Вагнер, Егор Егорович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Егор Егорович Вагнер
Дата рождения:

9 декабря 1849(1849-12-09)

Место рождения:

Казань

Дата смерти:

27 ноября 1903(1903-11-27) (53 года)

Место смерти:

Варшава

Страна:

Российская империя Российская империя

Научная сфера:

химия

Место работы:

Варшавский университет

Альма-матер:

Казанский университет

Научный руководитель:

А. М. Зайцев,
А. М. Бутлеров,
Н. А. Меншуткин

Известен как:

Открыл реакцию Вагнера, камфеновую перегруппировку 1-го рода

Егор Егорович Вагнер (9 декабря 1849 года, Казань — 27 ноября 1903 года, Варшава) — русский химик-органик.





Детство и юность

Дедом Егора Егоровича Вагнера был Август Вагнер, фармацевт из Восточной Пруссии. В поисках счастья молодой Август отправился в далекую Россию, в город Казань, где он открыл собственную аптеку. Дела его шли хорошо, чему в немалой мере способствовали высокая квалификация и личное обаяние. Спустя несколько лет работы Август стал состоятельным человеком и женился на местной девушке из немецкой семьи. Брак был счастливым, но недолгим – Август Вагнер скоропостижно скончался, оставив жене сына Егора и дочь Марию.[1]

Вдова вышла замуж за аптекаря Бахмана. Он тепло относился к осиротевшим детям и заменил им родного отца. Когда маленький Егор Августович подрос, его отдали в гимназию. Учился он прилежно и радовал родных своими успехами. Высшее образование юноша получил в Казанском университете, избрав своей специальностью юридические науки[2].

Всю жизнь Егор Августович Вагнер состоял на государственной службе – сначала работал в удельном, а затем в акцизном ведомстве. По служебным делам ему постоянно приходилось разъезжать по всей стране. Оседлый образ жизни он стал вести, только когда ему предложили постоянную работу в Казани. Егор Августович, как и его отец, обладал даром привлекать к себе людей. Умный, добрый, обаятельный – таким он остался в воспоминаниях друзей и знакомых.

Вскоре после окончания университета Егор Августович женился на Александре Михайловне Львовой — дочери директора Казанской гимназии. Александра Михайловна отличалась особой душевной теплотой, увлекалась музыкой и театральным искусством. Обладая приятным голосом, она пела на семейных праздниках и участвовала в домашних спектаклях.

17 ноября 1849 года в молодой семье Вагнеров родился сын — будущий ученый, названный в честь отца Егором. Не прошло и года после рождения мальчика, как его мать скончалась от чахотки. Поскольку отец маленького Егора все время был в разъездах, о мальчике заботились дедушка и бабушка. Они души не чаяли в своем внуке, хотя живой, веселый и бойкий мальчуган доставлял им немало хлопот. От матери Егор унаследовал артистические наклонности — любил выразительно читать стихотворения знаменитых поэтов, в особенности Пушкина и Лермонтова.

Тем временем Егор Августович вернулся в Казань на постоянное жительство и женился во второй раз. Он хотел забрать сына к себе, но тот отказался, так как был мало знаком с отцом и хотел остаться с теми, кто его воспитывал и кого он хорошо знал и любил. Егор Августович был человеком рассудительным, он понял, как болезненно будет переживать мальчик расставание с бабушкой и дедушкой, и согласился, чтобы сын и дальше жил в семье Бахманов.

