Валера, Блас

Блас Валера Перес
исп. Blas Valera Pérez
Место рождения:	Льяванту, Чачапояс, Перу
Дата смерти:	(оф.) 02.04.1597; (неофиц.) 1618
Место смерти:	Вальядолид или Малага (1597), или Алькала-де-Энарес (1618), Испания
Научная сфера:	История, Этнография, Религия, Ботаника, Зоология
Место работы:	Перу, Боливия, Эквадор
Альма-матер:	Коллегия Сан Пабло (Лима)
Известные ученики:	Инка Гарсиласо де ла Вега, Фелипе Гуаман Пома де Айяла, Мартин де Муруа, Хуан Антонио Кумис, Хуан Анелло Олива, Анонимный иезуит, Фернандо Монтесинос
Известен как:	историк, этнограф, миссионер. Основатель историографии Империи инков. Составитель словаря знаков токапу и дешифровщик кипу и юпаны. Соавтор первого в Перу Катехизиса на языке кечуа и аймара.

Блас Валера Перес (исп. Blas Valera Pérez; 3 февраля 1545, Льяванту, Чачапояс, Перу — 2 апреля 1597 или 1618?, Вальядолид или Малага, Испания) — хронист ордена иезуитов, автор ряда фундаментальных исторических исследований по истории инков. Он является братом теолога Херонимо Валера (Jerónimo Valera). Он также составил словарь знаков токапу, предположительно являвшихся письменностью или тайнописью Инков. Являлся соавтором первого в Перу Катехизиса на языке кечуа и аймара.

Биография

Семья

Родители

Официально, Блас Валера Перес считается сыном испанского капитана, арбалетчика Луис Валера (неофициально — его брата Алонсо Валера /как отца его также упоминает Гарсиласо, ссылаясь на манускрипт самого Бласа/, обесчестившего индианку Урпай и даже убившего её впоследствии) — владельца энкомьенды в Чибальта и Кильята, и госпожи Франсиска Перес (доиспанское имя — Урпай; прозвище — Пири; она была дочерью знахаря Ильаванка) родился в день Святого Бласа, в честь которого и был назван, обучение начал в Трухильо и продолжил его в Лиме. Фамилия «Валера» происходит из испанского посёлка Арасена, Уэльва. Небесным покровителем Арасены был Святой Блас. Капитан Луис Валера являлся одним из основателей испанского города Чачапояс в начале 1536 года, и повторно 5 декабря 1538 года, согласно Акта об основании города (Acta de Fundación de la Ciudad de San Juan de la Frontera de los Chachapoyas).

Брат

У Бласа был брат теолог Херонимо Валера (Hyeronimo UALERA — как он подписался в своей книге), родился он в 1568 году в селении Ньева (Чачапояс). Он не упоминал имен своих родителей и о своём брате, лишь сообщив, что «его отцом был конкистадор, а бабушкой по материнской линии — индеанка». Обучался в королевском коллегиуме Сан Мартин в Лиме. Являлся членом Ордена братьев-миноритов. Так как метисам отказывали в приёме в Орден, возможно, поэтому он указывал, что был «креолом» (в документах он упоминается как «креол», в отличие от «метиса» Бласа Валера — сам Блас в прошении к Главе Ордена Иезуитов Эверарду Меркуриану писал, что его брат Херонимо «креол» и «метис(?)»). Дважды был прелатом в монастыре, а также был лектором Теологии. Его подпись стоит в виде разрешения к работе Пабло Хосе де Арриаги «Искоренение язычества» (1621). Дослужился до Главы Ордена францисканцев в Перу. Умер в Лиме в 1625 году.

Он издал такую книгу:

• «COMMENTARII AC QVASTIONES IN UNIVERSAM ARISTOTELIS AC SUBTILISSIMA DOCTORIS IHOANNIS DVUNS SCOTI LOGICAM» (1610) — комментарии к Аристотелю.

