Вайнрайх, Уриель

Уриель Вайнрайх

Уриэль Вайнрайх (идиш ‏אוריאל ווײַנרײַך‎‏‎ — Ури́эл Ва́йнрайх, англ. Uriel Weinreich — Ури́эл Уа́йнрайх; 23 мая 1926, Вильна — 30 мая 1967, Нью-Йорк) — американский лингвист, один из основателей социолингвистики, известный своими работами в области контактной лингвистики, уделивший много внимания понятию интерференции.

Биография

Родился в Вильне, которая в то время входила в состав Польши. Первый (старший) сын выдающегося лингвиста Макса Вайнрайха и Регины Шабад, дочери Цемаха Шабада, прототипа доброго доктора Айболита. Таким образом, Цемах (Тимофей Осипович) Шабад был дедом Уриэля Вайнрайха по материнской линии.

В условиях политической и экономической нестабильности, а также в связи с возраставшими антисемитскими настроениями в польском, а потом и в литовском обществе, семья Вайнрайхов уехала из Вильны и переселилась в США. В 1948 году защитил докторскую диссертацию в Колумбийском университете, где остался на преподавательской должности после получения степени. С 1957 по 1965 Вайнрайх являлся профессором и заведующим кафедрой лингвистики Колумбийского университета. В сферу его научной специализации входило изучение идиша, а также диалектологии и социолингвистики. Он также выступал за развитие научного изучения семантических универсалий и составил словарь идиш и английского языка (Modern English-Yiddish, Yiddish-English Dictionary), который был опубликован вскоре после его смерти.

Уриэль Вайнрайх был учителем (ментором в академическом смысле) известных филологов языка идиш, таких, как Марвин Херцог, вместе с которым он издал программный труд «Атлас языка и культуры ашкеназского еврейства» (Language and Culture Atlas of Ashkenazic Jewry (LCAAJ), а также Уильяма Лабов. Вайнрайх — автор многочисленных новаторских работ по языку идиш и культуре евреев-ашкенази. В частности, в 1949 году им был издан Учебник идиша для колледжей (College Yiddish), предисловие к которому написал Роман Осипович Якобсон.

Уриэль Вайнрайх одним из первых разработал и признал явление интерлингвы в системе освоения второго языка за 19 лет до того, как Ларри Селинкер употребил этот термин в публикации 1972 года. Ключевой филологический труд Вайнрайха — «Language in Contacts», который был издан в 1953 году по итогам написанной им диссертации. Некоторое время Вайнрайх подробно и обстоятельно изучал аспект полевого двуязычия в Швейцарии совместно с французским лингвистом Андре Мартине, одним из значимых теоретиков концепции структурализма. Работа была первой монографией, специально посвящённой самым разным аспектам языковой интерференции.

В этой работе Вайнрайх впервые высказал мысль о том, что люди, изучающие второй язык, рассматривают формы своего родного языка как равные (аналогичные) формам языка-цели. В свою очередь, естественное неравенство этих форм постепенно приводит к тому, что у изучающего второй язык формируется речевой канон, который носители второго языка воспринимают как неравноценный.

Позже была издана книга Вайнрайха «Эмпирические основания теории языковых изменений» (Empirical Foundations of a Theory of Linguistic Change, 1968), написанная совместно с У. Лабовом и М. Херцогом.

Среди учеников — Уильям Лабов, Джошуа Фишман, Марвин Херцог.

Литература

• Вайнрайх Уриэль. О семантической структуре языка. — В кн.: Новое в лингвистике, вып. V. Языковые универсалии. М., 1970
• Вайнрайх Уриэль. Одноязычие и многоязычие. О совместимости генеалогического родства и конвергентного развития. — В кн.: Новое в лингвистике, вып. VI, 1972
• Вайнрайх Уриэль. Языковые контакты. Киев: Вища школа, 1979. — 263 с.

Отрывок, характеризующий Вайнрайх, Уриель

– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.