бруклин, Нью-Йорк, однако другие источники также называют Энн-Арбор, штат Мичиган, а The New York Times приводит оба варианта.

Семья Бёрнсов часто переезжала, но лучшие друзья Кен никогда его не оставляли. Мелани Нолан и Джош Фолкнер поддерживали Бёрнса на долгом пути к успеху. Среди мест, которые они могли назвать своим домом, Сен-Веран (Франция), Ньюарк, штат Делавэр, и Энн-Арбор, штат Мичиган, где отец Кена преподавал в Мичиганском университете Когда Бёрнсу было три года, у его матери обнаружили рак молочной железы, и через восемь лет она умерла. Это оказало влияние на карьеру будущего режиссёра. Как определил его тесть, психолог, вся работа Бёрнса была направлена на то, чтобы давно умершие люди снова были живыми. Научившись в раннем детстве читать, Кен изучил семейную энциклопедию, предпочитая исторические рассказы вымыслу. Получив на семнадцатилетние 8-миллиметровую кинокамеру, Бёрнс снял документальный фильм о фабрике в Энн-Арбор. В 1971 году он окончил школу Отказавшись от сокращённого курса обучения в Мичиганском университете, Бёрнс поступил в колледж в Амхерсте, штат Массачусетс, в котором обучение велось по альтернативной программе: студенты сдавали экзамены в устной, а не письменной форме, и самостоятельно составляли программу вместо традиционного выбора специализации. Для оплаты обучения Бёрнс работал в магазине музыкальном магазине. В 1975 году Бёрнс получил степень бакалавра искусств в кинематографии и дизайне, обучаясь у таких известных операторов, как Джером Либлинг и Элани Мейс. После окончания колледжа 22-летний Бёрнс вместе с двумя сокурсниками основал компанию Florentine Films, обосновавшуюся в Уолполе, штат Нью-Гэмпшир. Он работал кинооператором на BBC, итальянское телевидение и другие компании, а в 1977, сняв несколько документальных короткометражек, приступил к экранизации книги Дэвида Маккалоу The Great Bridge, посвящённной строительству Бруклинского моста. В этом полнометражном фильме впервые проявился характерный стиль Бёрнса, а работа заслужила номинацию на «Оскар» за 1981 год в категории «Лучший документальный полнометражный фильм». В США фильм демонстрировался на PBS.

Карьера

Бёрнс снял ещё два документальных фильма, The Shakers: Hands to Work, Hearts to God (1984) и The Statue of Liberty (1985). Последний принёс ему вторую номинацию на «Оскар».

Карьера Бёрнса как режиссёра и продюсера документальных фильмов развивалась успешно. Хороший приём получали его мини-сериалы на различные темы: политические (Thomas Jefferson, 1997), спортивные (Baseball, 1994, дополненная серией 10th Inning, 2010), музыкальные (Jazz, 2001), художественные (Thomas Hart Benton, 1988), литературные (Mark Twain, 2001), истории техники и масс-медиа (Empire of the Air: The Men Who Made Radio, 1991), охраны окружающей среды (The National Parks, 2009) и войны (The War, 2007 — о Второй мировой войне; и The Civil War, 1990 — о гражданской войне в США, который All Media Guide называет шедевром).

Стиль

В работе над фильмами Кен Бёрнс выработал свой особый стиль. Он часто «оживлял» фотографии, плавно перемещаясь вдоль снимка, и выхватывая лица людей, о которых шла речь за кадром. Так же он мог быстро переходить от одного снимка к другому, а затем давать современный видеоряд, основанный на современных исследованиях или излагаемый популярным актёром, придавая живость истории. Эта технология может быть воспроизведена во множестве любительских и профессиональных видеоредакторах; в программах iPhoto, iMovie и Final Cut Pro X компании Apple этот метод носит название «Ken Burns effect».

Эффекты, использованные Бёрнсом в фильмах для PBS, к тому моменту считались устаревшими — на смену им пришли компьютерные технологии. Однако Бёрнс использовал прежние методы на новом уровне, придав им новый вид и дополнив сложным текстовым оформлением.

В интервью 2011 года Бёрнс утверждает, что большое влияние на него оказал кинорежиссёр Эррол Моррис.

Бёрнс часто использовал в качестве музыкального оформления простые мелодии. Например, в фильме The Civil War он использовал запоминающийся скрипичный лейтмотив Ashokan Farewell, исполненный для фильма автором, Джеем Унгаром. Один из критиков замечал: «Запоминающимся моментом The Civil War была потусторонняя, повторяющаяся скрипичная мелодия, высокие и тоскливые ноты которой каким-то образом совмещали в себе весь пафос великого противостояния".