Обучение

Как послушник 29 ноября 1568 (в 23 или 24 года) он вступил в Общество Иисуса (в том же 1568 году в апреле месяце основанное в Лиме) вместе с двумя другими метисами-чачапойцами Педро де Аньяско (Pedro de Añasco) и Хуан Гонсало Руисом (Gonzalo Ruiz), будучи принятым Главой местного Ордена Херонимо Руис дель Портильо, не без возражений некоторых членов Ордена из-за того, что Блас был метисом, но поскольку хорошо знал кечуа и латынь, а также осведомлен в вопросах индейцев, его приняли. В иезуитском каталоге также упомянуто, что Блас Валера «внебрачный сын [hijo natural] Луиса Валера и Франсиски Перес». Он прослушал в Коллегии Сан Пабло Науки на протяжжении двух лет и Теологию — один год. Согласно Catalogo Provincial (1571) отец Суньига так охарактеризовал Бласа: «хорош в латыни и хороший толмач». Временно был отправлен в Куско в 1571 году для проповедования Евангелия. После казни Тупака Амару в Куско (22 или 23 сентября 1572) иезуиты Блас Валера и Алонсо де Барсана (1530—1597), покинули сьерру Уарочири, чтобы сосредоточить своё внимание на церковном приходе окрестностей Лимы. Но он всё ещё находился в 1572 году в Лиме согласно одного из Каталогов Общества Иезуитов. Владея языком кечуа, он участвовал в миссиях с 1571 по 1573 года, которые иезуиты установили в Варочири (Huarochirí), важном доколумбовом культовом центре, ставшего в начале XVII века сценой усиленного искоренения идолопоклонничества, осуществленного священником Франсиско де Авилой. В 1573 году был возведён в сан священника в епархии города Лима епископом Себастьяном Лартаун, и в 1574 был направлен в Куско (Cusco), где участвовал в основании Братства Имени Иисусового вместе с Алонсо де Барсаной, Бартоломе де Сантьяго-и-Ортисом. В этом городе Блас, «метис, чувствующий себя индейцем», вдохновлённый идеями Игнатия де Лойолы, начинает организовывать и руководить нео-инко-христианским движением. Братство состояло из 500 членов и имело две часовни, а финансировалось в основном индейскими вельможами и метисами, в частности Диего Кучу. Очень часто иезуиты прибегали к культу Иисуса-ребенка, но одетого в наряды Инки.

Миссионерство

В начале 1577 года он был направлен в резиденцию в Хули, важную ещё и тем, что там в 1579 году была основана первая книгопечатня в Перу. Там же он изучил язык аймара. 25 февраля 1580 года Глава Ордена Эверардо Меркуриано отправил ему письмо, в котором говорил о докладе (возможно, Historia de los Incas), предположительно написанном самим Валера о проповедовании Евангелия в Перу, а также обращении индейцев в католическую веру.

После этого он отправился к озеру Титикака (1580—1582), где встретился с народами говорящими как на кечуа, так и аймара, а также с кипукамойоками, которые ему переводили сообщения, содержащиеся в кипу.