Когда скончался старый аптекарь Бахман, Егора отправили в частный пансион, находившийся вблизи города Вендена в Лифляндской губернии (территория нынешней Латвии). Пансион представлял собой закрытое учебное заведение со строго регламентированным режимом и жесткой дисциплиной. Для Егора Вагнера, привыкшего к неограниченной свободе и полной самостоятельности, переход к жизни в новых условиях протекал довольно болезненно, и на первых порах нередко случались конфликты. Учился мальчик весьма прилежно, учителя лестно отзывались о его способностях и постоянно отмечали как одного из лучших учеников пансиона. Однако он так и не смог полностью свыкнуться со строгими распорядками пансиона, и зимой 1865 года, за год до окончания курса, шестнадцатилетний Егор Вагнер бежал из пансиона домой к отцу. Денег едва хватило добраться до Нижнего Новгорода, и остаток пути до Казани Егору пришлось проделать пешком вместе с обозом, который двигался вдоль Волги. Егор Августович встретил сына без слова укоризны и лишь пошутил: «Ну, брат, ты совершенный Ломоносов, только наоборот: тот бежал с обозом к учению, а ты - от учения».[3]

Казанский университет

Вернувшись домой, Егор стал усиленно готовиться к поступлению в Казанский университет, и через два года, в июне 1867-го он прошел вступительные испытания на юридический факультет. На выбор будущей специальности большое влияние оказал отец, однако Егор и сам интересовался юриспруденцией. В 60-х годах в России была проведена реформа судопроизводства, и поэтому карьера юриста представлялась ему весьма привлекательной.

Все свободное от занятий время студент Вагнер посвящал театру. Он играл во всех студенческих постановках и не пропускал ни одной премьеры на большой сцене. Проявляя несомненное актерское дарование, Вагнер приобрел большую известность в кругу почитателей театра.[1]

На третьем году обучения Егор Вагнер охладел к юридическим наукам и подал прошение о переводе на первый курс разряда естественных наук на физико-математическом факультете.[4] Из всех естественных наук более всего его привлекала химия, и в этом не было ничего удивительного – Казанский университет славился высоким качеством преподавания химии, казанская химическая научная школа, созданная Н.Н. Зининым и А.М. Бутлеровым, получила мировое признание. Лекции по химии читал ученик А.М. Бутлерова – совсем молодой и очень талантливый профессор А.М. Зайцев. Именно под его влиянием Егор Вагнер окончательно решил посвятить себя химии, которая по его собственным словам «приводила его в необыкновенный восторг» и «потрясала до глубины души».[3] В то время работы А.М. Зайцева были посвящены экспериментальному обоснованию важнейших положений теории химического строения А.М. Бутлерова. Одним из направлений исследований являлся синтез изомерных спиртов, которые были предсказаны теорией химического строения. Именно к этим работам был привлечен студент Вагнер.

Совмещая академическую учебу и плодотворную работу в области органического синтеза под руководством А.М. Зайцева, Вагнер закончил обучение в мае 1874-го года, успешно сдав государственные экзамены. По результатам экзаменов он был рекомендован руководством факультета к получению кандидатской степени после предоставления диссертации.[5] Диссертация на тему «Синтез диэтилкарбинола, нового изомера амильного алкоголя» была защищена Вагнером осенью 1874-го года и получила положительную оценку рецензентов. Получив степень кандидата естественных наук, той же осенью двадцатипятилетний Егор Егорович по представлению А.М. Зайцева был оставлен при Казанском университете для приготовления к профессорскому званию.

В конце 1874-го года в «Журнале Русского химического общества и физического общества» вышла большая статья Е.Е. Вагнера и А.М. Зайцева о новом синтетическом методе получения вторичных спиртов на примере диэтилкарбинола, заключавшемся в действии йодистого этила и металлического цинка на этиловый эфир муравьиной кислоты.[6] Это открытие получило достойную оценку химического сообщества и вошло в историю как реакция Вагнера — Зайцева.

Петербургский университет

В августе 1875-го года по рекомендации Зайцева Вагнер был командирован в Петербургский университет, чтобы продолжить работу по синтезу вторичных спиртов в лаборатории А.М. Бутлерова.[7] Кроме того, молодой ученый неоднократно выступал на заседаниях Русского Химического общества, где собирались важнейшие представители отечественной химии. Сообщения о его работах вызывали неизменный интерес, обусловленный и новизной идей, и важными результатами, и незаурядными ораторскими способностями самого Вагнера.[3] Поэтому, когда срок командировки подошел к концу и Егору Вагнеру нужно было возвращаться в Казань, профессор Н.А. Меншуткин, бывший в то время одним из ведущих химиков в Санкт-Петербургском университете, предложил ему должность лаборанта в своей лаборатории аналитической химии. Так началась педагогическая деятельность Егора Егоровича Вагнера, которая продолжалась с неизменным успехом 25 лет – вплоть до его смерти в 1903-м году.

