Серов, Валентин Александрович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Валентин Серов»)
Перейти к: навигация, поиск
Валентин Серов

Автопортрет
Жанр:

живописец и график, мастер портрета

Стиль:

реализм, неоклассицизм

Работы на Викискладе

Валенти́н Алекса́ндрович Серо́в (7 [19] января 1865, Санкт-Петербург — 22 ноября [5 декабря1911, Москва) — русский живописец и график, мастер портрета.





Биография

Валентин Александрович Серов родился в 1865 году в Санкт-Петербурге, в семье композиторов Александра Николаевича Серова и Валентины Семёновны Серовой (урождённой Бергман, из крещёной еврейской семьи). Его прадедом (со стороны отца) был естествоиспытатель Карл Иванович Габлиц[1][2].

Летом 1869 года Валентин Серов впервые выехал с родителями за границу.

1870—1879

1871 год — Валентин Серов после смерти отца (20 января) в связи с отъездом матери в Мюнхен для продолжения образования после ухода из консерватории, был помещён в коммуну Н. Н. Друцкой-Соколинской в имении Никольское Смоленской губернии. Здесь впервые проявился его талант к рисованию.

1872 год — после распада коммуны Валентин Серов был привезён к матери в Мюнхен.

1873 год — стал учиться рисованию у немецкого гравёра Карла Кёппинга (Karl Koepping (нем.)).

1874 год — с октября начал заниматься в Париже (на Rue Véron, 31) с И. Е. Репиным, который отмечал: «он с таким самозабвением впивался в свою работу, что я заставлял иногда оставить её».

1875 год — после возвращения в Россию жил летом в Абрамцеве у Мамонтовых. Здесь им был написан натюрморт «Синяя ваза». В сентябре начал посещать гимназию Карла Мая в Санкт-Петербурге.

1876 год — с весны, вместе с матерью и её гражданским мужем, Василием Ивановичем Немчиновым, жил в Киеве и на хуторе Немчинова Ахтырка в Харьковской губернии. Мать в это время писала о нём своей подруге, Е. Бларамберг: «он кроме лошадей да ружья ничего знать не хочет…» Осенью, по рекомендации Репина, Валентин Серов стал посещать рисовальную школу Николая Ивановича Мурашко, где впоследствии был удостоен малой серебряной медали. В это время у него появился младший брат, Александр (1876—1885).

1877 год — осенью начал учиться во втором классе киевской гимназии, одновременно продолжая занятия в рисовальной школе.

1878 год — вновь, вынужденно, уехал с родителями в Ахтырку, где появились карандашные рисунки имения. Из-за начавшейся в губернии эпидемии дифтерита мать с детьми уехала в Москву, где осенью возобновились занятия с И. Е. Репиным, жившим в Хамовниках; также Валентин Серов был определён в третий класс первой московской прогимназии.

1879 год — в начале апреля, после рождения дочери Надежды, мать Валентина Серова с двумя младшими детьми уехала в имение Сябринцы Новгородской губернии, оставив старшего сына, который был отчислен за неуспеваемость из прогимназии, — в Москве, где жила семья тётки по линии матери, Софьи Семёновны Колль. Репин вспоминал: «Первую свою картину он начал в Москве, живя у меня в 1878—1879 году. На уроки по наукам … ему надо было ходить почти от Девичьего поля (Зубово) к Каменному мосту на Замоскворечье. Спустившись к Москве-реке, он пленился одним пролётом моста, заваленным, по-зимнему, всяким хламом вроде старых лодок, бревен от шлюзов и пр. … и он долго-долго засиживался над лоскутком бумаги, перетирая его до дыр, переходя на свежие листки, но неуклонно преследуя композицию своей картины. <…> Ещё мальчиком Серов не пропускал ни одного мотива живой действительности, чтобы не схватиться за него оружием художника…». Летом с Репиным он жил в Абрамцеве, участвовал в домашних спектаклях семьи С. И. Мамонтова; появились первые известные карандашные портреты Валентина Серова: Саввы Ивановича Мамонтова, Татьяны Анатольевны Мамонтовой и учителя, Ильи Ефимовича Репина; с осени жил с Репиным в Санкт-Петербурге; познакомился с Ольгой Трубниковой, которая воспитывалась в семье тётки Аделаиды Семёновны Симонович.

1880—1889

1880 год — в начале лета путешествовал с Репиным по Крыму и Украине, — по местам, связанным с Запорожской Сечью. Осенью был зачислен вольнослушателем в Императорскую Академию Художеств; одновременно, посещал частную студию П. П. Чистякова.

1881 год — зимой рисовал всех членов семейства тётки, Аделаиды Семёновны Симонович-Бергман; 31 марта окончил рисунок головы своего учителя П. П. Чистякова; летом работал с Репиным в Абрамцеве и окрестностях.

1882 год — сдав необходимые экзамены, в августе был переведён из вольнослушателей в «академисты» (ученики) — на III курс Академии; с осени стал посещать акварельные классы И. Е. Репина, который писал В. Д, Поленову: «По воскресеньям утром у меня собираются человек шесть молодежи — акварелью. Антон да ещё Врубель — вот тоже таланты. Сколько любви и чувства изящного! Чистяков хорошие семена посеял, да и молодежь эта золотая!!! Я у них учусь». Жил в это время Валентин Серов на 3-й линии Васильевского острова: д. № 40, кв. 10.

