Валерий Чкалов (фильм)

Валерий Чкалов
Жанр	героическая киноповесть
Автор сценария	Георгий Байдуков Дмитрий Тарасов Борис Чирсков
В главных ролях	Владимир Белокуров Михаил Геловани Семён Межинский
Оператор	Александр Гинцбург
Композитор	Венедикт Пушков
Кинокомпания	Ленфильм
Длительность	97 мин. (полная версия)
Страна	СССР СССР
Язык	Русский
Год	1941
IMDb	ID 0034353
Выход фильма «Валерий Чкалов»

К:Фильмы 1941 года

«Валерий Чкалов» — художественный фильм 1941 года. Восстановлен на Киностудии им. М. Горького в 1962 году. Биографический фильм о лётчике-испытателе Валерии Чкалове.

Сюжет

Валерию Чкалову — лучшему военному лётчику — скучно летать в рамках уставов и инструкций, он стремится совершать головокружительные виражи, сверхнизкие полёты, мёртвые петли и т. п. Когда его командир Алёшин (Батя) в разговоре с любимой девушкой Чкалова на мосту через Неву в Ленинграде уговаривает её помочь бесшабашному пилоту взять себя в руки, Чкалов, неправильно истолковав их свидание, дерзко пролетает на своей машине прямо под мостом. За это его отчисляют со службы.

Несколько лет великий лётчик тянет лямку на грузовом самолёте, уделяет время семье (любимая стала его женой), растит детей. Но вот к нему приезжает Батя, который знает, что выходки Чкалова — не зряшное лихачество, а стремление добиться максимального лётного умения, чтобы в случае войны побеждать врагов. Батя приглашает Чкалова испытателем на авиазавод, где молодой конструктор Мухин (прототип — Николай Поликарпов, машины которого в реальности испытывал Чкалов) разрабатывает новую модель истребителя-моноплана. Невзирая на полосу временных неудач, Чкалов убежден в прекрасных качествах этой модели и заражает своей дерзкой уверенностью всех — и конструктора, у которого опускаются руки из-за аварий, и директора завода, и самого наркома Серго Орджоникидзе. Достоинства самолёта Мухина с блеском доказаны Чкаловым во время показательного воздушного поединка на авиапараде. Правда, ему не сразу удается посадить машину из-за того, что заело шасси. Но он ни за что не хочет выброситься с парашютом и, резко вращая самолёт фигурами высшего пилотажа, добивается того, что шасси все-таки сработало. Его упорство произвело впечатление на главного зрителя парада — Сталина. Вождь беседует с лётчиком и внушает ему, что играть своей жизнью не следует, а смертельный риск должен быть оправдан великой целью.

Чкалов заново обдумывает смысл своей жизни и работы. В это время он теряет старшего друга — Батю, который получил смертельное ранение из-за того, что в экспериментальном полёте, подчиняясь инструкциям, «наступил себе на горло».

Наконец, Чкалову доверяют грандиозную задачу — трансарктический перелёт в США. Во главе с ним экипаж из трёх пилотов отважно пролетает над Северным полюсом и, несмотря на многочисленные трудности, успешно приземляется в Америке. Чкалов приветствует перед собравшейся толпой американский народ, раздаёт автографы и рассказывает журналисту-американцу о размере своего богатства — 170 миллионов, но не долларов, а советских людей, которые его поддерживают.

Заключительный разговор между Чкаловым и его верным механиком Пал Палычем происходит перед новейшей мощной машиной. Прославленный лётчик делится с собеседником своими надеждами на будущее — лететь туда, куда только проникает мысль человеческая.

Цензура

В редакции 1962 года фильм претерпел значительные изменения. Из картины были удалены сцены со Сталиным, вырезаны или переозвучены все упоминания о нём, исчезли (или были подретушированы) кадры в тех местах, где показывались портреты Сталина, надпись на фюзеляже самолёта «Сталинский маршрут» и т. п. Переозвучен и в результате смягчён фрагмент диалога о врагах, мешающих развитию советской авиации (в разговоре Чкалова с командиром Батей). Фильм, таким образом, был сокращён по времени примерно до 83 минут.

В 2007 году компания «Магнат» выпустила DVD с первой, полной версией фильма — в том виде, каком картина была выпущена на экраны в 1941 году. Полная версия была показана и каналом «Культура», 2 февраля 2014 г.

Трюки

Валерий Чкалов осуществил свой дерзкий пролёт под Троицким мостом в Ленинграде.

Повтор этого полёта (шесть раз) был осуществлён лётчиком Евгением Борисенко на гидросамолёте Ш-2 в 1940 году в рамках съёмок фильма.

В ролях

• Владимир Белокуров — Валерий Чкалов
• Ксения Тарасова — Ольга Чкалова
• Василий Ванин — Пал Палыч, бортмеханик
• Пётр Берёзов — Георгий Байдуков
• Сергей Яров — Александр Беляков, штурман
• Борис Жуковский — командир Алёшин (Батя)
• Семён Межинский — Серго Орджоникидзе
• Игорь Смысловский — Мухин, конструктор
• Фёдор Богданов — дед Ермолай
• Михаил Геловани — Иосиф Сталин (в «восстановленном» варианте отсутствует)
• Ирина Зарубина — заслуженная артистка
• Аркадий Райкин — американский журналист
• Марк Бернес — комментатор на авиапараде (в титрах не указан)
• Борис Андреев — механик (в титрах не указан)
• Серафима Бирман — американка (в титрах не указана)

Съёмочная группа

• Авторы сценария:
  • Геогий Байдуков
  • Дмитрий Тарасов
  • Борис Чирсков
• Режиссёры: Михаил Калатозов, Семён Деревянский
• Оператор: Александр Гинцбург
• Композитор: Венедикт Пушков
• Художник: Александр Блэк
• Звук: Арнольд Шаргородский
• Монтаж: А. Гольдбург, Д. Ландер
• Директор: Яков Анцелович

Видео

Фильм выпущен на видеокассетах VHS компанией «Формат А», а в начале 2000-х годов — «Мастер Тэйп».

25 апреля 2005 года фильм выпущен на DVD студией «Союз видео».

В 2007 году компания «Магнат» выпустила DVD с первой, полной версией фильма — в том виде, каком картина была выпущена на экраны в 1941 году.

Ошибки

• В одном из эпизодов была допущена грамматическая ошибка: «Шли годы. У страны выростали могучие крылья»

Ссылки

• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=776 «Валерий Чкалов»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
• «Валерий Чкалов» (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Валерий Чкалов (фильм)

Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.