Егор Егорович мечтал разработать общий способ получения вторичных спиртов действием различных цинкалкилов на альдегиды разных гомологических рядов.[8] В ходе этих исследований был составлен ряд химической активности альдегидов (исходя из скорости их взаимодействия с цинкэтилом). Результаты работы Вагнера в Петербургском университете составили первый раздел его магистерской диссертации. Кроме того, именно в Петербурге, в лабораториях Бутлерова и Меншуткина, произошло его становление как ученого и педагога.

Ново-Александрийский институт сельского хозяйства и лесоводства

В 1881-м году Егор Егорович Вагнер покинул Петербургский университет и отправился в Новоалександрию (Люблинская губерния), чтобы занять должность доцента на кафедре лесной и сельскохозяйственной технологии в Ново-Александрийском институте сельского хозяйства и лесоводства. Несмотря на низкий уровень преподавания и довольно напряженную обстановку в университете, Егор Егорович не падал духом, даже если приходилось читать лекции в почти пустой аудитории. Он сумел заслужить уважение и студентов, и коллег-преподавателей, и в немалой мере способствовал улучшению учебно-методической работы.

В Ново-Александрийском институте осуществилось то, к чему так сильно стремился Вагнер. Впервые он располагал собственной научной лабораторией, впервые у него появились собственные ученики, выполняющие под его руководством задуманные им исследования.

Закончив разработку общего метода синтеза вторичных спиртов, Вагнер поставил перед собой задачу изучить закономерности окисления кетонов. В частности, он уточнил правило окисления кетонов, предложенное А.Н. Поповым в 1868-1872 гг.: «Окисление несимметричных ациклических кетонов осуществляется с разрывом углеродной цепи по обе стороны от карбонильной группы, что приводит в общем случае к образованию смеси четырёх кислот».

Экспериментальным путём Вагнер доказал, что продукты реакции главным образом зависят от размера радикалов, их строения, а также от природы окислителя и температуры.[9]

К декабрю 1884-го года работа была завершена, и Вагнер защитил магистерскую диссертацию по теме «Синтез вторичных спиртов и их окисление». Она состояла из двух частей, в первую вошли наработки, сделанные в Петербурге, а во второй подробно рассматривались исследования, проведенные в Ново-Александрийском институте. Обе части в виде статей были опубликованы в ««Журнале Русского физико-химического общества» и заслужили высокой оценки членов общества. Спустя месяц после защиты Егор Егорович Вагнер был утвержден в должности профессора Ново-Александрийского института на кафедре общей и аналитической химии.

Варшавский университет

В 1886-м году в Варшавском университете освободилась вакансия на кафедре технической химии, и, последовав советам друзей, Вагнер подал ходатайство о переводе его в Варшаву. В результате он был назначен профессором на кафедру общей химии при физико-математическом факультете в Варшавском университете и должен был читать два курса лекции - по органической технической химии, с чем он блестяще справлялся. Кроме того, Вагнеру полностью принадлежит заслуга по организации практических занятий по химии в университете. Он сам с нуля оборудовал несколько лабораторий для занятий со студентами.

Окисление по Вагнеру

Сразу же после начала работы в университете Егор Егорович приступил к научным исследованиям, избрав своей задачей изучение окисления непредельных органических соединений разных классов с целью определения их структуры. Окисление он проводил, используя свой собственный метод — с помощью слабого раствора перманганата калия в щелочной среде. Метод этот получил в литературе название «окисление по Вагнеру» или «перманганатная проба».

Проба считается положительной, если раствор перманганата быстро обесцвечивается в кислой среде или буреет в щелочной и нейтральной. Перманганатная проба является надежным свидетельством наличия кратных связей в химическом соединении.

