Валасевич, Станислава

</table>

Станислава Валасевич (польск. Stanisława Walasiewicz; в США жила под именем Стелла Уолш-Олсон, англ. Stella Walsh Olson, по некоторым данным первоначальное имя Стефания; (3 апреля 1911, Верховня, Российская империя — 4 декабря 1980, Кливленд, США) — польская легкоатлетка, спринтер, олимпийская чемпионка, многократная рекордсменка мира. Замешана в двух гендерных скандалах.

Биография

Ранние годы

Валасевич родилась в Верховне, около Гужно, в семье Юлиана и Вероники Усцинских-Валасевичей. В костёле была крещена как Станислава (Стефания) Валасевич. Когда ей было три месяца семья эмигрировала в США, где девочка пользовалась именем Стелла Уолш.

Сохранилось свидетельство о крещении ребёнка:

Дня 27 марта (12 апреля) 1911 года в Свиджебни в 12 часов пополудни прибыл Юлиан Валасевич — работник из Верховни, 22 лет, в сопровождении Романа Сумерацкого, 50 лет и Бронислава Калиша, 30 лет — оба крестьяне из Верховни, принесли с собой новорожденную женского пола присягая, что ребёнок тот родился в Верховне, 21 марта (3 апреля) 1911 года в двенадцатом часу ночи, от его законной жены Вероники из Усцинских, 20 лет. Сегодня ребёнок прошёл обряд крещения крестом святым, проведённый местным викарием ксёндзом Станиславом Кжывковским, и ей дано имя Стефания.

Оригинальный текст (польск.)  

Dnia dwudziestego siódmego marca (dziewiątego kwietnia) tysiąc dziewięćset jedenastego roku w Świedziebni o godzinie dwunastej w południe przybył Julian Wasielewicz – robotnik z Wierzchowni, lat dwadzieścia dwa, w obecności Romana Sumerackiego, lat pięćdziesiąt oraz Bronisława Kalisza, lat trzydzieści – obydwaj włościanie pochodzący z Wierzchowni, przynieśli ze sobą niemowlę płci żeńskiej oświadczając, że niemowlę to urodziło się w Wierzchowni, dnia dwudziestego pierwszego marca (trzeciego kwietnia) tysiąc dziewięćset jedenastego roku o godzinie jedenastej w nocy, z prawowitej jego małżonki Weroniki z Uścińskich, lat dwadzieścia. W dniu dzisiejszym niemowlęciu owemu w chrzcie świętym, celebrowanym przez miejscowego wikarego księdza Stanisława Krzywkowskiego nadano imię STEFANIA

Станислава Валасевич начала свою спортивную карьеру в школе в Кливленде, где первоначально играла в баскетбол и волейбол. Занявшись лёгкой атлетикой, в 1927 году она выиграла конкурс на место в олимпийской сборной. Сначала была включена в олимпийскую сборную США на Олимпиаду 1928 года в Амстердаме в состав эстафеты 4Х100 и запасной в беге на 100 метров, но тут обнаружилось отсутствие у неё американского гражданства, которое она не могла получить до достижения 21 года.

Спортивная карьера

Успех Галины Конопацкой, польской спортсменки, которая выиграла золото в метании диска на летних Олимпийских играх 1928 года, вдохновил Валасевич присоединиться к местному клубу «Сокол» и к польским спортивным и патриотическим организациям, действующим среди польской диаспоры. Во время панславянского слёта движения в Познани она одержала свою первую крупную международную победу. Она выиграла пять золотых медалей: в беге на 60, 100, 200 и 400 метров, а также прыжки в длину. Её попросили остаться в Польше и присоединиться к польской национальной спортивной команде. Тренировалась в Варшаве. Представляла варшавские клубы «Сокол-Гражина» (1929—1934) и «Варшавянка» (1935—1939). В 1930 году была впервые выбрана читателями спортивной газеты «Пшегляд Спортовый» (польск. Przegląd Sportowy) лучшим польским спортсменом года (также побеждала в этом опросе в 1932, 1933, 1934 и была в финальной десятке в 1929, 1935—1938). В 1932—1933 годах была лауреатом Государственной премии Польши в области спорта.

В конце 1920-х Станислава выступала как любительница. Работала клерком в Кливленде и, несмотря на отсутствие гражданства, участвовала и побеждала на многих американских соревнованиях. В США она выступала под именем Стеллы Уолш. За спортивные успехи город Кливленд наградил её автомобилем.

