Вагинов, Константин Константинович

Константин Константинович Вагинов
Имя при рождении:	Константин Константинович Вагенгейм
Место смерти:	Ленинград, РСФСР, СССР
Род деятельности:	поэт, прозаик
Язык произведений:	русский
[az.lib.ru/w/waginow_k_k/ Произведения на сайте Lib.ru]
Цитаты в Викицитатнике

Константин Константинович Вáгинов (до 1915 года Вагенгейм; 21 сентября [3 октября] 1899, Петербург — 26 апреля 1934) — русский прозаик и поэт.

Биография и творчество

Родился в Петербурге 21 сентября (3 октября) 1899 года в семье ротмистра жандармской службы Константина Адольфовича Вагенгейма (1868 — 1 сентября 1937, расстрелян) и Любови Алексеевны Баландиной (30 июля 1877 — после 1935), дочери золотопромышленника и городского главы Енисейска Алексея Софроновича Баландина. При вступлении в брак в 1897 году Константин Адольфович перешёл из лютеранства в православие. Со стороны отца семья была еврейского происхождения, но лютеранство принял уже дед писателя — зубной врач и выпускник Медико-хирургической академии Адольф Самойлович Вагенгейм (1834—1907), с 1858 года служивший зубным врачом Петербургской дирекции Императорских театров. Видными зубными врачами были также брат деда Людвиг Самойлович Вагенгейм (1821—1889) и его отец — придворный дантист Самуил Бернгардович Вагенгейм. До 1918 года семья жила на Литейном проспекте, в доме 25, принадлежавшем Любови Алексеевне. В советское время родители были репрессированы.

Константин получил образование в гимназии Я. Гуревича, где проучился с 1908 по 1917 год. В 1915 году членам семьи Вагенгеймов (отец, мать и трое сыновей) высочайше было позволено именоваться Вагиновыми (искусственная переделка фамилии, связанная с антинемецкими настроениями в России). Летом 1917 года поступил на юридический факультет Петроградского университета, в 1919 году был мобилизован в Красную армию. Воевал на польском фронте и за Уралом.

В 1920 году или в начале 1921 года Вагинов вернулся в Петроград, поселившись в доме 105 по набережной Екатерининского канала. Ещё в гимназии Вагинов начал писать стихи, подражая «Цветам зла» Бодлера. В поэзии Вагинова одно из центральных мест занимает образ Петербурга. Вагинов собирает и изучает литературу по античной истории и археологии, имеет прекрасную коллекцию монет.

Вагинов входит в разнообразные поэтические группы, в большом количестве существовавшие в Петрограде начала 1920-х годов, а летом 1921 года был принят в «Цех поэтов» Николая Гумилёва. В то же время вместе с Н. Тихоновым, П. Волковым и С. Колбасьевым основал группу «Островитяне». В сентябре 1921 года «Островитяне» выпустили первый (машинописный) сборник стихов, в котором впервые были напечатаны стихи Вагинова. Было объявлено о готовящихся к выходу книгах стихов Вагинова «Петербургские ночи» и прозы «Монастырь Господа нашего Аполлона», но эти издания так и не удалось осуществить из-за нехватки средств. Однако «Монастырь Господа нашего Аполлона» был напечатан в 1922 году в первом выпуске альманаха «Абраксас» под ред. М. Кузмина и А. Радловой. В конце 1921 года усилиями другой литературной группы, «Кольца поэтов им. К. Фофанова», вышла первая книга стихов Вагинова «Путешествие в Хаос».

Хотя Вагинов, по его собственным словам, в 1921—1922 годах «состоял почти во всех поэтических объединениях Петрограда», его нельзя причислить к какой-либо школе. Поэзия Вагинова носила ярко индивидуальный характер.

В 1923—1927 годах Вагинов учился на словесном отделении Высших государственных курсов искусствознания при Институте истории искусств, одновременно слушая лекции на изобразительном отделении. Среди его преподавателей были Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум, Б. Энгельгардт.

В 1924 году Вагинов знакомится с Михаилом Бахтиным, который высоко оценил его творчество и прежде всего его «карнавальные» романы. В круге Бахтина Вагинов знакомится с И. И. Соллертинским, М. В. Юдиной, П. Н. Медведевым, Л. В. Пумпянским.

В 1926 году выходит в свет книга стихотворений Вагинова (без названия), в 1931 году — «Опыты соединения слов посредством ритма».

Вагинов известен прежде всего как прозаик, автор модернистских романов «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова», «Бамбочада», «Гарпагониана».

В 1927 году был арестован его отец (к тому времени работавший бухгалтером) и Особым совещанием Коллегии ОГПУ 2 сентября 1927 года осуждён по ст. 58-11 УК РСФСР на 3 года ссылки в Сибирь, где устроился счетоводом. Повторно арестован 16 августа 1937 года в Оренбургской области и приговорён тройкой к расстрелу. Мать писателя также была выслана в Оренбург, вызвана в НКВД и не вернулась; его брат Алексей с женой погибли в блокаду.