Причина изгнания из Перу

В 1582 году произошло одно странное событие в жизни Бласа, как это видно из письма ректора отца Хуана Себастьяна из Коллегии в Потоси к Отцу Аквавива (1585), где указывается, что лучше не принимать метисов, желающих поступить в Орден, из-за допущенной грубой оплошности отцом Валера. Отец Себастьян относился негативно к присутствию метисов в Обществе и добился того, что Аквавива приказал выслать в Испанию тех Отцов, кому не особо доверяли, включая Бласа. Причиной этого изгнания послужил ранее произошедший случай с одной индианкой, с которой он имел связь и от которой у него родился сын Таки Луис, но, похоже, Блас не признал правдивости её чувств к нему. Спустя время к ней в дом принесли её единственного сына, смертельно раненого ударом копыта; «видя это и понимая, что она покарана Всевышним, за свою дерзость, она послала за тем Отцом, и слёзно, на коленях просила у него прощения, сознаваясь, что то была ложь, заявленная ею о нём и обесчестившая его, и что за то Бог карает её». Вот как пишет об этом сам Валера: «Мой прапрадед по матери Руйрус Руна рассказывал своему внуку, моему дедушке Ильяванка, много историй о происхождении королей, также как и я, узнав о них, рассказал своему сыну Таки Луису, которому сейчас, смиренно признаюсь, исполнилось [бы] шестнадцать лет. Он [сын] умер преждевременно, до того, как я вступил в Общество; мать [женщина Бласа], индианка, имени которой я не хочу называть, и которая поняла все причины, почему я захотел стать сторонником Блаженного Игнасио, потому когда Обществу стало известна суть [моего вопроса] и когда я вступил в него, она не стала возражать. Потом О[тец] Аквавива захотел вменить мне это в вину, чтобы меня изгнали, как общественного врага, заслужившего чуть ли не смертной казни. Это из-за того, что метиса может возненавидеть белый проповедник Евангелия, не доверявший, как и стойкий О[тец] Себастьян, нам, незаконнорожденным детям, но он не вспоминает о тех, кто, в Старом Свете, был сторонником Содома и Гоморры».

Работа над переводом Катехизиса

Но похоже это событие в Потоси не стало известным сразу, так как в последующие года Валера вместе с отцами Алонсо де Барсена и Бартоломе де Сантьяго был занят подготовкой и переводом на кечуа и аймара катехизиса, работой, порученной Третьим Лимским собором (при Главой орденской провинции Бальтасаре де Пиньяс). Все эти работы были утеряны, окромя Historia Occidentalis, составившую часть цитат Подлинных комментарием Гарсиласо.

Третий Лимский собор

24 февраля 1583 года епископ Куско дон Себастьян де Лартаун написал письмо из Лимы Филиппу II в защиту метисов, таких как известные и достойные Блас Валера и арекипец Бартоломе де Саньтяго, в виду их способности устанавливать связи между испанцами и местными индейцами. В апреле 1583 года Блас был арестован и заключен в тюрьму, и при этом ему не сообщили, в чём его обвиняют. 11 апреля по этому поводу Прокуратор Андрес Лопес написал письмо в Рим Главе Ордена Аквавиве. 13 апреля 1583 года группа учащихся метисов, с которыми встречался Блас, написала письмо Папе Римскому, добиваясь от него защиты своих прав, обвиняя испанских священников в коррупции и плохом обращении, и не знавших местных языков. В ответ на арест Бласа группа видных епископов и метисов (среди них Хуан Гонсало Руис, земляк Бласа; помощник отцов Херонимо Руиса дель Портильо, Луиса Лопеса и Хосе де Акосты при посещениях в 1571—1578 годах Куско, Арекипы, и Ла-Платы. В 1613 году вместе с Пабло де Прадо участвовал в миссиях Унанкавелики) подали Аквавиве ходатайство в защиту Бласа. В своих письмах от 27 июля и 5 августа 1583 года к архиепископу Лимы Хосе де Акоста просил, чтобы «не закрывали полностью двери Ордена перед метисами».

Он принял активное участие в III Лимском Соборе 1583 года и занялся переводом с испанского языка на кечуа, катехизиса и других текстов для евангелизированных индейцев. Также существуют свидетельства о том, что Валера был обвинен в ереси за сочувственные комментарии к инкскому периоду (многие сведения он получил от своего деда, а тот в свою очередь от своего деда Руйрус Руна, то есть прапрадеда Бласа по матери).

Изгнание

Ректор коллегии Сан-Пабло Хуан де Атьенса в письма 1583—1585 годов к Главе Ордена Аквавиве намекал на подозрение в недостаточной целомудренности Бласа в отношении его юных учеников и «одной женщины». В 1585—1586 годах Акоста писал к Аквавиве о необходимости вывезти Бласа из перуанской провинции.