Перед Олимпиадой в Лос-Анджелесе американская федерация, уверенная в том, что Станислава завоюет медаль, предложила ей принять гражданство и выступать за США. Ей предложили на выбор выступать под именем Валасевич или как Стелла Уолш. Но за два дня до принятия присяги она изменила своё решение и приняла польское гражданство в консульстве Польши в Нью-Йорке.

На Олимпиаде Станислава уже в полуфинале бега на 100 метров побила мировой рекорд, пробежав дистанцию за 11,9 секунды. Потом она повторила этот результат в финале, завоевав золотую медаль. В этот же день она стала шестой в метании диска.

После завоевания медали Валасевич заявила:

Всегда знала, что я полька, и сильно хотела, чтобы для меня и для моих родителей, которые эмигрировали в Америку, заиграла в Лос-Анджелесе Мазурка Домбровского и поднялся на мачте польский флаг. Для нас, американской Полонии, было это дело чести и награда за много трудных минут.

Оригинальный текст (польск.)  

Zawsze czułam się Polką, gorąco pragnęłam, aby dla mnie i moich rodaków, którzy wyemigrowali do Ameryki, zagrano w Los Angeles Mazurka Dąbrowskiego i wciągnięto na maszt polską flagę. Dla nas, dla Polonii amerykańskiej, była to sprawa honoru i wynagrodzenia za wiele trudnych chwil

После игр Валасевич, ставшую в Польше знаменитостью, встречало множество людей в порту Гдыни. За успехи на Олимпиаде была награждена Золотым «Крестом Заслуги».

В 1933 году, несмотря на травму, Валасевич выиграла 9 золотых медалей на чемпионате Варшавы. На соревнованиях в Познани 17 сентября 1933 года установила сразу два мировых рекорда — 7,4 секунды на 60 м и 11,8 секунд на 100 м. Через неделю, на соревнованиях во Львове, побила свой же рекорд на 60 метров — 7,3 секунды. Поступила в Варшавский институт физкультуры, где училась вместе с такими знаменитыми спортсменами, как Ядвига Вайс, Фелиция Схабиньска, Мария Квасневская, Януш Кусоциньский.

Станислава Валасевич
На чемпионате Европы в 1938 году.
Общая информация
Полное имя	польск. Stanisława Walasiewicz англ. Stella Walsh Olson
Дата и место рождения	3 апреля 1911(1911-04-03) Верховня, Куявско-Поморское воеводство, Царство Польское, Российская империя
Дата и место смерти	4 декабря 1980(1980-12-04) (69 лет) Кливленд
Гражданство	Польша Польша→США США
Рост	173 см
Вес	61 кг
Клуб	«Сокол-Гражина» (1929—1934); «Варшавянка» (1935—1939)
Спортивная карьера	1928-1946
Личные рекорды
100 м	11.6 (1937) WR*
200 м	23.6 (1935) WR*
400 м	57.6 (1935)
800 м	2:18.3 (1931)
1000 м	3:02.5 (1933) WR*
Высота	1.49 м (1938)
Длина	6.125 м (1939)
Ядро	11.32 (1936)
Диск	38.99 (1930)
Копьё	38.94 (1938)
Личные рекорды в помещении
50 м	6.4 (1933) WR*
60 м	7.2 (1933) WR*
Международные медали
Лёгкая атлетика Олимпийские игры Золото Лос-Анджелес 1932 100 м Серебро Берлин 1936 100 м Международные женские игры Золото Прага 1930 60 м Золото 1930 100 м Золото 1930 200 м Бронза 1930 Эстафета 4×100 м Золото Лондон 1934 60 м Серебро 1934 100 м Серебро 1934 200 м Чемпионат Европы по лёгкой атлетике Золото Вена 1938 100 м Золото Вена 1938 200 м Серебро Вена 1938 Эстафета 4×100 метров Серебро Вена 1938 Прыжок в длину Всемирные игры студентов Золото 1935 100 м Золото 1935 400 м Золото 1935 Прыжок в длину Бронза 1935 Эстафета 4×100 метров Бронза 1935 Метание диска Государственные награды
Последнее обновление: 26 ноября 2012</small>

Внешние изображения
	[global.britannica.com/media/full/88025 Хелен Стивенс и Станислава Валасевич после 100-метровки].

Будучи явной фавориткой, в ранге мировой рекордсменки Валасевич попыталась защитить свой титул олимпийской чемпионки на Берлинской олимпиаде 1936 года, но проиграла Хелен Стивенс на дистанции 100 метров с результатом 11,7 секунды. После этого Валасевич попыталась обвинить Стивенс в принадлежности к мужскому полу, и та вынуждена была доказать обратное. Валасевич, расстроенная серебряной медалью, хотела даже завершить спортивную карьеру, но решила всё-таки продолжить выступления.