Осенью 1888-го года была опубликована монография Егора Егоровича Вагнера «К реакции окисления непредельных углеродистых соединений», представлявшая собой его докторскую диссертацию, и 28-го ноября Совет Петербургского университета утвердил Е. Е. Вагнера в степени доктора химии.

В Варшаве Вагнер активно занимался популяризацией науки: его стараниями при Варшавском университете было открыто Общество естествоиспытателей, кроме того, он часто ездил в командировки и на научные съезды, привлекая к научной работе новых практикантов. Примечательно, что среди сотрудников его лаборатории было две женщины — С. Бушмакина и М. Идзьковская. Это был первый случай допущения женщин к научной работе в химической лаборатории в Варшавском университете. Егор Егорович подбирал учеников по одному единственному признаку — склонности к научным исследованиям и способности самозабвенно работать. Постепенно вокруг него сплотился коллектив подлинных энтузиастов, воодушевленных творческими замыслами своего учителя.

Перегруппировка Вагнера-Меервейна

В 90-х годах в лабораториях Варшавского университета широким фронтом развернулись исследования терпенов с целью пролить свет на их сложную структуру.

Эфирные масла и камфора были известны людям с древних времен. В первой половине XIX века из эфирных масел были выделены многочисленные изомерные углеводороды с общей формулой С10Н16, названные терпенами. Установить структуру этих соединений пытались многие известные химики того времени, но задача была непростой ввиду склонности терпенов к перегруппировкам, взаимным переходам и полимеризации.

Применив к соединениям этого ряда свой способ окисления раствором перманганата калия, Вагнер с учениками доказали наличие кратных связей в этих соединениях. Последовательно окисляя терпены до конечных продуктов – различных циклических кислот, им удалось определить структурные формулы следующих терпенов:

  • моноциклические: пинол, собрерол, α-терпинеол, терпин, лимонен, карвон;
  • бициклические: пинен, карон, камфен, борнилен и их производные.

Особого внимания заслуживает открытая Вагнером в 1899-м году камфеновая перегруппировка первого рода («перегруппировка Вагнера-Меервейна»).[10]

С докладами по изучению терпенов Вагнер выступал на различных конференциях: в 1897-м году в г.Брауншвейге на 69-м съезде немецких естествоиспытателей и врачей; в 1898-м году в Киеве на X съезде русских естествоиспытателей и врачей, где он был выбран председателем секции химии и дискутировал с профессорами В.Н. Ипатьевым, И.А. Каблуковым и Н.Д. Зелинским.

Многие ученики Вагнера защитили свои кандидатские диссертации, а его авторитет в Варшавском университете ещё более укрепился, когда в 1899-м году Русское физико-химическое общество присудило ему высшую награду, которая ещё никому не присуждалась, - большую премию имени А.М. Бутлерова «за выдающееся научное значение работ и плодотворную педагогическую деятельность».

В 1899-м году Вагнеру была предложена должность декана химического факультета Варшавского политехнического института. Егор Егорович успешно вел организационные дела и преподавал сразу в двух учебных заведениях. Так осуществилась его заветная мечта – им была создана великолепная, прекрасно оборудованная лаборатория, была создана научная школа, его школа, способная на большие дела.

Личная жизнь

В 1874-м году, ещё будучи студентом Казанского университета, Егор Егорович познакомился с Верой Александровной Бархатовой, дочерью казанского общественного деятеля. Вера Александровна получила прекрасное образование, она была увлечена театром, живописью, блестяще знала русскую литературу и читала в подлинниках произведения европейских классиков. Это была жизнерадостная, сердечная, доброжелательная девушка, и встречи с ней стали для молодого Вагнера такой же потребностью, как и научная работа. Вскоре они поженились.