Позже Отцу Валера запретили проводить богослужения, но разрешили посвятить себя исследованиям и написанию книг. Письмом Аквавивы от 22 февраля 1588 года к отцу Хуану де Атьенса сообщалось наказание для Бласа: запрет на 10 лет заниматься богослужением в Обществе Иисуса, то есть не проводить мессы, и первые четыре года должен провести заключенным в тюрьму. Как говорит Валера: «Отец Аквавива (Глава Ордена Иезуитов) своей ненавистью к правде, сказанной мною, метисом; позорными обвинениями он пытался выгнать меня из Ордена, связывая меня с мятежными Братьями Лопес, Фуэнтес и Картахена, любящих уже не правду, а вредные намерения». Но прежде чем отправиться в Испанию, он продолжал путешествовать по Перу: был в Копакабане, Ла-Пасе, проездом в Лиме, был на севере Перу в Гуануко, Кахамарка, Кито.

11 августа 1591 года иезуит Лусио Гарсете заявил Инквизиции Панамы, что Валера был заключен в келии своими же собственными «братьями» в коллегиуме Сан-Пабло.

После 1591 года он отправился в Европу готовить к печати свои работы, как видно из письма Клаудио Аквавивы от июля 1591 года, где он пишет, что всё ещё ждёт сообщения из Испании о прибытии Бласа Валера в Старый Свет; а также из письма отца Морильо к Аквавиве от 31 декабря 1594 года, в котором утверждается, что Валера в тот год находился в Картахене Индий, занимаясь похоронами другого иезуита, и что он не мог сразу же сесть на корабль в Гаване по причине болезни. Но даже позже, когда он таки добрался до острова, чтобы сесть на корабль, отплывающий в Испанию, он продолжал защищаться от обвинений, считая их ложными. 1 июня 1595 года, как пишет отец Кристобаль Мендес, Валера прибыл в Лиссабон и скоро будет отправлен в Севилью, где будет исполнен приказ о заключении его под стражу Главой Андалусийского Ордена Иезуитов, пока не поступят дальнейшие указания о его судьбе от отца Аквавивы, не замедлившие прийти. Но поскольку Валера успел провести кое-какие богослужения (исповедовал людей), Аквавива повторно запретил Валера проводить какие-либо богослужения, пока он не сообщит о новом приказе. После этого он был отправлен в Кадис.

Нападение англичан на Кадис

Он проживал в Кадисе в доме Иезуитов, когда на этот город напали англичане 30 июня 1596 и пробыли в городе 15 дней, предоставив иезуитам и женщинам время на то, чтобы собрать свои вещи и унести их с собой. Было разрешено выносить из города «каждому [иезуиту] по два одеяния, и свои бумаги, и записи»; но именно тогда, по версии Гарсиласо, он утратил многие из своих сочинений, среди которых находилась рукопись «История Инков», под названием Historia Occidentalis, в пяти томах, из которой сохранились только фрагменты. Известно, что они, после предполагаемой смерти Бласа Валера в 1597, были переданы Инка Гарсиласо де ла Вега (и по его же утверждению) отцом Педро Мальдонадо де Сааведра в 1600 году. По этому поводу Валера написал в своей тетради: «Ужасную паутину соткал Отец Мальдонадо, таким образом, что он украл у меня некоторые мои бумаги о культуре, перечеркнутой испанцами, притворяясь её опекуном, и взамен доверили их Инка Гарсиласо де ла Вега, который обманом присвоил их себе, жуткий шулер, и на них он нанес много ран и лжи, которые я вылечу с помощью бальзама разума». Также известно, что на основе их Гарсиласо де ла Вега написал свои «Подлинные комментарии», где повествуется о временах до прибытия испанцев и христианства, как о «золотом веке».

Официальная смерть

Датой его официальной смерти считается 2 апреля или 3 апреля 1597 года. Место смерти — Вальядолид или Малага.