В 1928 году Вагинов вместе с Д. Хармсом, А. Введенским и Н. Заболоцким принимает участие в знаменитом вечере обэриутов «Три левых часа», который впоследствии в пародийной форме выводит в своём романе «Труды и дни Свистонова».

26 апреля 1934 года после продолжительного заболевания туберкулёзом Вагинов умирает. На страницах «Литературного Ленинграда» появляется некролог за авторством Вс. Рождественского и Н. Чуковского: «Облик Кости Вагинова был отмечен чертами исключительного личного обаяния. Строгий и требовательный к себе, замкнутый в сфере своих творческих замыслов, до предела скромный в оценке собственных достижений, — он с искренним сочувствием относился к работе своих сотоварищей по литературе и оставил по себе долгую и прочную память в поэтическом содружестве последних лет как тонкий и изысканный мастер, прекрасный товарищ, вдумчивый и взыскательный друг».

Благодаря открытию заново обэриутов, начавшемуся в 1960-х, обратили внимание и на Вагинова. Леонид Чертков подготовил в Кёльне первое «Собрание стихотворений» Вагинова, вышедшее в 1982 году. В 1983 в США вышел роман «Гарпагониана». Переиздания и новые публикации писателя в СССР появились только в 1989 году, во время перестройки.

Проза Вагинова представляет собой сложное и многоплановое явление. В ней можно обнаружить влияния петербургских повестей Гоголя и Достоевского, Андрея Белого, античного романа и новелл Возрождения, плутовского романа XVIII века.

Был похоронен на Смоленском православном кладбище, могила не сохранилась.

Основные сочинения

• • Путешествие в хаос. Пб., 1921
  • Вагинов Константин. Л., 1926 (репринт — Ann Arbor, 1978)
  • Опыты соединения слов посредством ритма. Л., Изд. писателей, 1931. (Репринт — М., Книг,а, 1991)
  • «Козлиная песнь», роман. Л., "Прибой", 1928
  • «Труды и дни Свистонова», роман. Л., изд. писателей, 1929
  • «Бамбочада», роман. Л., изд. писателей, 1931
  • «Гарпагониана», роман (1933, впервые издан в 1983)

Издания сочинений Вагинова

• Вагинов К. К. Собрание стихотворений. — Мunchen, 1982
• Вагинов К. К. Гарпагониана. — Ann Arbor, 1983
• Вагинов К. К. Труды и дни Свистонова. — Нью-Йорк, 1984
• Вагинов К. К. Козлиная песнь. Труды и дни Свистонова. Бамбочада. — М.: Художественная литература, 1989. — 480 с., 100 000 экз. — (Забытая книга).
• Вагинов К. К. Романы. — М.: Художественная литература, 1991. — 480 с., 100 000 экз.
• Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы / Вступ. статья Т. Л. Никольской, примеч. Т. Л. Никольской и В. И. Эрля. — М.: Современник, 1991. — 592 с., 100 000 экз. — (Из наследия). ISBN 5-270-01015-1.
• Вагинов К. К. Стихотворения и поэмы / Подгот. текстов, сост., вступ. ст., примеч. А. Г. Герасимовой. — Томск: Водолей, 1998. ISBN 5-7137-0104-2
• Вагинов К. К.  Полное собрание сочинений в прозе / Примечания Т. Л. Никольской и В. И. Эрля. — СПб.: Академический проект, 1999. — ISBN 5-7331-0163-6.
• Вагинов К. К. Петербургские ночи / Подгот. текста, статья и коммент. А. Л. Дмитренко. — СПб.: Гиперион, 2002. — (Петербургская поэтическая культура, 1). ISBN 5-89332-050-6
• Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы, стихи. — М.: Эксмо, 2008. — 608 с. — (Русская классика XX века).
• Вагинов К. К. Песня слов / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. А. Г. Герасимовой. — М.: ОГИ, 2012. — 368 с.

См. также

• Бамбочады

Исследования

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>
• Блюм А., Мартынов И. Петроградские библиофилы. По страницам сатирических романов Константина Вагинова // Альманах библиофила. Вып. 4. М., 1977. С. 217—235.
• Evgeny Pavlov. Writing as Mortification: Allegories of History in Konstantin Vaginovʼs Trudy i Dni Svistonova // Russian Literature, 69, № 2-4, 15 February-15 May 2011. P. 359—381.
• Бреслер Д. М., Дмитренко А. Л. Константин Вагинов в диалоге с пролетариатом (литкружок завода «Светлана» и работа над историей Нарвской заставы) // Русская литература. 2013. № 4. С. 212—234.

Ссылки

• [lib.ru/RUSSLIT/WAGINOW/ Сочинения Вагинова в «Библиотеке Максима Мошкова»]
• Анна Герасимова. [www.umka.ru/liter/930307.html Труды и дни Константина Вагинова]
• [az.lib.ru/w/waginow_k_k/ Сочинения Вагинова на сайте Lib.ru: Классика]

Отрывок, характеризующий Вагинов, Константин Константинович

Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.