Петровский, Борис Васильевич

Борис Васильевич Петровский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Почтовая марка России, 2011 год</td></tr>
Министр здравоохранения СССР
8 сентября 1965 — 12 декабря 1980
Глава правительства:	Алексей Николаевич Косыгин; Николай Александрович Тихонов
Предшественник:	Сергей Владимирович Курашов
Преемник:	Сергей Петрович Буренков
Рождение:	14 (27) июня 1908(1908-06-27) Ессентуки, Терская область, Российская империя
Смерть:	4 мая 2004(2004-05-04) (95 лет) Москва, Российская Федерация
Место погребения:	Новодевичье кладбище
Отец:	Василий Иванович Петровский
Партия:	КПСС
Образование:	Московский государственный университет
Учёная степень:	доктор медицинских наук
Учёное звание:	профессор академик АН СССР академик АМН СССР
Профессия:	врач
Военная служба
Годы службы:	1941 — 1945
Принадлежность:	СССР СССР
Род войск:	медицина
Звание:
Сражения:	Великая Отечественная война
Научная деятельность
Научная сфера:	хирургия
Место работы:	Российский национальный исследовательский медицинский университет имени Н. И. Пирогова; Военно-медицинская академия имени С. М. Кирова; Первый Московский государственный медицинский университет имени И. М. Сеченова
Известен как:	почетный директор Федерального государственного бюджетного учреждения «Российский научный центр хирургии имени академика Б. В. Петровского» Российской академии медицинских наук
Награды:

Бори́с Васи́льевич Петро́вский (14 (27) июня 1908, Ессентуки, Терская область, Российская Империя — 4 мая 2004, Москва, Российская Федерация) — крупный советский и российский хирург, учёный и клиницист; организатор здравоохранения и общественный деятель. Доктор медицинских наук, профессор. Министр здравоохранения СССР (1965—1980 годы), директор Всесоюзного научного центра хирургии АМН СССР. Академик АН СССР, АМН СССР. Заслуженный деятель науки РСФСР (1957). Герой Социалистического Труда (1968). Лауреат Ленинской премии (1960) и Государственной премии СССР (1971).

Биография

Родился 14 июня (27 июня по новому стилю) 1908 года в городе Ессентуки Терской области (ныне Ставропольский край). Семья проживала в селе Благодарном — административном центре Благодарненского уезда Ставропольской губернии. Отец — Василий Иванович Петровский — работал главным врачом земской больницы.

В 1916 году семья переехала в Кисловодск, где после Октябрьской революции отец стал работать в Доме отдыха ВЦИК «Красные Камни». Здесь его пациентами были видные политические деятели, среди которых — и Надежда Константиновна Крупская.

В 1916—1924 годах учился в школе 2-й ступени в городе Кисловодске. После окончания школы поступил на работу дезинфектором на дезинфекционную станцию Кисловодска. Здесь же окончил курсы бухгалтерии, стенографии, санитарные курсы и стал работать рассыльным в отделении профсоюза «Медсантруд», одновременно усиленно готовился к поступлению в университет. В 1930 году окончил медицинский факультет Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. По словам самого Петровского, годы занятий в университете укрепили в нём интерес к хирургии, показали необходимость разносторонней и глубокой подготовки в первую очередь как врача, а потом уже как «узкого» специалиста. Хорошо понимая, что хирургом можно стать, только будучи разносторонне и фундаментально подготовленным врачом, Петровский основательно изучал клинические дисциплины, физиологию, многие часы проводил в анатомическом театре, осваивая и совершенствуя хирургическую технику, много дежурил в клинике и присутствовал на обходах старших коллег, выполнял первые самостоятельные операции. Окончив учёбу в университете, около полутора лет работал хирургом в районной больнице города Подольска Московской области.