1883 год — летом путешествовал по Крыму и Кавказу со своим товарищем В. Д. Дервизом.

1884 год — летом, работая в Абрамцеве, создал одно из первых своих значительных произведений — портрет Л. А. Мамонтовой; в переписке с Ольгой Трубниковой уже обнаруживаются их взаимные чувства. Осенью нашёл себе новое жильё: «Комнатка у меня совсем, как у немецкого композитора. Небольшая, но в три окна, светлая, чистенькая. Одно окно меня приводит всегда в восторг, оно все почти сплошь заполнено готической киркой очень милой архитектуры, стрельчатые окна, контрфорсы, флораны, шпиль, одним словом, готика»; в письме Е. Г. Мамонтовой Валентин Серов признавался, что рисунки с натурщиков доставляют ему большое удовольствие: «хотя я уже их третью зиму рисую, но все же с удовольствием именно теперь».

1885 год — весной кратковременно был в Москве, откуда писал невесте: «Здесь, у Мамонтовых много молятся и постятся, т. е. Елизавета Григорьевна и дети с нею. Не понимаю я этого, я не осуждаю, не имею права осуждать религиозность и Елизавету Гр<игорьевну> потому, что слишком уважаю её — я только не понимаю всех этих обрядов. Я таким всегда дураком стою в церкви (в русской в особенности, не переношу дьячков и т. д.), совестно становится. Не умею молиться, да и невозможно, когда о боге нет абсолютно никакого представления». Получил в Академии «серебряную второго достоинства медаль от 27 апреля 1885 г. за этюд с натуры». В мае вместе с матерью уехал за границу, где встретился со своим первым учителем рисования Кёппингом; в Мюнхене, в Пинакотеке Серов скопировал «Портрет молодого испанца» Веласкеса (эта копия находится в ГТГ); посетил Всемирную выставку в Антверпене[3]. В конце лета, возвращаясь из-за границы, три недели пробыл в Москве и Абрамцеве, где написал портреты С. И. Мамонтова и певца его частной оперы, д`Андраде. В сентябре вместо занятий в Академии уехал в Одессу, чтобы встретиться с невестой, и в имении Н. Д. Кузнецова весь октябрь писал этюд «Волы», и к концу года вернулся в Москву. В этом году в возрасте 9 лет от скарлатины скончался его сводный брат Александр Немчинов, живший у Симоновичей.

Работы В. А. Серова за 1885 год

1886 год — в начале года были написаны этюды «Зима в Абрамцеве», портрет певицы Марии Ван Зандт; в мае у Симоновичей, в Едимоново Тверской губернии, Серов встретился со своей невестой Ольгой Трубниковой и написал её портреты у открытого окна; летом этого года его друг В. Д. Дервиз, обвенчавшись с Надеждой Симонович, приобрёл неподалёку обширное поместье Домотканово, куда позже неоднократно будет приезжать Валентин Серов. В сентябре принято окончательное решение оставить Академию и, забрав документы, он был вынужден решать возникший вопрос с отбыванием воинской повинности, в связи с чем переехал в Москву, — к Мамонтовым. Позднее Серов писал, что «в Академии ценил лишь мнение одного П. П. Чистякова».

Работы В. А. Серова за 1886 год

1887 год — в феврале серьёзно заболел: у Серова было воспаление предстательной железы. По заказу тульских помещиков Селезнёвых сделал роспись плафона «Феб лучезарный»[4] и, получив деньги за заказ (тысячу рублей), в мае с друзьями (Илья Остроухов, Михаил и Юрий Мамонтовы) отправился в Италию; с августа по октябрь — в Абрамцеве, где написал знаменитый портрет В. С. Мамонтовой «Девочка с персиками»; в конце года — в Ярославле, где писал портреты Чоколовых и начал, по просьбе А. И. Мамонтова, делать иллюстрации к детской Библии (проект не состоялся).

Работы В. А. Серова за 1887 год

1888 год — в начале года окончил портрет М. Ф. Якунчиковой; летом жил у Дервиза в Домотканово, где кроме ряда пейзажей была написана «Девушка, освещённая солнцем», которую приобрёл за 300 рублей П. И. Третьяков. В августе был в Абрамцеве, затем — в Москве; в октябре путешествовал в Киев и Одессу, где договорился со своей невестой об их венчании в январе следующего года; в декабре — в Санкт-Петербурге: написал портрет композитора П. И. Бларамберга и начал писать портрет отца. Выставленный на конкурс МОЛХ «Портрет В. М.» («Девочка с персиками») в декабре был удостоен единственной премии в номинации портрет в сумме 200 рублей, а «Заросший пруд», выставленный на том же конкурсе под названием «Сумерки», хотя и не смог конкурировать с пейзажами Левитана (2-ю премию получил левитановский пейзаж «Вечереет»), однако был приобретён с выставки В. В. и М. Ф. Якунчиковыми. В самом конце года в Санкт-Петербург приехала невеста Серова, Ольга Фёдоровна Трубникова.