Спорные вопросы

Документы Миччинелли

В городе Кито были найдены рукописи «Древние обычаи Инков» (Las Costumbres Antiguas de los Incas), которые уже в 1945 Франсиско А. Лоайса представил как работу Бласа Валера, и, согласно такому историку как Сабина Хайленд (Sabine Hyland) также случайно в Ла-Пасе (Боливия) был найден словарь, названный Vocabulario, где приводиться информация о временах Инков.

В последнее время начали распространяться новые данные относительно биографии Бласа Валера. Среди них: спорные — общность с «Новой Хроникой и Добрым Правлением» (Nueva Corónica y Buen Gobierno), книгой Гуаман Пома де Айяла, Фелипе (Felipe Guamán Poma de Ayala). Согласно итальянской исследовательнице Лаура Лауренсич Минелли, существуют три листа с рисунками в рукописном документе «История и Начала Перуанского Языка» (Historia et Rudimenta Linguae Piruanorum), приводящих подпись «итальянского иезуита» Бласа Валера. Согласно Лауренсич Минелли, эти рисунки были нарисованы до 1618, а именно, спустя годы после официальной смерти Бласа Валеры.

Возможно, целью Валеры в Европе было: представить правдивое сообщение Римскому Папе о завоевании Перу конкистадором Франсиско Писарро, отравившего солдат Инки Атауальпа с помощью аурипигмента (As₂S₃ — лимонно-жёлтый трисульфид мышьяка) и вина, о чём Валера узнал от своего дедушки Ильяванка из кипу, которое подарил тому амаута Мачакуимукта (живший при Инке Атауальпа), в знак благодарности за то, что он спас ему жизнь; от своего отца Луиса Валера он получил письмо конкистадора Франсиско Чавеса (участника пленения короля инков Атауальпы), его «Сообщение Королю Испании», составленное 15 августа 1533 года в городе Кахамарка. На этом письме сохранились подписи Поло де Ондегардо («No es cosa») и Хосе де Акосты («Non D.[omino].D.[entur].Ex simus [Eversimus] — Joseph de Acosta»), идентичные уже имевшимся среди документов в архивах Перу. Глава Общества Иезуитов, Аквавива, был против намерений Валеры, потому и было принято решение признать Валеру умершим, а сам он должен быть изгнан в Испанию, где часть его работ и попала к Инке Гарсиласо де ла Вега.

Позже, однако, Валера тайно возвратился в Перу под другим именем — Руируруна — с намерением напечатать свою версию завоевания Перу. Он сблизился с двумя другими иезуитами, а именно: Хуан Антонио Кумис и Хуан Анелло Олива. Также в группу помощников и покровителей Бласа Валера вошли и такие иезуиты: Бартоломе де Сантьяго, Хуан Гонсало Руис (его старый друг и земляк), Алонсо Барсана, Бартоломе Санчес, Муцио Виталески (Глава Ордена), Доминго де Бермео, Диего де Ваэна (либо Дионисио Веласкес). Чтобы осуществить свои намерения, они задумали воспользоваться чужим именем, и заключили контракт по сему поводу (об использовании имени, за что обязывались заплатить одной каретой с лошадью) с Фелипе Гуаман Пома де Айяла. Контракт сохранился вместе с тетрадью Бласа Валеры и был заключен в специальном предохранительном кармане. Выполнив задуманное, Блас Валера возвратился якобы Испанию в 1618, где предположительно вскоре и умер в Алькала-де-Энарес. В том же городе находился наследник инков — Дон Мельчор Карлос Инка, изображение которого попало в книгу Гуамана Пома де Айяла и выполненное, предположительно Гонсало Руисом.

Рукопись, изученная Лауренсич Минелли, состоит из девяти листов, написанных различными лицами но испанском, латинском и итальянском языках, с рисунками, сделанными соратником Бласа Валеры — тем же Гонсало Руисом. Этот текст содержит краткую грамматику кечуа, представляющего ключ к расшифровке кипу, а также счетного инструмента — юпана.

