Вайзман, Пиня Шмулевич

Пиня Шмулевич Вайзман
Дата рождения	1907(1907)
Место рождения	село Добровеличковка,Кировоградская область
Дата смерти	14 апреля 1946(1946-04-14)
Место смерти	Берлин
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	автобронетанковые войска
Звание
Сражения/войны	Советско-финская война (1939—1940), Великая Отечественная война
Награды и премии

Пиня Шмулевич Вайзман (1907—1946) — генерал-майор Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны.

Биография

Пиня Вайзман родился в 1907 году в семье почтового служащего в селе Добровеличковка (ныне — Кировоградская область Украины). Окончил неполную среднюю школу, после чего работал водителем.

В 1928 году Вайзман был призван на службу в Красную Армию. Окончил бронетанковые курсы и военное училище пограничных войск.

В годы Великой Отечественной войны Вайзман занимал должности начальника автомобильных управлений Карельского и 1-го Белорусского фронтов.

В послевоенное время руководил автомобильным управлением Группы советских войск в Германии. 11 июля 1945 года Вайзману было присвоено звание генерал-майора технических войск. Скончался 14 апреля 1946 года, похоронен на Новодевичьем кладбище Москвы.

Был награждён орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Богдана Хмельницкого 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды и рядом медалей.

Отрывок, характеризующий Вайзман, Пиня Шмулевич

В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.