Маркевич, Болеслав Михайлович

Болеслав Михайлович Маркевич
Дата рождения:	1822(1822)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	18 (30) ноября 1884(1884-11-30)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Род деятельности:	публицист, писатель, литературный критик.
Подпись:

Болеслав Михайлович Маркевич (1822, Санкт-Петербург, Российская империя — 18 (30) ноября 1884, Санкт-Петербург) — русский писатель, публицист, литературный критик, государственный служащий.

Биография

Родился в Петербурге, в семье, ведущей происхождение от польского шляхетского рода. Детство провёл в Киеве и в Волынской губернии, в 1836 году вместе с семьей переехал в Одессу, и поступил там в гимназию при Ришельевском лицее. В 1838 году поступил на юридический факультет Ришельевского лицея. По окончании лицея Маркевич переехал в Петербург и пошёл служить в Министерство государственных имуществ. В это время общался с В. Г. Белинским, активно участвовал в кружке Белинского

В период с 1848 по 1854 год работал в канцелярии московского генерал-губернатора, затем служил в петербургском Министерстве государственного контроля до 1860 года. В 1863 году стал чиновником особых поручений в Министерстве внутренних дел, в 1866 году был переведён в Министерство народного просвещения, также в этом году стал камергером. С 1873 года состоял в Совете Министерства народного просвещения.

В конце 40-х увлёкся сочинительством, начав как водевилист, затем сблизился с кругом М. Н. Каткова и с ним самим лично, в середине 60-х стал сотрудником «Московских ведомостей» и «Русского вестника», печатался как романист, театральный и литературный критик. Позже печатался в газетах «Русский мир», «Биржевые ведомости», «Санкт-Петербургские ведомости». В своих статьях и произведениях он высказывал консервативную точку зрения на актуальные вопросы, критиковал современную ему интеллигенцию за чрезмерное увлечение западными ценностями.

Если семинарство кинулось в радикализм социалистического оттенка в силу всего своего печального, грубого и приниженного быта, то в дворянской среде явление это следует искать в этой (passez moi le terme) либеральной мастурбации на всякие парламентарные и республиканские порядки Запада, которой предавались у нас в прошлое царствование немалое число культурных тунеядцев, что им нисколько не мешало злоупотреблять своим помещичьим правом, проигрывать крестьян своих в карты и предоставлять воспитание своих детей произволу матушки-судьбы.

— Письмо от 23 июля 1880 г. П. К. Щебальскому // Письма Б. М. Маркевича к графу А. К. Толстому, П. К. Щебальскому и другим. СПБ., 1888. — С. 154

За свои взгляды постоянно подвергался критике со стороны либеральных писателей и журналистов, которых он называл «мошенники пера, прелюбодеи мысли и разбойники печати». (Впоследствии выражение «Мошенники пера и разбойники печати» стало крылатым, и использовалось зачастую и против самого Маркевича теми же либералами).

Самым известным писательским трудом Маркевича является его трилогия: «Четверть века назад», «Перелом» и «Бездна». В этих произведениях писатель показывает противостояние в общественной мысли в России начиная с 40-х годов XIX века, идеологическую борьбу западников и славянофилов. В персонажах романов угадываются реальные исторические прототипы. Трилогия имела большой успех во всех слоях общества, от студенчества до императорского двора.

Литература

• Венгеров С. А. Маркевич, Болеслав Михайлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=4671&abc=1 Биография] в «Большой энциклопедии русского народа».
• [www.rulex.ru/01130234.htm Биография] в «Русском биографическом словаре».

Ссылки

• Михаил Смолин [www.fondiv.ru/articles/6/282/ Забытый консервативный писатель — Болеслав Маркевич]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003605172#?page=5 Письма Б.М. Маркевича к графу А.К. Толстому, П.К. Щербальскому и др.] — СПб.: тип. т-ва «Обществ. польза», 1888. — 369 с.  (фр.) и  (рус.)

Отрывок, характеризующий Маркевич, Болеслав Михайлович

– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.