Валиха
| Валиха | |
 | |
| Классификация | |
|---|---|
| Родственные инструменты |
маро вани, бхуябаджа |
| Звучание инструмента |
|
 Валиха на Викискладе | |
Вали́ха, также валиа[1] (малаг. valiha) — мадагаскарский народный струнный щипковый инструмент, представляющий собой полый ствол бамбука Valiha diffusa[en] длиной от 90 до 120 см и диаметром 7—10 см, к которому снаружи прикреплены 21—24 струны; может изготавливаться также из сосны или металла[2][3]. Часто называется национальным мадагаскарским инструментом[2]. Популярность валихи привела к обособлению профессии изготовителей этого инструмента[4].
История
Валиха появилась на Мадагаскаре после миграций малайцев, она родственна нескольким малайско-индонезийским инструментам, инструментам горных народов Вьетнама и индийского округа Бастар (бхуябаджа)[5].
Валиха использовалась в религиозных целях, для привлечения внимания добрых духов[3]. Считается, что только инструменты определённого тембра могут помочь вызвать требуемых духов, так как они различают высоту музыкального звука[6].
Конструкция и разновидности
Струны для валихи изначально представляли собой волокна бамбука, закреплённые с помощью щепок, в XXI веке при отсутствии профессиональных струн используются металлические жилы из кабелей типа боуден-троса[4][6]. На восточном берегу Мадагаскара, в окрестностях Туамасины, валихи изготавляют из металлических кровельных листов, при этом их сгибают в параллелепипед, а не в цилиндр, а струны натягивают только на одной из граней, причём струны для левой и правой руки исполнителя располагают раздельно[6]. Этническая группа антандрой[en] и другие южные народности имеют собственную разновидность валихи «маро вани» (дословно «много струн»), которую делают из сосновых планок. Маро вани имеет прямоугольное сечение и более толстые, чем обычно, струны из жил промышленных кабелей[6].
Фиксированного строя у валихи нет, используется несколько местных, а также европейский равномерно темперированный[6].
Напишите отзыв о статье "Валиха"
Примечания
- ↑ Музыкальный энциклопедический словарь / Г. В. Келдыш. — Москва: Советская энциклопедия, 1990. — С. 93. — ISBN 5-85270-033-9.
- ↑ 1 2 Wald, 2007, p. 62.
- ↑ 1 2 Abels, 2011, p. 136.
- ↑ 1 2 Летнев, 1984.
- ↑ Dournon, 2015.
- ↑ 1 2 3 4 5 Garland, 2013, p. 123—125.
Литература
- Летнев, А. Б., В. А. Субботин, М. Ю. Френкель. [books.google.com/books?id=RvcEAQAAIAAJ История Африки в XIX—начале XX в]. — М.: Наука, 1984. — С. 523.
- Wald, E. [books.google.com/books?id=kCfjxH9JfOsC&pg=PT62 Global Minstrels: Voices of World Music]. — Taylor & Francis, 2007. — P. 62. — ISBN 978-0-415-97930-6.
- Abels, B. [books.google.com/books?id=3selq5OHj88C Austronesian Soundscapes: Performing Arts in Oceania and Southeast Asia]. — IIAS / Amsterdam University Press, 2011. — P. 136. — (IIAS Publication Monographs). — ISBN 9789089640857.
- [books.google.com/books?id=ulLJUDmptFMC The Concise Garland Encyclopedia of World Music]. — Taylor&Francis, 2013. — Т. 1. — 800 p. — ISBN 978-1-136-09570-2.
- Dournon, G. Bhuyabaja // Grove Dictionary of Musical Instruments. — Oxford University Press, 2015.
Отрывок, характеризующий Валиха
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