Работы В. А. Серова за 1888 год

1889 год — 29 января в церкви Семёновского полка в Санкт-Петербурге состоялось венчание Валентина Серова с Ольгой Трубниковой (шафером Серов попросил быть Сергея Мамонтова, свидетелем был приглашён И. Е. Репин). К концу лета наконец-то был окончен портрет отца, а также выполнено несколько заказов, в том числе для реформатской церкви на Большой Морской улице в Петербурге был написан портрет пастора Дальтона, а затем в Домотканово был завершён портрет хозяйки имения Н. Я. Дервиз. В сентябре супруги Серовы отправились в Париж, на Всемирную выставку. В октябре 1889 года Серов одновременно с Репиным, в его мастерской, писал портрет восемнадцатилетней Софьи Михайловны Драгомировой, дочери генерала М. И. Драгомирова; немного не закончив портрет, Серов уехал в Москву и Репин, передавая его работу Драгомировой[5], «сделал несколько мазков на костюме и аксессуарах, не трогая лица» — это вмешательство так возмутило Серова, что он направил своему бывшему учителю резкое письмо, на некоторое время омрачившее их отношения[6]. На открывшейся в самом конце года, IX выставке МОЛХ были выставлены две его работы: Портрет юноши (1885) — копия с картины Веласкеса в Старой пинакотеке и портрет М. Ф. Якунчиковой (1888).

Работы В. А. Серова за 1889 год

1890—1899

1890 год — начал давать частные уроки рисования: с конца предыдущего года — Володе фон Мекк — сыну В. К. фон Мекк, затем дочери титулярного советника Надежде Трембовельской. В феврале родилась дочь Ольга. С подачи Репина, Серов впервые участвовал в выставке ТПХВ (очередной, XVIII-й) — с портретом отца, и получил лестный отзыв критика В. В. Стасова. С начала года по заказу С. И. Мамонтова писал портрет А. Мазини и вместе с К. Коровиным работал в московской мастерской на Долгоруковской улице — они получили заказ: написать для церкви Космы и Дамиана в Костроме, в приходе фабрики П. М. Третьякова и В. Д. Коншина, картину «Христос на Гефсиманском озере (Хождение по водам)»; к ним присоединился и М. Врубель; всю весну работал в Костроме (на картине Серов писал только фигуры) и Ярославле; летом жил с женой и дочерью в Домотканово, переехав осенью в Москву — в Малый Гнездниковский переулок (дом Крумбюгеля на углу со Шведским тупиком). Осенью Серов выслал А. В. Прахову эскиз росписи «Рождества Христова» для Владимирского собора в Киеве, однако срок предоставления работы уже истёк и контракт был подписан с М. В. Нестеровым. В конце года на конкурсе МОЛХ представил портрет А. Мазини, который получил первую премию.

Работы В. А. Серова за 1890 год

1891 год — был привлечён П. П. Кончаловским к иллюстрированию собрания сочинений М. Ю. Лермонтова, приуроченного к 50-летию смерти поэта — одновременно с этим выполнил портреты Кончаловского и его дочери. Выполнил портреты К. Коровина и Ф. Таманьо; а летом, живя в Абрамцеве, попробовал себя в создании керамических изделий в организованной С. И. Мамонтовым гончарной мастерской; уже зимой выполнил портрет З. В. Мориц.

Работы В. А. Серова за 1891 год

1892 год — после крушения 17 октября 1888 года императорского поезда харьковское дворянство, чтобы увековечить чудесное спасение императорской семьи, решило построить на месте трагедии (станции Борки) церковь и объявило конкурс на создание картины Александра III с семьёй — Серов с Коровиным, выполнив эскиз будущего полотна, выиграли в начале года конкурс; эскизные портреты для картины писать пришлось по фотографиям. По рекомендации Репина в апреле Серов написал портрет жены Л. Н. Толстого, Софьи Андреевны, получив за него 600 рублей. Летом родился старший сын О. Ф. и В. А. Серовых — Александр. Работая над портретами царской семьи в Историческом музее, Серов уговорил позировать его директора, известного историка И. Е. Забелина, кроме того был написан заказной портрет О. Ф. Тамара (урождённой Якунчиковой), о котором позже И. Э. Грабарь выскажется, что более всего удалась на полотне такса.

Работы В. А. Серова за 1892 год

1893 год — Конец предыдущего года и первая половина текущего прошла в неоднократных сеансах позирования членов царской семьи; для семейного портрета Александра III были написаны портреты его детей. Кроме этого, в начале года был закончен портрет И. И. Левитана, который вместе с «портретом г-жи О. Ф. Т.» представил на XXI выставке ТПХВ. Летом жил с семьёй в Крыму, где написал массу этюдов и портрет хозяйки дачи, где они жили, Розалии Соломоновны Львовой (её сын, врач Соломон Кеселевич Львов, женился на Марии Симонович, двоюродной сестре Серова, которую он изобразил на картине «Девушка, освещённая солнцем»).

Работы В. А. Серова за 1893 год

1894 год — был избран членом Товарищества передвижных художественных выставок. На XXII Передвижной выставке были показаны портрет С. А. Толстой и пейзаж «В Крыму». После выставки В. В. Стасов просил Серова написать портреты В. Шварца и А. Бычкова, но художник выбрал другое предложение: по заказу П. М. Третьякова был написан портрет Н. С. Лескова. После окончания и представления картины «Александр III с семьёй», два месяца до конца сентября вместе с К. А. Коровиным он ездил по Русскому Северу, написав множество этюдов. Выполнил эскизы к неосуществленному панно «После Куликовской битвы», заказанному Серову для Исторического музея в Москве. Родился сын Георгий.