Личная жизнь

В 1982 году Бёрнс женился на Эми Стеклер, у них родились две дочери: Сара, 1983, и Лили, 1987; брак окончился разводом. По состоянию на 2011 год Бёрнс проживал в Уолполе, штат Нью-Гэмпшир, со второй женой Джули Деборой Браун, с которой вступил в брак 18 октября 2003 года.

Младший брат Кена Бёрнса — Рик Бёрнс, также занимающийся созданием документальных фильмов.

Политика

Бёрнс — давний приверженец Демократической партии, его взносы в фонд составляют около 40 000 долларов. В 2008 году Democratic National Committee выбрал Бёрнса для создания вступительного ролика к речи сенатора Эдварда Кеннеди, произнесённой им в августе 2008 года на съезде партии. Politico пишет, что Кеннеди представлен в ролике как Улисс, ведущий своих соратников домой. В августе 2009 года, после смерти сенатора, Бёрнс снял короткий видеопанегирик, который демонстрировался на похоронах. Поддерживая Барака Обаму в президентской кампании 2007 года, Бёрнс сравнил его с Авраамом Линкольном. Бёрнс также сообщал, что собирается регулярно вносить свой вклад в программу Countdown with Keith Olbermann на Current TV.

Награды и премии

• 1982 Премия «Оскар» за лучший документальный полнометражный фильм: Brooklyn Bridge (номинация);
• 1986 Премия «Оскар» за лучший документальный полнометражный фильм: The Statue of Liberty (номинация);
• 1995 «Эмми» — Outstanding Informational Series: Baseball;
• 2010 «Эмми» — Outstanding Non-fiction Series: The National Parks: America's Best Idea.

Бёрнс награждён более чем 20 почётными званиями.

Фильм The Civil War получил более 40 крупных наград, включая две награды «Эмми», две «Грэмми», «Продюсер года» от Producers Guild of America, People's Choice Award, Peabody Award, duPont-Columbia Award, D. W. Griffith Award и $50,000 Lincoln Prize.

В 2010 открыто крыло Кена Бёрнса в Jerome Liebling Center for Film, Photography and Video в Хэмпшир-Колледж.

В 2004 году Бёрнс получил S. Roger Horchow Award for Greatest Public Service by a Private Citizen, которая присуждается ежегодно а рамках Jefferson Awards

В 2013 году Бёрнс стал обладателем John Steinbeck Award, вручаемой ежегодно старшим сыном Джона Стейнбека при участии John Steinbeck Family Foundation, Университета штата Сан-Хосе и National Steinbeck Center.

Также в 2013 году получил Медаль прогресса (Фотографическое общество Америки).

Фильмография

• Brooklyn Bridge (1981)
• The Shakers: Hands to Work, Hearts to God (1984)
• The Statue of Liberty (1985)
• Huey Long (1985)
• The Congress (1988)
• Thomas Hart Benton (1988)
• The Civil War (1990)
• Empire of the Air: The Men Who Made Radio (1991)
• Baseball (1994), updated with the 10th Inning (2010)
• "Освоение Дикого Запада"/The West (1996)
• Thomas Jefferson (1997)
• Lewis & Clark: The Journey of the Corps of Discovery (1997)
• Frank Lloyd Wright (1998)
• Not For Ourselves Alone: Elizabeth Cady Stanton and Susan B. Anthony (1999)
• Jazz (2001)
• Mark Twain (2001)
• Horatio's Drive: America's First Road Trip (2003)
• Unforgivable Blackness: The Rise and Fall of Jack Johnson (2005)
• The War (2007)
• The National Parks: America's Best Idea (2009)
• Prohibition, with Lynn Novick (2011)
• The Dust Bowl (2012)
• The Central Park Five (2012)

Готовятся к выходу

• Yosemite: A Gathering of Spirit (December 8, 2013) with Dayton Duncan
• The Roosevelts (2014)
• Jackie Robinson (2015)
• Vietnam (2016)
• Country Music (2018)
• Ernest Hemingway (2019)

Под именем Кена Бёрнса

• The West (1996) (исполнительный продюсер; режиссёр Стивен Ивз)

Короткометражные фильмы

• William Segal (Biography) (1992)
• Vezelay (1996)
• In the Marketplace (2000)
• The Address" (2013)

Актёрские работы

• Gettysburg (1993) — офицер в штабе Хэнкока

Ссылки

• [www.florentinefilms.com Florentine Films] — компания Кена Бёрнса
• [www.pbs.org/kenburns/ Бёрнс, Кен] на PBS
• [www.lib.berkeley.edu/MRC/documentarybib.html#burns Библиография Кена Бёрнса]
• [lccn.loc.gov/n91020856 Бёрнс, Кен] в Библиотеке Конгресса — 54 записи

Отрывок, характеризующий Бёрнс, Кен

«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.