С 1932 года началась научная деятельность — в должности научного сотрудника Московского онкологического института (под руководством профессора П. А. Герцена) и Клиники общей хирургии при медицинском факультете МГУ. Способности исследователя и талант хирурга нашли благодатную почву — за несколько лет напряжённого труда Петровский выполнил исследования важных вопросов онкологии (лечение рака молочной железы), трансфузиологии (методика длительных массивных трансфузий и капельного переливания крови), а также шока. Первая его научная статья «К оценке отдаленных результатов хирургического лечения рака молочной железы» была опубликована в 1937 году в журнале «Хирургия».

В 1937 году Петровский защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата медицинских наук на тему «Капельное переливание крови и кровезамещающих жидкостей в онкологической практике». В переработанном виде она была издана в виде монографии в 1948 году. Интерес к переливанию крови он сохранил и в последующие годы, в частности, к методам введения крови в организм, влиянию трансфузий на функции организма. В 1938 году ему было присвоено звание старшего научного сотрудника (доцента). В 1939—1940 годах участвовал в качестве ведущего хирурга и заместителя начальника полевого госпиталя действующей армии, в военных событиях на Карельском перешейке.

С 1941 года Петровский — доцент кафедры общей хирургии 2-го Московского медицинского института имени П. И. Пирогова. Во время Великой Отечественной войны 1941—1945 годов — ведущий хирург эвакогоспиталей в действующей армии (1941—1944 годы). В 1944—1945 годах старший преподаватель кафедры факультетской хирургии Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова (Ленинград). В годы войны он проверил свои идеи о методах переливания крови, с успехом применив введение крови в сонную артерию, а затем непосредственно в грудную аорту.

Закончив войну сложившимся самостоятельным хирургом и исследователем, Петровский приступил в октябре 1945 года к работе заместителем директора по науке Института клинической и экспериментальной хирургии Академии медицинских наук СССР.

Большой цикл исследований, интенсивно продолженный в послевоенные годы, Петровский оформил в докторскую диссертацию, которую защитил в 1947 году (тема «Хирургическое лечение огнестрельных ранений сосудов в условиях фронтового района»). В 1949 году диссертация была издана в виде монографии («Хирургическое лечение ранений сосудов»).

В 1948—1949 годах — профессор кафедры общей хирургии 2-го Московского медицинского института имени Н. И. Пирогова, в 1949—1951 годах — директор кафедры госпитальной хирургии и заведующий 3-й хирургической клиникой Будапештского университета, в 1951—1956 годах — заведующий кафедрой факультетской хирургии 2-го Московского медицинского института имени Н. И. Пирогова. В 1953—1965 годах — главный хирург 4-го Главного управления Министерства здравоохранения СССР.

В 1956 году ему были присвоены почётные звания «Заслуженный деятель науки РСФСР» и «Заслуженный деятель науки Азербайджанской ССР». В 1957 году избран действительным членом (академиком) АМН СССР (с 1991 — РАМН), в 1966 — Академии наук (АН) СССР (с 1991 — РАН).

С 1956 года — заведующий кафедрой госпитальной хирургии 1-го Московского медицинского института имени И. М. Сеченова и одновременно (с 1963) директор Всесоюзного научно-исследовательского института клинической и экспериментальной хирургии.
Организатор и участник Пироговских чтений.

Организатор (1963) и директор (1963—1988) Всесоюзного научного центра хирургии АМН СССР. С 1989 года — Почётный директор этого Центра.

В 1964 году выполнил первую успешную операцию протезирования митрального клапана сердца с механической (бесшовной) фиксацией, а в 1965 году впервые в СССР успешно осуществил пересадку почки человеку.

С сентября 1965 по декабрь 1980 года возглавлял Министерство здравоохранения СССР. За почти 16 лет работы на посту министра он принимал непосредственное участие в разработке и реализации всех важнейших документов, направленных на совершенствование народного здравоохранения. Диапазон его деятельности был исключительно широк, если учесть задачи, стоявшие перед органами здравоохранения. Значительное развитие в период руководства Министерством здравоохранения получило сотрудничество с другими странами. Осуществлялся систематический обмен опытом в области науки и практики здравоохранения с Францией, Финляндией, США, Великобританией, Швецией, Италией, Канадой, Японией и другими государствами на основе заключённых межправительственных соглашений и протоколов.