Работы В. А. Серова за 1894 год

1895 год — В начале года по заказу П. М. Третьякова написал портрет его брата, Сергея Михайловича. На XXIII Передвижной выставке представил портреты Н. С. Лескова и 3. В. Якунчиковой (Мориц), а также пейзаж «Татарская деревня», который был сразу приобретён П. М. Третьяковым за 300 рублей. Летом поселился в Домотканове, где выполнил ряд пейзажей и портретов, в том числе портрет жены: «Летом». Во второй половине года выполнил несколько заказных портретов: А. И. Абрикосова, М. К. Олив, жены и дочери харьковского губернатора — В. В. Капнист и В. В. Мусиной-Пушкиной. Также по просьбе Владимира Дервиза, написал портрет его отца, члена Государственного Совета Д. Г. Дервиза.

Работы В. А. Серова за 1895 год

1896 год — В начале года был получен выгодный заказ на выполнение акварели «Миропомазание Государя Императора» для художественного альбома коронования Николая II; в связи с этим он получил право присутствовать на коронации 26 мая, «на правом клиросе или же в самом алтаре» Успенского собора, а завершить работу он должен был до 1 мая 1897 года. В это же время он выполнил для усадьбы Юсуповых Архангельское копию «портрета покойного царя» Александра III. На частной выставке в Мюнхене (Сецессион) впервые за границей демонстрировались работы В. А. Серова; в результате в конце года Серову поступили предложения участвовать в заграничных выставках — в Мюнхене, Стокгольме, Копенгагене.

Работы В. А. Серова за 1896 год

1897 год — в 1-й половине года были написаны портреты великого князя Павла Александровича и великой княжны Марии Павловны («Портрет девочки с собакой»), а также М. Ф. Морозовой — матери С. Т. Морозова. В конце лета принял предложение руководить натурной мастерской в МУЖВЗ, хотя ещё в 1894 году признавался в письме П. П. Чистякову: «преподавание вообще я не люблю — учеников и бездарных и талантливых всех не люблю — серьезно. Предлагали мне поступить сюда (в Москве) в школу живописи преподавателем — я отказался». Его учениками стали: П. В. Кузнецов, Н. Н. Сапунов, М. С. Сарьян, К. С. Петров-Водкин, Н. П. Ульянов, К. Ф. Юон. Одновременно с Серовым в училище стал преподавать И. И. Левитан, — руководил пейзажной мастерской.

Работы В. А. Серова за 1897 год

1898 год — на открывшейся в январе, в Санкт-Петербурге, в музее барона Штиглица, выставке русских и финских художников, организованной С. П. Дягилевым, Серов был представлен 15 работами; на XXVI Передвижной выставке были показаны портреты М. Ф. Морозовой и Ф. Таманьо; 23 марта на общем собрании Академии художеств, по предложению Матэ, Репина и Чистякова, В. А. Серов был удостоен звания академика. Кроме портретов — М. К. Тенишевой, Н. А. Мещерской, П. А. Бахрушина, Н. А. Римского-Корсакова, П. Н. Трубецкого, В. В. Мусиной-Пушкиной — работал над иллюстрациями к басням Крылова. Также вёл художественно-декоративную часть постановки оперы своего отца, «Юдифь», в частной опере Мамонтова[8].

Работы В. А. Серова за 1898 год

1899 год — в начале года работы Серова, два портрета и несколько пейзажей, показывались на первой выставке объединения «Мир искусства». В это же время от Н. И. Кутепова Серову поступило предложение иллюстрировать книгу «[Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси]», два тома которой уже были изданы. В связи с выполнением заказного портрета Александра III выезжал в Данию. В начале июня В. А. Серов был избран в совет Третьяковской галереи, созданный после смерти П. М. Третьякова. Летом Серовым была выполнена одна из лучших его работ, картина «Дети», на которой изображены сыновья художника, Саша (справа) и Юра, стоящие на балконе дачи Василия Матэ в Териоках. В конце года последовали заказы портретов от царствующей династии Романовых. После банкротства С. И. Мамонтова журналу «Мир искусства» шесть месяцев оказывали помощь И. С. Остроухов и С. С. Боткин, а затем, ставшему «придворным портретистом», Серову удалось выхлопотать у императора субсидию на три года.

Работы В. А. Серова за 1899 год

В конце 1890-х годов Серов работал над портретом художника Василия Ивановича Сурикова.

1900—1909

1900 год — в январе—марте работал над заказными портретами царской семьи. Был написан портрет императора Николая II. Константин Коровин позднее написал про этот портрет: «Серов первым из художников уловил и запечатлел на полотне мягкость, интеллигентность и вместе с тем слабость императора…» В октябре 1917 года после штурма Зимнего дворца ученики-художники увидели, как из дворца выходят солдаты, волоча этот взятый в спальне императрицы портрет. Солдаты выкололи штыками глаза на портрете императора. Ученики-художники убедили солдат отдать им портрет, и ученики принесли его художнику Нерадовскому, который его сохранил[9][10]. В сентябре получил заказ на исполнение портрета императора, «поколенного размера, в парадной форме 80-го Кабардинского генерал-фельдмаршала князя Барятинского полка» за заявленную художником цену в 4 тысячи рублей.

