Вазем, Екатерина Оттовна

Екатерина Вазем
Имя при рождении:	Матильда Оттовна Вазем
Дата рождения:	25 января 1848(1848-01-25)
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:	14 декабря 1937(1937-12-14) (89 лет)
Место смерти:	Ленинград, СССР
Профессия:	артистка балета, балетный педагог
Гражданство:	Российская империя Российская империя→СССР СССР
Годы активности:	1867 - 1937
Театр:	Большой театр (Санкт-Петербург), Мариинский театр

Екатери́на О́ттовна Ва́зем (1848—1937) — российская артистка балета, прима-балерина Мариинского театра, балетный педагог.

Имя при рождении — Матильда. По первому мужу Гринева, по второму — Насилова.

Учёба

Екатерина (Матильда) Вазем родилась 13 (25) января 1848 года в Москве.

Она пришла в Санкт-Петербургское театральное училище в 1857 году маленькой девочкой и зачислена была не как большинство детей за казённый счёт, а в числе нескольких «своекоштных» воспитанников с оплатой по 500 рублей в год, не имеющих ни «казенного содержания», ни «казенного стола». Лишь через шесть лет её перевели на появившееся в училище казённое место. Её педагогами были Л. И. Иванов — в младших классах, А. Н. Богданов — в средних классах и в старшем классе она занималась у французского танцовщика Э. Гюге, работавшего в России с 1848 по 1869 гг. и воспитавшего плеяду русских классических балерин. В 1867 году окончила Санкт-Петербургское театральное училище.

На императорской театральной сцене

По окончании училища была принята в Санкт-Петербургскую балетную труппу императорских театров, дебютировав 10 сентября 1867 года в балете «Наяда и рыбак» балетмейстера Ж. Перро, и вскоре заняла место ведущей балерины. Среди её партнёров по сцене были П. А. Гердт (её постоянный партнёр по танцу), А. Ф. Вергина, А. Н. Кеммерер, К. И. Канцырева, Н. К. Богданова.

В репертуаре Екатерины Оттовны было 22 партии. Несколько партий специально для неё были сочинены Мариусом Петипа.

Среди её ранних партий: сольные танцы — Галя («Золотая рыбка», балетмейстер А. Сен-Леон), «Корсар» (1868, балетмейстеры Ж. Перро и Ж. Мазилье), сольные танцы — «Дочь фараона» (1870, балетмейстер М. Петипа; с 1871 года — партия Аспиччии), партия Баттли в балете «Трильби» (балетмейтер Петипа, 1871), главные роли в балетах «Катарина, дочь разбочника» (1872), «Камарго» (1872).

С начала 1870-х балерина стала получать собственные бенефисы и постепенно выходит в примы-балерины Петербургской сцены.

31 января 1871 года состоялся бенефис трёх артистов: А. Ф. Вергиной, П. А. Гердта и Е. О. Вазем. Для этого тройного бенефиса Мариус Петипа поставил балетный спектакль «Две звезды», нехитрый сюжет которого заключался в том, что Аполлон не может из двух звёзд выбрать лучшую, чтобы присудить ей золотое яблоко, и в итоге делит яблоко пополам. «Буридановы муки» (или Парисовы, не могущего выбрать самую красивую богиню Олимпа) Аполлона изображал П. А. Гердт, а в образе двух звёзд, понятное дело, предстали две балетные звезды — ярые соперницы по сцене.

В 1873 году основным артистам балетной труппы Мариинского театра было повышено жалованье. В балетных хрониках «Наш балет; 1673—1899: балет в России…» за 1873 год любопытные факты: «Год закончился приятным для некоторых артистов событием: были увеличены оклады и поспектакльная плата. Так, Вазем вместо 5 руб. разовых назначили 25 руб, Кеммерер вместо 15 руб. — 25 руб., Шапошниковой прибавили 100 руб. к жалованью и назначили 5 руб. разовых…».

Балетное мастерство Екатерины Вазем было безусловным, и вскоре она получила официальные приглашения на балетные сцены Нью-Йорка и Филадельфии. Но дирекция императорских театров не отпустила балерину гастролировать в США, однако взамен предложило материальные условия: с 1874 года Е. Вазем по выслуге десяти лет заключила контракт на три года с жалованьем 6000 в год и поспектакльных по 35 рублей, ежегодный полубенефис и трёхмесяный отпуск с сохранением содержания. Такая высокая зарплата была не у всех: скажем, московская прима того же периода Анна Собещанская получала в десять раз меньше — 600 рублей в год, а ставка Минкуса составляла 4000 в год.

Первый балет, специально поставленный для Вазем — «Бабочка» (1874, балетмейстер М. И. Петипа). И хотя критика оценила постановку довольно холодно, отмечались новаторские идеи балетмейстера и технические возможности исполнительницы.

