Литовский талон

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вагнорка»)
Перейти к: навигация, поиск
Талон  (рус.)

Lietuvos talonas  (лит.)
Talonas  (англ.)
Talonas  (фр.)

Банкнота достоинством в 1 талон (1992)
Коды и символы
Коды ISO 4217 LTT (—)
Территория обращения
Эмитент Литва Литва
Производные и параллельные единицы
Параллельные Российский рубль (1992)
Монеты и банкноты
Монеты не выпускались
Банкноты 0.10, 0.20, 0.50, 1, 3, 5, 10, 25, 50, 100, 200, 500 талонов
История
Введена 1991 год
Валюта-предшественник Рубль СССР (SUR) / Российский рубль (RUR)
Начало изъятия 25.06.1993
Валюта-преемник Лит
Талон на Викискладе

Литовские талоны, общие талоны (неофициальное название «вагнорки») — временные деньги, введённые в Литве в качестве платёжного средства сначала параллельно, затем взамен советского рубля.

Названием (лит. vagnorkės; менее популярно второе название žvėriukai — «зверушки») обязаны фамилии премьер-министра Литвы с 13 января 1991-го по 21 июля 1992 года Гедиминаса Вагнорюса.

Были введены в обращение 5 августа 1991 года и с 1 октября 1992-го объявлены единственным законным средством платежа в Литовской Республике. Таким образом Литва вышла из рублёвой зоны.





Выпуск 1991 года

На «вагнорках» помещены изображения фауны Литвы (выпуск 1991 года):

Выпускались разменные части талонов — 0,10 и 0,50 талона. В повторном выпуске добавилась надпись о наказании за подделку и введена ещё одна разменная часть — 0,20 талонов.

Выпуск 1992 года

В 1992 году выпущены талоны нового образца — меньшего размера и с другим рисунком:

Выпуск 1993 года

В начале 1993 года были выпущены модификации:

«Вагнорки» отличались примитивностью изготовления и низким уровнем защиты от подделок.

C введением в обращение 25 июня 1993 года лита талоны менялись в соотношении 100 : 1. Общие талоны находились в обороте до 20 июля 1993 года.

Напишите отзыв о статье "Литовский талон"

Ссылки

  • [prostofinansy.com/?p=2732 Литовские талоны: первые деньги независимой Литвы. Галерея банкнот]



Отрывок, характеризующий Литовский талон

Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.