Подал заявление о выходе из Товарищества передвижных художественных выставок. Готовил иллюстрации к книге «Царская и императорская охота на Руси». За портрет великого князя Павла Александровича на Всемирной выставке в Париже, которую посетил с женой в октябре, был удостоен Большой почётной медали[11]. Был написан второй портрет С. М. Драгомировой, — теперь, в замужестве носившей фамилию Лукомская. Родился сын Антон и семья переехала в более просторную квартиру в Большом Знаменском переулке.

Работы В. А. Серова за 1900 год

1901 год — созданы портреты четырёхлетнего «Мики Морозова», сына М. А. Морозова, С. С. Боткина, П. М. Романова, П. И. Харитоненко, И. Е. Репина. Галерея «высочайших особ» пополнилась портретом великого князя Георгия Михайловича, однако в конце года, после вмешательства в работу Серова (когда он писал очередной портрет Николая II) императрицы Александры Фёдоровны, он прекратил работать для царского двора. Весной 1901 года в Училище живописи был создан объединённый портретно-жанровый класс, который возглавил В. Серов; вторым преподавателем был принят К. Коровин; одновременно он преподавал в школе-мастерской Е. Н. Званцевой, в которой позировали обнаженные модели. Летом начал обустраивать приобретённую дачу в Ино[12].

Работы В. А. Серова за 1901 год

1902 год — Была завершена работа над портретом З. Н. Юсуповой; её сын, Ф. Ф. Юсупов, писал: «терпеливое отношение моей матери увенчалось успехом, и сам художник был удовлетворен своим произведением. Особенно радовался Серов, когда ему удалась улыбка моей матери, которую он очень любил. Любил он и её подвижность лица, и её грацию»; А. Н. Бенуа отметил, что «в последнем из своих больших портретов, в портрете княгини Юсуповой, Серов встал вровень с величайшими мастерами женской красоты». Весной были написаны также портреты М. А. Морозова, А. П. Лангового и И. С. Остроухова. Летом вместе с матерью посетил Вагнеровский фестиваль в Байрейте. В конце года по просьбе Дягилева занимался устройством выставки «Мир Искусства» в Москве.

Работы В. А. Серова за 1902 год

1903 год — 15 февраля Серов присутствовал на собрании участников выставок «Мира искусства», на котором было решено прекратить деятельность этого художественного объединения; 21 апреля был избран «профессором-руководителем» мастерской Высшего художественного училища при Петербургской Академии художеств, но отказался от должности; 30 октября был избран в число действительных членов Академии художеств. В июне был отставлен от руководства попечительским советом Третьяковской галереи его друг И. С. Остроухов[13]. Спустя месяц Серов продолжил писать галерею портретов Юсуповых. В Харькове им были написаны три пастельных портрета: два — жены профессора Харьковского университета К. Д. Хрущева и один — его дочери. В начале октября тяжело заболел, даже написал завещание; но операция, проведённая в хирургической лечебнице А. В. Чегодаева 25 ноября, показавшая, что было прободение желудка и перитонит, прошла удачно — художник остался жив.

Работы В. А. Серова за 1903 год

1904 год — В начале года, восстанавливая здоровье в Домотканове, написал там ряд картин; в апреле-мае совершил с женой поездку в Италию. Серов ещё с середины 1880-х годов был хорошо знаком с врачом и коллекционером И. И. Трояновским и через него — с семьей В. П. Обнинского. Летом он два месяца гостил в имении Трояновского Бугры и посещал соседние имения Обнинских Белкино и Турлики, где им был создан пастельный портрет Клеопатры Обнинской с зайчиком; этот рисунок считается одним из лучших лирических портретов в графике художника. Тогда же Серов писал интерьеры особняка в Белкине, один из которых лёг в основу картины «Зал старого дома». Осенью, передав мастерскую в МУЖВЗ Ап. Васнецову, продолжил писать портреты: С. Ю. Витте, С. П. Дягилева, Ф. И. Шаляпина, Я. Г. Круселя, Г. Л. Гиршман. Начал выполнять гуашью композицию «Набор» («Новобранец»), которая позже была воспроизведена в красках на почтовых открытках. Вместе с А. П. Боткиной Серов выступил против появившихся в Третьяковской галерее пояснительных надписей к картинам, размещавшихся на рамах[14].

Работы В. А. Серова за 1904 год

1905 год — В связи с ролью великого князя Владимира Александровича в событиях «Кровавого воскресенья» в январе 1905 г. Валентин Серов вышел из состава Академии художеств, президентом которой был Владимир Александрович. Под впечатлением этих событий Серов написал картины «Солдатушки, бравы ребятушки…» и «Разгон демонстрации казаками в 1905 году»[10]. В это же время Серов организовал «подписной лист» с ходатайством о назначении И. С. Остроухова попечителем Третьяковской галереи[15]. К 35-летию артистической деятельности М. Н. Ермоловой по заказу Литературно-художественного кружка выполнил её ростовой портрет, который был представлен на устроенной Дягилевым в Таврическом дворце в Петербурге Историко-художественной выставке русских портретов (в основном — русское портретное искусство XVIII в.). В этом году появился целый ряд портретов деятелей искусства.

Работы В. А. Серова за 1905 год

1906 год — Работы В. А. Серова вновь были представлены на выставках, организованных С. Дягилевым: в начале года — на выставке членов бывшего «Мира искусства»[16], затем — на выставке русского искусства, устроенной в рамках Осеннего салона в Париже — на ней были представлены 19 произведений Серова[17]. Серов продолжает писать заказные портреты; берёт за каждый не менее тысячи рублей.