Член ВКП(б)/КПСС с 1942 года. Делегат 22—25-го съездов КПСС. Кандидат в члены ЦК КПСС (1966—1981). Депутат Верховного Совета СССР (1962—1984).

Жил в Москве. Скончался 4 мая 2004 года, на 96-м году жизни. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, где над могилой возвышается его [novodevichye.com/petrovsky/ скульптура].

Память

• Б. В. Петровский опубликовал свыше 500 научных работ, в том числе около 40 монографий. Создал одну из крупнейших научных хирургических школ (более 150 докторов наук, из которых более 70 — это руководители клиник и крупных стационаров).
• В 2011 году была выпущена почтовая марка России, посвященная Петровскому.

Заслуги

Награды

• Герой Социалистического Труда (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1968 года, Орден Ленина и Медаль «Серп и Молот») — за большие заслуги в развитии советской медицинской науки и здравоохранения, подготовку научных кадров и в связи с шестидесятилетием со дня рождения
• Орден Святого апостола Андрея Первозванного (4 июня 2003 года) — за выдающиеся достижения в области здравоохранения и медицинской науки
• Орден «За заслуги перед Отечеством» II степени (28 мая 1998 года) — за выдающийся вклад в развитие медицинской науки и подготовку высококвалифицированных кадров
• Орден Ленина (1961 год) — за большие заслуги в области охраны здоровья советского народа и развитие медицинской науки
• Орден Ленина (1965 год) — за большие заслуги в подготовке кадров, развитии медицинской науки и в связи с 200-летием со дня основания 1-го Московского медицинского института им. И. М. Сеченова.
• Орден Ленина (1978 год) — за заслуги в развитии здравоохранения и медицинской науки и в связи с семидесятилетием со дня рождения
• Орден Октябрьской Революции (1971 год)
• двумя орденами Отечественной войны 2-й степени
  • первый — 29 апреля 1943 года — за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество
  • второй — 6 апреля 1985 года — за храбрость, стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, и в ознаменование 40-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов
• Орден Трудового Красного Знамени (24 июня 1988 года)
• Орден Дружбы народов (27 мая 1993 года) — за большой вклад в развитие отечественной хирургии и подготовку высококвалифицированных специалистов для народного здравоохранения
• Орден Красной Звезды (26 мая 1942 год) — за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм
• Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1945 год)
• Медаль «В память 800-летия Москвы» (1948 год)
• Медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина» (1970 год)
• Заслуженный деятель науки РСФСР (1957 год)
• Заслуженный деятель науки Азербайджанской ССР (1957 год)
• медали

Иностранные награды и звания:

• Орден Знамени (ВНР) (1970 год)
• Медаль «Дружба», МНР (1972 год)
• Медаль «Отличный преподаватель Института усовершенствования врачей», Венгрия (1977 год)
• Орден Дружбы (ЧССР) (1979 год)
• Командор со звездой ордена Заслуг перед Республикой Польша (1972)
• Командор ордена Заслуг перед Республикой Польша (1985 год)
• Орден «За заслуги», Венгрия (1951 год)
• другие ордена и медали

Премии

• Ленинская премия (1960) — за работы по хирургии сердца и сосудов
• Государственная премия СССР (1971) — за работы по пересадке почек
• Премия имени Н. Н. Бурденко АМН СССР (1953) — за монографию по лечению рака пищевода
• Международная премия имени Леона Бернара Всемирной Организации Здравоохранения (1975) — за развитие общественного здравоохранения

Звания

• Член 34 международных обществ, ассоциаций, академий и колледжей, а также почётный член 14 зарубежных хирургических обществ.
• Почётный гражданин города Кисловодска.

Ссылки

•  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=10159 Петровский, Борис Васильевич]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Петровский, Борис Васильевич

В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.