Вакар, Платон Алексеевич

Платон Алексеевич Вакар<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Член Совета Главного управления по делам печати Российской империи Тайный советник
10 декабря 1871 — 4 сентября 1899
Рождение:	1823(1823) Санкт-Петербург, Российская империя Российская империя
Смерть:	4 сентября 1899(1899-09-04) Санкт-Петербург, Российская империя Российская империя
Род:	Вакары
Отец:	Алексей Григорьевич Вакар
Мать:	Марфа Исидоровна Юрьева
Супруга:	Мария Петровна Маркова
Дети:	Сын: Александр Дочери: Вера, Екатерина, Надежда, Любовь
Образование:	Императорское училище правоведения
Награды:	1-й ст. 1-й ст. 3-й ст. 2-й ст. 2-й ст.

Плато́н Алексе́евич Вака́р (1823—1899) — русский государственный деятель, тайный советник, член Совета Главного управления по делам печати Российской империи. Являлся попечителем Петра Ильича Чайковского

Биография

Родился в 1823 году в семье представителя старинного дворянского рода Вакаров, знатока сельского хозяйства, устроителя одной из первых сельскохозяйственных школ в своем имении, надворного советника Алексея Григорьевича Вакара и Марфы (Мавра) Исидоровны Юрьевой.

После окончания в 1844 году Императорского училища правоведения, служил по ведомству Министерства юстиции.

С 1847 года был назначен секретарём Четвёртого департамента Правительствующего Сената. В этом же году произведён в титулярные советники. С 1849 года назначен обер-секретарём Первого департамента Сената и произведён в коллежские асессоры.

С 1851 года был назначен обер-секретарём Второго департамента Правительствующего Сената. В 1852 году произведён в надворные, а в 1853 году в коллежские советники.

В 1853 году Платон Алексеевич взял на себя заботы о Петре Чайковском учившимся в Императорском училище правоведения, и оставшимся в Санкт-Петербурге совершенно без родителей, до этого им занимался его брат Модест — бывший другом семьи Чайковских, но после трагической смерти своего сына — Николая, передал это попечение Платону:

К весне попечения Модеста Алексеевича сменились попечениями некоего Ивана Ивановича Вейца — тоже приятеля Ильи Петровича — и Платона Вакара. Петя ждал. Из Алапаева никто не ехал. В апреле воспитанников приготовительных классов повезли на детский бал в Дворянское собрание — он увидел Николая I, «так близко, как папашин диван стоит от его конторки в кабинете». Наступило лето. Платон Алексеевич поселил его у своей тёщи на даче, под Петербургом. Он все ждал. Никто не мог бы сказать теперь, что он учится хуже Коленьки, что он вообще не примерный, не послушный мальчик. Приближалась осень. Он просил в письмах, он умолял приехать. В начале сентября Илья Петрович приехал — побыл недели три, вывез сыновей в театр, накормил конфетами и, озабоченный делами, вернулся в Алапаев. Петя не успел опомниться. К январю отец обещал приехать со всей семьёй. Но и в январе никто не приехал, и в марте тоже. Петя несколько раз был оставлен без отпуска. В Вербную субботу Платон возился с ним весь день, гулял с ним на вербе, покупал ему все, что понравится. С Платоном Алексеевичем ходить было очень интересно: Платон Алексеевич знал пол-Петербурга, особенно писателей. Петя решил, когда вырастет, во всем будет на него похожим.

С 1857 года был назначен чиновником для особых поручений при министре внутренних дел сначала при графе Сергее Степановиче Ланском, потом при графе Петре Александровиче Валуеве. В этом же году был произведён в статские советники.

22 июня 1860 года произведён в действительные статские советники. С 1861 года одновременно был назначен членом Комитета Центрального статистического комитета.