Работы В. А. Серова за 1906 год

1907 год — Путешествовал с Л. С. Бакстом по Греции. С октября работал над эскизами декораций для постановки оперы А. Н. Серова «Юдифь» в Мариинском театре.

Работы В. А. Серова за 1907 год

1908 год — Кроме заказных портретов М. Н. Акимовой, Н. С. Познякова, Е. С. Морозовой и др., рисует В. И. Качалова, К. С. Станиславского, И. М. Москвина. Переехал на новую квартиру в Ваганьковском переулке, ставшей для него последней. Родилась дочь Наташа.

Работы В. А. Серова за 1908 год

1909 год — Протестуя против отказа восстановить А. П. Голубкину в МУЖВЗ, где она ранее занималась, уходит из училища. Рисует балерину Т. Карсавину и М. Фокина, создаёт афишу с танцующей Анной Павловой. Продолжает создавать портреты на заказ: Е. П. Олив, Е. И. Рерих и др.

Работы В. А. Серова за 1909 год

1910—1911

1910 год — пишет портрет знаменитой танцовщицы Иды Львовны Рубинштейн — Портрет Иды Рубинштейн и Портрет княгини Ольги Орловой.

Работы В. А. Серова за 1910 год

1911 год — По предложению Дягилева написал эскиз занавеса для балета «Шехерезада». Продолжает писать портреты.

Скончался Серов 22 ноября (5 декабря) 1911 года в Москве (умер от приступа стенокардии[18]). Похоронен на Донском кладбище в Москве. Позднее останки перенесены на Новодевичье кладбище.[19]

Память

Выставки

  • 1914 — Москва. Санкт-Петербург. Посмертная выставка произведений Серова.
  • 1985 — Тверь. Выставка произведений В. А. Серова и художников его окружения по усадьбе Домотканово.
  • 1991 — Москва. Государственная Третьяковская галерея.
  • 2001 — Санкт-Петербург. Российская Академия художеств. Выставка, приуроченная к 135-летию со дня рождения Серова.
  • 2004 — Москва. Художественная галерея «Дом Нащокина». Выставка картин Серова, приуроченная к 140-летию со дня его рождения. Экспонировались произведения Серова из Государственной Третьяковской галереи и ряда провинциальных музеев.
  • 2005 — Санкт-Петербург. Русский музей. Графика. В экспозиции также впервые был представлен занавес к балету «Шахерезада», исполненный автором в 1911 году из коллекции Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской.
  • 2015 (05 марта—08 июня) — Санкт-Петербург. Русский музей. Выставка «Серов не портретист», приуроченная к 150-летию со дня рождения. Серов был представлен как исторический живописец, жанрист, пейзажист; было представлено около 250 произведений живописи, графики, скульптуры из коллекции Русского музея, а также из собраний других музеев России; впервые представлена картина «Хождение Христа по водам» (1890), выполненная Серовым совместно с Константином Коровиным для приходской церкви Костромской мануфактуры П. М. Третьякова и В. Д. Коншина[21].

  • 2015 (7 октября — 29 января 2016) — Москва. Государственная Третьяковская галерея. Ретроспективная моновыставка, приуроченная к 150-летнему юбилею Серова. Представлены около 200 произведений живописи и графики из 35 музеев и собраний России и зарубежья[22]. Выставка стала самой посещаемой в истории музеев СССР и России; на 29 января 2016 года её посетили около 485 тысяч человек: «Это абсолютно рекордная цифра в истории Третьяковской галереи и выставок русского искусства за последние 50 лет»[23].

Семья


  • Жена (с 1889): Ольга Фёдоровна Трубникова (1865—1927), воспитанница Симоновичей; у них дети[24]:
  • Ольга (1890—1946), в замужестве Хортик
  • Александр (1892—1959), был женат на дочери московского ювелира Елизавете Фёдоровне Гетенко[25]
  • Юрий (Георгий) (1894—1929)
  • Михаил (1896—1938)
  • Антон (1900—1942)
  • Наталья (1908—1950), в замужестве Горлова.


Адреса

Петербург
  • 7.01.1865 — 1871 — доходный дом, Большой проспект Васильевского острова, 40, кв. 21
  • 1883—1884 — мастерская М. А. Врубеля в доме К. К. Шульца, 10-я линия, 9
  • 1888 — лето 1889 года — Большая Итальянская улица, 11, кв. 6
  • начало ХХ века — имел дачу в посёлке Ино на берегу Финского залива[26].
Здесь жил и бывал Серов[27]:
Годы Исторический адрес Современный адрес на 1990 год Современное состояние дома
1865-1871 В. О., 15-я линия, 8. Квартира А. Н. Серова Тот же сохранился
1880-1890 эпизодически Кирочная ул., 23. Квартира Я. М. Симоновича ул. Салтыкова-Щедрина, 23 сохранился
1880-1890 эпизодически Екатирингофский проспект, 135/137. Мастерская И. Е. Репина пр. Римского-Корсакова, 135, или пл. Репина, 3 сохранился
1880-1883 В. О., 3-я линия, 40. не сохранился
1883-1884 В. О., 10-я линия, 9. Мастерская М. А. Врубеля Тот же сохранился
1884-1885 В. О., Средний пр., 22, кв. 5. Дом лютеранской общины Средний пр. 18 сохранился
1888 Михайловская пл, 2. Квартира Ю. О. Грюнберга не сохранился
1888—1889 Михайловская пл., д. Жербина, кв. 9. (В. А. Серова) ул. Ракова, 11 сохранился
1890-1900 Университетская наб., 17. Квартира В. В. Матэ Тот же сохранился
1890 Финляндская ж.д., ст. Териоки. Дача В. В. Матэ Зеленогорск не установлен
1899-1900 Литейный пр., 45. Квартира С. П. Дягилева Тот же сохранился
1900-1905 Знаменская ул., 48. Квартира С. С. Боткина ул. Восстания, 43 сохранился
1905-1910 Потёмкинская ул., 9. Дом С. С. Боткина Тот же сохранился
1901-1911 Наб. р. Фонтанки, 11. Квартира С. П. Дягилева Тот же сохранился
1901-1911 Финляндская ж.д. ст. Териоки, дер. Ино. Дача В. А. Серова Зеленогорск, п.п. Смолячково — Приветнинское не сохранился
Москва