На чемпионате Европы 1938 года, где впервые принимали участие женщины, Валасевич выиграла две золотые (бег на 100 и 200 м) и две серебряные (эстафета 4х100 и прыжки в длину) медали. На Международных женских играх (1930, 1934) выиграла 7 медалей, из них 4 золотых. В 1933—1946 годах 24 раза выигрывала золотые медали на чемпионатах Польши (60 м, 100 м, 80 м с барьерами, прыжки в длину и высоту, прыжок с места, метание копья, троеборье и пятиборье). Установила 46 рекордов Польши и 14 мировых рекордов. Её европейский рекорд на 100 ярдах не был побит до 2006 года (возможно, потому, что на этой дистанции в настоящее время редко проходят состязания).

В 1946 году Валасевич последний раз выступала за Польшу на чемпионате Европы 1946 года в Осло, но выше двух полуфиналов и 6 места в эстафете подняться не смогла. После прихода к власти в Польше коммунистов она окончательно перебралась в Штаты и в 1947 году приняла американское гражданство. Тогда же вышла замуж за боксёра Гарри Нейла Олсона, но брак продлился недолго. Несмотря на это, она продолжала использовать двойную фамилию Уолш-Олсон. В 1951 году она выиграла свой последний спортивный титул в США (чемпионка США по прыжкам в длину). В 1975 году она стала членом Зала легкоатлетической славы США.

Работала тренером, участвовала в работе американской Полонии. Она также финансировала различные награды для польских спортсменов, живущих в Америке. Последний раз побывала в Польше, как почётный гость III Спортивных игр Полонии в Кракове в июле 1977 года, подарив Музею спорта и туризма в Варшаве 60 спортивных трофеев, полученных ею за карьеру. На этих же играх, в 66 лет, она приняла участие в соревнованиях на дистанции 60 метров. Планировала также приехать в 1981 году на IV игры Полонии.

Гибель и гендерный скандал

Станислава Валасевич погибла 4 декабря 1980 года в Кливленде, во время ограбления магазина. Скорее всего попыталась вступить с грабителем в борьбу, о чём свидетельствуют полученные травмы и следы пороха на её ладонях. По американским законам, в случае неестественных причин смерти производится вскрытие тел погибших. При вскрытии обнаружилось, что спортсменка была гермафродитом, то есть имела гениталии обоих полов (правда, недоразвитые). Генетические исследования показали, что она имела также и хромосому Y. Детальное исследование также показало, что у неё были как хромосомные пары XX, так и XY. Родители Валасевич и её бывший муж, с которым она прожила более года, отказались от любых комментариев по этому поводу.

Развернулась дискуссия по поводу медалей и рекордов спортсменки. Однако ни Международный олимпийский комитет, ни ИААФ так и не обнародовали каких-либо решений по этому вопросу. В польских архивах сохранилось большое количество документов, в том числе и свидетельство о рождении. Там везде однозначно упоминается, что Станислава была женщиной.

Отпевание прошло 9 декабря 1980 года в Костёле Наисвятейшего сердца Иисуса в Кливленде. Станислава Валасевич похоронена в Голгофе на кладбище в Кливленде, штат Огайо. В Кливленде, на Бродвей-авеню, есть принадлежащий городу парк отдыха имени Стеллы Уолш. Он относится к Кливлендской Южной средней школе.

См. также

• Ратьен, Генрих

Ссылки

• [www.olimpijski.pl/pl/bio/2213,walasiewicz-olson-stanislawa-wlasc-stefania.html Walasiewicz - Olson Stanisława właść. Stefania] (польск.). Polski Komitet Olimpijski. Проверено 23 ноября 2014.
• [www.magazynbieganie.pl/stanislawa-walasiewicz-kontrowersyjna-mistrzyni-sprzed-ery-szewinskiej/ Stanisława Walasiewicz – kontrowersyjna mistrzyni sprzed ery Szewińskiej] (польск.). Magazyn Bieganie (13 ноября 2014). Проверено 23 ноября 2014.
• Polska Agencja Prasowa. [www.sportowefakty.pl/la/182560/30-lat-od-tragicznej-smierci-stanislawy-walasiewicz 30 lat od tragicznej śmierci Stanisławy Walasiewicz] (польск.). SportoweFakty.pl (3 декабря 2010). Проверено 23 ноября 2014.

Отрывок, характеризующий Валасевич, Станислава

– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.