Символы токапу из книги Бласа Валеры, встречающиеся также и в книгах Мартина де Муруа и Гуамана Помы, и на сосудах керо не всегда идентичны между собой, но заметна одинаковость стиля на рисунках в прорисовке человечков, то есть если имелась подделка не только в тексте документов Миччинелли, но и в рисунках, то выполнено это очень мастерски — стилизовано вплоть до деталей, характерных для изображений на сосудах керо инкской эпохи.

Ролена Адорно, специалист, исследовавшая Фелипе Гуаман Пома де Айала, на основании исследования Хуана Карлоса Эстенссоро (Juan Carlos Estenssoro) намекают на вероятную подделку документов, изученных Лаурой Лауренсич Минелли.

Рукопись «Exsul Immeritus Blas Valera Populo Suo», представленная Лаурой Лауренсич Минелли, все ещё не пользуется признанием, а следовательно тайна, окутывающая прошлое Перу и этого иезуита метиса не раскрыта окончательно.

Exsul Immeritus Blas Valera Populo Suo

«Невиновный изгнанник Блас Валера своему народу Тауантинсуйу» или «Exsul Immeritus Blas Valera Populo Suo» — секретный документ иезуитов об истории инков XVI века и о колониальном Перу XVII века. Предполагаемый автор — метис Блас Валера. Рукопись входит в состав так называемых «Документов Миччинелли».

La Lettera Apologetica

Раймондо де Сангро, купив 25 октября 1745 года у отца Ильянеса, приехавшего из Чили, рукопись Historia et rudimenta linguae piruanorum (1600—1638), написанную иезуитскими миссионерами в Перу Джованни Антонио Кумисом и Джованни Анелло Оливой, включил в свою книгу La Lettera Apologetica (1750) многие знаки токапу из капак-кипу, правда, переделав их и придав им закруглённые, а не квадратные формы.

В 1747 году Мадам де Графиньи издала свои «Письма перуанки» (следует заметить, что эта книга в стилистическом отношении была подражанием «Персидских писем» сатирического романа Шарля-Луи де Монтескьё(1721)), в которых знатная перуанка Силия (Zilia) использовала кипу для записей и переводила с них сразу на французский. В Письме XVI Графиньи приводит описание кипу как письменности. Переиздана книга была в 1749 году. Издатель сборника «Coleccion de documentos literarios del Peru» (1874) Мануэль де Одриосола предположил, что эти письма послужили «одному итальянцу из Академии де ла Круска и одной графине, той же национальности, написать толстый том „в одну четверть“ озаглавленный „Apologea de los quipos“. Использовав Гарсиласо, автор столь уверенно использует грамматику, словарь из кипу, представляющие собой кипуграфию, позаимствованную от некого Кипу-Камайока из инков, но как бы они не ошибались в своих предположениях».

Полное название книги «La Lettera Apologetica»:

• Lettera Apologetica dell’Esercitato accademico della Crusca contenente la difesa del libro intitolato Lettere di una Peruana per rispetto alla supposizione de’ Quipu scritta dalla Duchessa di S*** e dalla medesima fatta pubblicare — в книге использовано 40 «ключевых слов» якобы древней системы записи Инков. Ключевые слова в кипу были раскрашены разными цветами и имели форму круга. Метод цветной печати был неизвестен на то время и был изобретён самим Раймондо.

Как видно, именно Мадам де Графиньи (графиня S***) и князя Раймондо де Сангро (являлся академиком де ла Круска) имел в виду Одриосола. Сам Раймондо де Сангро утверждал, что лично не видел кипу, а основывал свои идеи на предположениях Бласа Валера, Акосты и Сьесы де Леона, а также лиц, посещавших Америку и имевших дело с кипу, в частности падре Ильянеса (упомянутого также в Документах Миччинелли, как последнего владельца тетради Бласа Валера), иезуита, прожившего много лет в Чили, и сообщившего, что у индейцев дома были заботливо сберегаемые кипу, передаваемые по наследству, невзирая на то, что не могут истолковывать их содержимое. Согласно Ильянесу такие кипу служили для передачи рассказов, и отличались тем, что имели в верхней части помимо верёвок и узлов некие знаки, такие как круглые фигуры, квадраты, треугольники или пучки разноцветной шерсти. Из чего де Сангро вывел теорию о том, что древние перуанцы могли разделять слова на слоги и создавать из некоторых ключевые слова на основе языка кечуа.