Напишите отзыв о статье "Серов, Валентин Александрович"

Примечания

  1. [books.google.com/books?id=13AhAQAAIAAJ&pg=RA2-PA82&lpg=RA2-PA82&dq= Ежегодник императорских театров]
  2. Базунов С. А. [books.google.com/books?id=5NGXBAAAQBAJ&pg=PT6&lpg=PT6&dq= «Александр Серов. Его жизнь и музыкальная деятельность»]
  3. В одном из писем Серов писал о выставленных там картинах русских художников, что «вообще вещи присланы неважные», хотя в русском художественном отделе выставки экспонировалось 35 картин финляндских и русских художников, в том числе В. Е. Маковского, В. П. Верещагина, М. П. Боткина, А. Д. Кившенко, П. О. Ковалевского и других («Художественные новости». — СПб.. — 1885. — № 10. — С. 276, 277).
  4. Ныне плафон находится в Тульском областном художественном музее.
  5. В доме Драгомировых оба портрета — серовский и репинский — висели рядом.
  6. 16 января 1890 года Репин писал Серову: «Твой этюд я подарил им, т. к. мне показалось, что ты этого желал в глубине души. Только ты извини, Антон, я немножко рукав на локте, грудь и правый рукав и руку правую (левая прекрасно была) потрогал, в том же роде как было — не испортил»; а 29 января, отвечая на письмо Серова: «Это просто возмутительно, Антон! <…> жалеешь своего этюда и упрекаешь <…> Стыдись, Антон! Это слишком грубый упрек. Я его не заслужил… Ты меня ужасно разозлил!!!!!!»
  7. Портрет кузины Серова М. Я. Львовой (урожд. Симонович), был передан в дар парижскому музею Орсэ её сыном Андре Львовым.
  8. Шаляпин Ф. И. Маска и душа.
  9. [artclassic.edu.ru/catalog.asp?ob_no=18979&cat_ob_no=13028 Серов, Валентин Александрович. Портрет императора Николая II. 1900. ГТГ]
  10. 1 2 [magazines.russ.ru/bereg/2012/35/fu19-pr.html И.Фунт. Искатель истины]
  11. На выставке были представлены также «Девочка с персиками» и портрет С. М. Боткиной.
  12. Дача Серова была снесена при строительстве железной дороги к форту Ино.
  13. Вместо Остроухова в Совет был введён Н. П. Вишняков.
  14. Пояснительные надписи к картинам были упразднены в 1905 году, после выхода из Совета галереи Цветкова, Голицына и Вишнякова.
  15. 8 марта 1905 года на состоявшихся выборах Дума избрала Остроухова попечителем Третьяковской галереи. Одновременно Остроухов автоматически стал также председателем комиссии по приобретению в галерею художественных произведений, находившихся вне Москвы, с правом решающего голоса в случае разделения мнений.
  16. Выставка, состоявшаяся в Петербурге с 24 февраля по 26 марта 1906 года, стала последней, устроенной Дягилевым в России.
  17. После Парижа выставка проходила в Берлине и Венеции.
  18. [www.russianculture.ru/formb.asp?ID=116&full Валентин Александрович Серов]
  19. [www.mosritual.ru/mesta-zahoronenija/donskoe-kladbische Донское кладбище] (Проверено 15 ноября 2009)
  20. [www.google.com.ua/webhp?sourceid=chrome-instant&ion=1&espv=2&ie=UTF-8#q=%D1%83%D0%BB%20%D1%81%D0%B5%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B0%20%D0%BA%D0%B8%D0%B5%D0%B2 Google]
  21. [rusmuseum.ru/exhib/lenta/exhibition2015/serov_ne_portretist/ Выставка "Серов не портретист"].
  22. [www.1tv.ru/news/culture/293649 В Москве открылась масштабная выставка работ художника Валентина Серова].
  23. [lenta.ru/news/2016/01/24/serov/ Выставку картин Серова назвали самой посещаемой в истории страны]
  24. Поволяев В. [www.semya.ru/articles/izlom-sudbi/izlom-sudbi-695 Излом судьбы] // Семья. — № 34/710. — 15 августа 2001.
  25. [www.ourbaku.com/index.php5/Серов_Александр_Валентинович_–_Курсант_и_Инструктор_Бакинской_Офицерской_Школы_Морской_Авиации Серов Александр Валентинович…]
  26. Буклет администрации п.Смолячково. 2010 год
  27. Г. И. Чугунов. Валентин Серов в Петербурге. Л., 1990, с. 253—254. ISBN 5-289-00607-9
  28. Дом был построен в 1820-х годах на месте ликвидированной ещё в XVIII веке церкви Благовещения.