Вера Александровна поехала в Санкт-Петербург вместе с мужем. Семейная пара знакомилась с достопримечательностями столицы и регулярно посещала художественные выставки. В Петербурге у Вагнеров родились два сына, внесших в семейную жизнь новые радости и новые заботы. Егор Егорович был отличным семьянином. Жена и дети играли в его жизни большую роль. Его интересовала каждая мелочь в жизни его детей, а если кто-то из ребят заболевал, Егор Егорович просто не находил себе места от беспокойства.

Прошло пять лет петербургской жизни, и в 1880-м году на Егора Егоровича обрушился страшный удар – умерла от чахотки Вера Александровна. Потеряв любимую жену и верного друга, Вагнер был близок к самоубийству, спасла его лишь моральная поддержка его тётки Марии Августовны, сестры отца, поспешно приехавшей в Петербург. После смерти жены все свободное время Егор Егорович посвящал работе.

В Варшаве Егор Егорович Вагнер вторично женился на Александре Афанасьевне Афанасьевой. От этого брака родилось двое детей – сын и дочь. Членом семьи Вагнеров все это время была и Мария Августовна, которая вернулась в Казань лишь в глубокой старости. Вместе с ней из Варшавы уехали и два сына Егора Егоровича от первого брака, по примеру отца они поступили в Казанский университет и специализировались по химии у А.М.Зайцева. Позже, один из них, Е.Е. Вагнер – младший, продолжил научные исследования в лаборатории отца в Варшаве.

Конец пути

Осенью 1903-года самочувствие Е.Е. Вагнера стало резко ухудшаться. Его донимали сильные боли в желудке и общая слабость. После врачебного обследования у больного обнаружили раковую опухоль, требующую немедленного хирургического вмешательства. 12 ноября Вагнера оперировали, но опухоль оказалась таких больших размеров, что удалить её не представлялось возможным.[1] К середине следующего дня больной стал слабеть, и 14 ноября 1903-го года Егора Егоровича Вагнера не стало. Он скончался на руках родных, оставаясь в полном сознании до самой смерти. Его смерть стала истинной утратой для всего научного сообщества России.

Напишите отзыв о статье "Вагнер, Егор Егорович"

Примечания

  1. 1 2 3 Старосельский П.И., Никулина Е.П. Егор Егорович Вагнер. - М.: Наука, 1977. - 232 с.;
  2. Гольдштейн М. Ю., Менделеев Д. И., Рубцов П. П. Вагнер, Егор Егорович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. 1 2 3 Лавров В. Егор Егорович Вагнер. Его жизнь и деятельность. - СПб., 1904. - 151 с.; .;
  4. Центр. гос. архив ТАССР, ф. 977, оп. Юрид. фак., д. 470, л. 15. .;
  5. Центр. гос. архив ТАССР, ф. 977, оп. Физ.-мат. фак., д. 668, лл. 74, 74 об., 75. .;
  6. Вагнер Е., Зайцев А. Синтез диэтилкарбинола, нового изомера амильного алкоголя. – ЖРХО и ФО, 1874, т. 6, вып. 9, стр. 290-308. .;
  7. Коновалов Д.П. А.М. Бутлеров в своей лаборатории Петербургского университета (1878 – 1881). – В сб.: А.М. Бутлеров. 1828 – 1928. Л., Изд-во АН СССР, 1929. .;
  8. Прот. зас. Отд. химии РФХО, 5 февраля 1881 г. – ЖРФХО, 1881, т. 13, вып. 3, стр. 175-176. .;
  9. Вагнер Е. Об окислении монокарбонильных кетонов. Статья первая. Отношение кетонов к хромовой смеси (окончание). – ЖРФХО, 1884, т. 16, вып. 9, стр. 695-732. .;
  10. Чугаев Л.А. О камфене из борнеола (сообщение). – ЖРФХО, 1900, т. 32, вып. 5, стр. 360-362. .;

Ссылки

  • [www.unn.ru/90/?main=90&sub=gazeta&page=4 Ученые Вагнеры // Статьи из газеты "Нижегородский Университет"]


Отрывок, характеризующий Вагнер, Егор Егорович

– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.