Опубликование князем книги La Lettera Apologetica, содержавшей опасные еретические мысли, привело к отлучению Раймондо де Сангро от Церкви папой Бенедиктом XIV в 1752 году.

Произведения и работы

• перевод на кечуа Катехизиса, напечатанного без имен [авторов] итальянцем Антонио Рикардо в 1584 году.
• сотрудничал с другими Братьями Ордена Иезуитов в составлении Словаря на языке кечуа (Vocabulario historico del Peru — Валера составлял его до буквы H), напечатанный без имени упомянутым Рикардо в году 1586. Он посвятил себя собиранию слов, не относящихся к местным диалектам, таких как его chachapuya, а получивших распространение в качестве всеобщих, то есть собственно кечуа. Содержанием словаря являлось также подробное перечисление правителей Перу «различных времён, эпох и регионов». Об этом словаре упоминает падре Олива, сообщив, что из Кадиса его забрал Диего Торрес Больо и в 1604 году привёз в Коллегиум города Ла-Пас. Сведения из этого же словаря использовал Фернандо де Монтесинос. Наличие упоминаний об этом словаре (не утраченным в Кадисе) у хронистов Оливы, Монтесиноса, Барраса противоречит сведениям Гарсиласо, о том, что ему достались лишь остатки рукописей Бласа Валера. Расхождения сведений Оливы и Монтесиноса (первый сообщает о 38, 45, и 64 правителях Перу; второй этих же правителей называет 39-м, 44-м и 95-м) объясняются ошибкой переписчика. Этот Словарь и Историю Перу, заимствованную Гарсиласо, объединяет то, что индейцы считали эпохи солнцами.
• рукопись «Tahuantinsuyus prischis gentibus» (Об обычаях народа Тавантинсуйу), которую он вручил Отцу Акоста в 1586 году. Возможно, что именно это произведение было кем-то из последователей или учеников Валеры переведено с латинского языка на испанский и получило название «Анонимный иезуит. Las Costumbres Antiguas de Perú», так как сам Валера писал в основном на латинском языке, и не любил писать на испанском. В этой книге также упоминается 39-й правитель Перу — Капак Райми Амаута и ряд других совпадений, что и у Монтесиноса и Оливы; а также приводится сообщение о некоем Титу Атаучи, родственнике и друге Луиса Валера и Чавеса, упоминаемых и у падре Оливы.
• Historia imperii Peruani (ок. 1590) — рукопись, послужившая Инке Гарсиласо де ла Вега основой для написания фундаментальной книги по истории инков «Подлинные комментарии».
• «Новая Хроника и Доброе Правление», которую, как пишет Валера: «я написал с помощью рук и ума двух Братьев, но автор которой нарочно является индеец Гуаман Пома де Айяла, с которым я познакомился во время своего длительного и тяжелого странствования через разрушенное Перу».

Упоминания хронистов о Валера

Отца Валера упоминали такие хронисты:

• Анонимный иезуит (1595?)
• Инка Гарсиласо де ла Вега (1609)
• Хуан Эусебио Ньеремберг (1635)
• Джованни Анелло Олива (1631)
• Фернандо де Монтесинос в своих Хрониках (1642—1644).
• Алонсо Сандоваль.