Литература

  • Лебедев Г. Е. Валентин Серов / Отв. ред. П. Т. Щипунов; Обложка и титул Л. С. Хижинского. — Л.; М.: Искусство, 1946. — 100 с. — (Мастера русского искусства). — 10 000 экз. (обл.)
  • Соколова Н. И. Валентин Александрович Серов. — М.: Изд-во Академии художеств СССР, 1961. — 80 с. — 40 000 экз. (обл., суперобл.)
  • Валентин Александрович Серов / Репин И. Е. Далёкое близкое. — Л.: «Художник РСФСР», 1986. — С. 327—348.
  • [tphv-history.ru/books/sluzhenie-krasote-ili-zhizn-serova.html Кудря Аркадий. «Служенье красоте, или Жизнь художника Серова»]
  • Петров В. Возвращение исторической картины Серова. («После битвы на Куликовом поле», 1894. Дар ГИМ от Д. Поузена.) // Наше Наследие: Иллюстрированный культурно-исторический журнал. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/1993-27.php 1993. № 27].
  • Поспелов Г. Г. В. А. Серов. Портреты артистов // Люди и судьбы. 20 век (Книга очерков / Гос. ин-т искусствознания). — М., БуксМарт, 2013. — С. 17—33. — ISBN 978-5-906190-10-9.
  • Léon Bakst, Serov et moi en Grèce, traduction et introduction d’Olga Medvedkova, préface de Véronique Schiltz, TriArtis Editions, 2015, 128 p., 24 illustrations (ISBN 978-2-916724-56-0)
  • Малышева Т. Л. [actual-art.spbu.ru/testarchive/10144.html Шаг к модернизму: В. А. Серов и постимпрессионистические течения в европейской живописи в 1880-х годах] // Актуальные проблемы теории и истории искусства: сб. науч. статей. Вып. 3. / Под ред. С. В. Мальцевой, Е. Ю. Станюкович-Денисовой. — СПб.: НП-Принт, 2013. С. 292—297. — ISSN 2312—2129

Ссылки

  • [valentinserov.ru/perepiska/ Переписка В. А. Серова]
  • [www.valentinserov.ru/ ValentinSerov.Ru]
  • [vserov.ru/ VSerov.Ru]
  • [www.artpoisk.info/artist/serov_valentin_aleksandrovich_1865 Artpoisk.info]: биография, статьи, картины
  • [www.artprojekt.ru/Gallery/Serov/Ser50.html ArtProjekt.ru]
  • [valentinserov.narod.ru Valentinserov.Narod.Ru] (И. Грабарь о Серове, воспоминания В. Д. фон Дервиза, В. И. Репиной, В. С. Мамонтова о Серове)
  • [gallerix.ru/album/Serov Картины Валентина Александровича Серова]
  • [artclassic.edu.ru/catalog.asp?cat_ob_no=13028 Статьи о картинах Серова] на Российском общеобразовательном портале
  • Розанов В. В. [dugward.ru/library/rozanov/rozanov_val_alex_serov.html Вал. Алекс. Серов на посмертной выставке]
  • Дмитриев В. А. [www.elena-olshanskaya.ru/page.php?p=37 «Валентин Серов»] — Петроград, 1916.
  • Пётр Киле [www.renclassic.ru/Ru/35/629/ «Валентин Серов»]
  • [goodcoins.narod.ru/antic/raznoe/portretfaber.htm «Валентин Серов. Портрет Фаберже»]
  • [www.tanais.info/art/serov.html Валентин Серов. Лучшие произведения.]
  • [www.tphv-history.ru/persons/Valentin-Serov.html О жизни и творчестве Валентина Серова]
  • [niva.ws/%D0%92._%D0%90._%D0%A1%D1%A3%D1%80%D0%BE%D0%B2%D1%8A_%E2%84%9652_1911 В. А. Сѣровъ] // Нива. — № 52. — 1911.
  • Игорь Фунт [www.peremeny.ru/blog/13693 Искатель истины. Повесть-размышление вслух, в новеллах] // [www.peremeny.ru/ Перемены.ру.]
  • Иванова М. [www.tg-m.ru/articles/1-2012-34/valentin-serov-liniya-zhizni Валентин Серов. Линия жизни] // «Третьяковская галерея». — № 1 (34). — 2012
  • [www.tg-m.ru/magazine/archive/2015/3 Спец выпуск к выставке Серова] // «Третьяковская галерея». — № 3 (48). — 2015
  • [www.zdravrussia.ru/galereja/xixvekvtorajapolovina/?info=2888 Серов Валентин Александрович. Картины художника]
Видеоматериалы
  • [rutube.ru/video/e780d4a94d1d2ccc3c2ea0fe2abd3987/ Видеоролик «Серов В. А. в Русском музее»]
  • [www.youtube.com/watch?v=l631_qoHWvw Видеосюжет о картине Серова на YouTube]

Отрывок, характеризующий Серов, Валентин Александрович

И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.