Исполненные партии

Е. Вазем стала первой исполнительницей партий: «Бабочка» (балетмейстер М. И. Петипа), Анжелла («Бандиты», музыка Минкуса), Никия («Баядерка», 1877), Дочь снегов («Дочь снегов», 1879, балетмейстер М. И. Петипа), Роксана («Роксана, краса Черногории» (балетмейстер М. И. Петипа), одна из двух звёзд («Две звезды», балетмейстер М. И. Петипа). Среди других ролей: Наяда («Наяда и рыбак», балетмейстер Жюль Перро), Галя («Золотая рыбка», музыка Л. Минкуса, балетмейстер А. Сен-Леон), Аспиччия («Дочь фараона»), Жизель («Жизель» А. Адана), («Дева Дуная» А. Адана), Пахита («Пахита»), Фенелла («Фенелла» Д.-Ф. Обера), Низия («Царь Кандавл», балетмейстер М. Петипа) и др.

Екатерина Вазем обладала филигранной техникой и была эталоном классического танца для своего времени.

Её мастерство отличалось холодновато-благородной манерой танца, виртуозностью.

«Недостатком танцовщицы была холодность. Лицо её оставалось равнодушным к происходящему на сцене. Проникновенности, душевной теплоты художественной изобразительности — вот чего не хватало Вазем», — таково было общее мнение о балерине.

А. Плещеев писал, что она отличалась не столько мимическими способностями, сколько «точностью и необычайной силой в танцах, самоуверенностью в двойных турах, безукоризненными стальными пуантами и художественною отделкой мельчайших деталей». См. А. Плещеев «„Наш балет“». Пав. Рос-в.

Известно, что балерина выступала также и на московской сцене в балетах «Пахита», «Зорайя, мавританка в Испании» и «Ночь и день» (последний балет был сочинён специально по случаю коронации Александра III). Но там она давала мало представлений. И связано это было с тем, что в 1883 г. царь подписал указ о реформе московского балета, по которому часть московской труппы была уволена на пенсию, а часть перешла в Петербург. По этому поводу Ю. А. Бахрушин в книге «История русского балета» (М., Сов. Россия, 1965, 249 с.) писал: «„Реформа“ 1883 г. почти полностью уничтожила самостоятельность балета в Москве и превратила его в филиал петербургской труппы». В своих воспоминаниях о спектаклях в Москве балерина рассказывала об упадническом настроении, царившем на московской сцене, а отсюда и неорганизованность — не поданные вовремя костюмы, откровенная несдержанность публики и все подобное, мешавшее воплощению на сцене.

В начале 1884 года она танцевала партию Никии в балете «Баядерка» Минкуса, что стало её последним полным выступлением.

Прощальный бенефис Екатерины Вазем, для которого она выбрала сцены из своих любимых балетов: «Дочь фараона», «Камарго» и «Пахита», состоялся в феврале 1884 года. Ей были торжественно преподнесены разные подарки, в том числе — лавровый венок, на вплетённых лентах которого были вышиты годы её работы в Мариинском театре: «1867 — 1884». От артистов балетной труппы балерина получила серебряный венок с выгравираванными названиями тех балетов, в которых она танцевала. О бенефисе и торжественном проводе со сцены выдающейся танцовщицы написали «Петербургая газета» и «Театральный мирок».

Педагогическая деятельность

Через два года после ухода со сцены, Вазем начала преподавать: с 1886 года она вела средние женские классы петербургского театрального училища, заменив в этой должности Мариуса Петипа. Среди её учениц — будущие солистки Мариинского театра Мария Скорсюк, Ольга Преображенская, Матильда Кшесинская, Агриппина Ваганова, Анна Павлова.

Необыкновенно строгая, требовательная, она сразу ошеломляла учащихся, привыкших к апатичности и полному равнодушию в классе Л. И. Иванова.

— А. Я. Ваганова

В 1896 году Вазем была уволена «вследствие введения новой системы в преподавании балетных танцев» и стала давать частные уроки. После революции была вновь приглашена преподавать. Стажировавшийся у неё артист М. М. Михайлов оставил воспоминания об этих уроках.

Книга воспоминаний

Екатерина Оттовна написала книгу «Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра. 1867—1884». Эти воспоминания она диктовала сыну, балетному критику Николаю (Нилу) Ивановичу Насилову (1887—1942), уже будучи в преклонном возрасте. Книга вышла в 1937 году и в этом же году при Ленинградском хореографическом училище открылось балетмейстерское отделение — и это при том, что в стране в этот же год происходило много чего другого, чем год навсегда вошёл в историю. Книга выдержала два издания, второе издание дополненное и уточненное; в 2009 году книга вышла в издательстве «Планета Музыки», Санкт-Петербург, ISBN 978-5-8114-0993-8. Эти воспоминания очень ценны тем, что показывают и атмосферу, царящую в Мариинском театре конца 19 столетия; и характеристики артистов и балетмейстеров, и её субъективную оценку их творчества, и обзор русской балетной критики, театральной публики и балетного начальствва в лице многочисленных чиновников системы императорских театров.

Екатерина Оттовна Вазем скончалась 14 декабря 1937 года в Ленинграде.

Ссылки

• [www.symplex.ru/item.php?id=2382 Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра (1867—1884)]
• [www.ballet-enc.ru/html/v/vazem.html Вазем в Энциклопедии балета]

Отрывок, характеризующий Вазем, Екатерина Оттовна

– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.