Библиография

• Куприенко С.А. [books.google.ru/books?id=vnYVTrJ2PVoC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Источники XVI-XVII веков по истории инков: хроники, документы, письма] / Под ред. С.А. Куприенко. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 418 с. — ISBN 978-617-7085-03-3.
• Купрієнко C. А. [www.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/vapsv/2011_4/St_22.pdf «Нові» джерела з історії суспільно-господарського устрою імперії інків Тавантінсуйу.] (укр.) // Вісник Академії праці і соціальних відносин Федерації профспілок України: Науковий збірник : журнал. — К., 2011. — Вып. 4(60). — С. 110–115.
• Талах В. Н., Куприенко C. А. [science.masu.ru/dmdocuments/2013-1.pdf Календарь доколумбовых индейцев Анд по сведениям Фернандо де Монтесиноса и Бласа Валеры] (рус.) // Проблемы истории, филологии, культуры : журнал. — Москва-Магнитогорск-Новосибирск, 2013. — Вып. 1 (39). — С. 65-75. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1991-9484&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1991-9484].
• Valera, Blas:Las Costumbres Antiguas de Perú y «La Historia de los Incas».Editado por Francisco A.Loayza, Lima, 1945.
• Guamán Poma y Valera, B.: Tradición Andina e Historia Colonial. Actas del Coloquio Internacional Instituto Italo-Americano, Roma 29-30 de septiembre de 1999. Editora Francesca Cantú.
• Arana, L. y Rodríguez, D.: En torno a la figura histórica de Felipe Guamán Poma, entrevista a Rolena Adorno, Alma Mater Nº 20, Universidad Nacional Mayor de San Marcos, 2001.
• Hyland, Sabine: The Jesuit&The Incas, The extraordinary Life of Padre Blas Valera, The University of Michigan Press, 2004.
• Exsul immeritus blas valera populo suo e historia et rudimenta linguae piruanorum. Indios, gesuiti e spagnoli in due documenti segreti sul Perù del XVII secolo. A cura di L. Laurencich Minelli. Bologna, 2007; br., pp. 590. ISBN 978-88-491-2518-4
• ¿Sublevando el Virreinato?: Jesuitas italianos en el Virreinato del Perú del Siglo XVII. Gerónimo Pallas (S.I.), Documentos contestatarios a la historiografía tradicional del Perú colonial. Laura Laurencich Minelli y Paulina Numhauser (eds.). — Quito, Ediciones Abya-Yala, 2007, 467 p. y 1 CD Rom. ISBN 978-9978-22-706-0
• Anónimo. De las Costumbres antiguas de los naturales del Peru (ed. Chiara Albertin). — Iberoamericana, Madrid, 2008; Vervuert, Frankfurt am Main, 2008. ISBN 978-84-8489-351-6 (Iberoamericana), ISBN 978-3-86527-377-2 (Vervuert)
• Невиновный изгнанник Блас Валера Своему народу Тавантинсуйу. — перевод на русский язык — А. Скромникий, 2008.
• Laurencich Minelli, Laura. Exsul Immeritus Blas Valera Populo Suo e Historia et Rudimento Linguar Piruanorum. — Municipalidad Provincial de Chachapoyas, Chachapoyas, 2009, p. 300.

Ссылки

• [amsacta.cib.unibo.it/archive/00002350/06/Cap1.pdf Documentos Miccinelli, un estado de la cuestion. Paulina Numhauser (на испанском)]
• [kuprienko.info/cronistas-de-america-del-sur-de-16-17-siglos-biografias-bibiografia-documentos/ А. Скромницкий. Список историков и хронистов XVI—XVII веков по Южной Америке. Биография. Библиография. Источники.]. [archive.is/FUo6 Архивировано из первоисточника 4 декабря 2012].
• [promocionesbloggercom.blogspot.com/2009/09/el-cronista-blas-valera-perez-1545-1597.html El cronista Blas Valera Pérez (1545—1597)]

См. также

• Завоевание Перу
• Инки
• Инка Гарсиласо де ла Вега
• Гуаман Пома де Айяла, Фелипе
• Муруа, Мартин де
• Акоста, Хосе де
• Иоанн Анелло Олива
• Иоанн Антонио Кумис
• Анонимный иезуит

Отрывок, характеризующий Валера, Блас

«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.