21 июля 1867 года назначен младшим цензором Комитета цензуры иностранной, и заместителем председателя иностранного цензурного комитета Федора Ивановича Тютчева

С 13 декабря 1868 года состоял сверхштатным членом Главного управления по делам печати. С 10 декабря 1871 года назначен членом Совета Главного управления по делам печати, и членом Совета МВД, одновременно с 1877 года назначается членом Особой военно-цензурной комиссии при военном министре.

В 1875 году награждён орденом Святой Анны 1 степени.

В 1880 году произведён в тайные советники. С 1890 года фактически является главой цензурного комитета, состоя первым в списке членов Совета Главного управления по делам печати Российской империи.

В 1892 году был награждён орденом Белого орла.

В 1899 году умер состоя в Совете.

Награды

• Орден Святого Станислава 2-й степени (1855)
• Орден Святой Анны 2-й степени с Императорской короной (1864)
• Орден Святого Станислава 1-й степени (1870)
• Орден Святой Анны 1-й степени (1875)
• Орден Белого орла (1892)

Семейная связь

• Был женат на Марии Петровне Марковой, дочери члена Совета Государственного контроля, тайного советника Петра Ивановича Маркова.

Дети:

• Любовь (1850-?) — была замужем за одним из потомков графов Тулуз-Лотреков;
• Александр (1855—1900) — статский советник, член Кашинского окружного суда;
• Вера (1859-?);
• Надежда (1856-?);
• Екатерина.

Братья, сёстры:

• Павел (1805—1878) — надворный советник, помощник инспектора Санкт-Петербургского университета, его жена Анна Петровна Каховская, была дочерью героя Отечественной войны 1812 года генерал-лейтенанта Петра Демьяновича Каховского;
• Надежда (1877—1918) — была замужем за Платоном Платоновичем Цытовичем, сыном генерал-лейтенанта Цытовича Платона Степановича;
• Александр (1804 — ?);
• Модест (? — 1867) — генерал-майор, командующий гвардейской резервной пешей артиллерией;
• Елизавета — замужем за военным священником, протоиереем Степаном Ефимовичем Цытовичем;
• Екатерина — замужем за Яковом Романовичем Вакаром, их сын Яков, был военным педагогом, генерал-майором.

Источники

• [book-old.ru/BookLibrary/00710-Spiski-vyisshim-chinam/1899.-Spisok-Vyisshim-CHinam.html «Список Высшим Чинам Государственного, Губернского и Епархиального правления». 1899 год, 328 стр.];
• Список гражданским чинам 4-го класса, Т.1, 1878 г., 880 стр.;
• [book-old.ru/BookLibrary/00702-Obschiy-SHtat/1861.-Adres-Kalendar.-Obschaya-Rospis-nachalstvuyuschih-i-prochih-dolzhnostnyih-lits-na-1861-62-god.html Адрес-Календарь. Общая Роспись начальствующих и прочих должностных лиц на 1861-62 год];
• [book-old.ru/BookLibrary/00702-Obschiy-SHtat/1853.-Adres-Kalendar.-Obschaya-rospis-vseh-chinovnyih-osob-v-gosudarstve-1853-god.-chast-1-i-2.html Адрес-Календарь. Общая роспись всех чиновных особ в государстве 1853 год, стр.99];
• [book-old.ru/BookLibrary/00702-Obschiy-SHtat/1847.-Adres-kalendar-Rossiyskoy-Imperii.-chast-2.html Адрес-календарь, или общий штат Российской Империи на 1847 год., стр 100];
• [www.opentextnn.ru/censorship/russia/dorev/persona/cenzory/?id=2283 Цензоры. Электронное периодическое издание];
• [vivovoco.ibmh.msk.su/VV/THEME/STOP/WARCENS.HTM Русская военная цензура в эпоху реформ Александра II];
• РГИА. Ф. 776, оп. 3, д. 906; Ф. 779, оп. 1, д. 64.
• Редакция журнала. П. А. Вакар (по поводу 50-летия служебной деятельности) // Всемирная иллюстрация : журнал. — 1894. — Т. 51, № 1321. — С. 411, 413.

Отрывок, характеризующий Вакар, Платон Алексеевич

– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.