Валлийская литература

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Валли́йская литерату́ра — литература, написанная на валлийском языке.





История

Литература на валлийском языке зародилась довольно рано (вероятно, к V—VI веку), причём не только в Уэльсе, но и на юге Шотландии, населённом тогда бриттами. Самые ранние памятники: поэзия Анейрина, Талиесина, Лливарха Старого (валл. Cynfeirdd 'первые поэты'), сохранившаяся в средневаллийской записи. Кроме того, о существовании поэзии в Уэльсе свидетельствует небольшое стихотворение «к посоху св. Падарна», относящееся непосредственно к древневаллийскому периоду. Из памятников на латыни можно отметить «О погибели Британии» Гильды Премудрого, а также многочисленные жития.

Расцвет валлийской литературы приходится на XIXII века: именно тогда, вероятно, были записаны повести цикла «Мабиногион», аутентичные стихотворения Анейрина и Талиесина, зарождается (отчасти по влиянием гальфридовской традиции) артуровский цикл, появляются более поздние традиции, вязанные с именами древних бардов (тех же Анейрина и Талиесина). Вероятно, мифологический эпос и сказания о национальных героях, таких как Кадваладр, Артур, Тристан и др., существовали и раньше и были общебриттскими. Вероятно, через Бретань (в частности, через лэ Марии Французской) они попали на континент и повлияли на создание тамошнего артуровского цикла. После прихода норманнов в Британию они «вернулись» в Уэльс и повлияли на развитие этих традиций там. Кроме того, в средневаллийский период создано множество переводов и переложений произведений, написанных по-французски и на латыни.

Один из древнейших памятников валлийской прозы — «Законы Хивела Доброго», — восходит к X веку. С XI по XIII век, под сильным англо-нормандским влиянием, наблюдается расцвет поэзии, особенно на севере Уэльса; наиболее прославленные барды этой эпохи (валл. Gogynfeirdd 'поэты после первых'): Мейлир (ум. 1160), его сын Гвалхмай, Кинделу и др. Вырабатываются крайне сложная метрическая система и витиеватый стиль поэзии бардов, удержавшиеся отчасти до сих пор. Подчинение Уэльса Англии (1288) было скорее благоприятно для местной поэзии, центр которой переносится на юг, и XIVXV века считаются её «золотым веком». Героические и боевые песни сменяются пасторальной и любовной поэзией (валл. Beirdd yr Uchelwyr 'поэты благородных'), виднейшим мастером которой является Давид ап Гвилим (ум. 1368), прозванный «валлийским Петраркой».

Очень культивируется во все времена популярная сатирическая поэзия. Зато проза этого периода весьма скудна и носит сплошь религиозный характер, за исключением «Триад» — мнемонических формул для запоминания национальных преданий и правил народной мудрости, восходящих ещё к первому тысячелетию). Воцарение в Англии династии Тюдоров (1485), открывшее доступ валлийской знати ко двору и высшим должностям, имело последствием ослабление валлийской литературы, и в XVI веке она переживает упадок; новым видом творчества являются здесь лишь интерлюдии и другие драматические жанры. С другой стороны, появляется перевод Библии Уильяма Моргана, закрепивший нормы литературного языка.

В XVII веке развивается художественная проза, важнейшие памятники которой — аллегорическая «Книга трёх птиц» (1653) Моргана Луйда и «Видение спящего барда» (1703) Эллиса Уинна — вольное подражание «Снам» Кеведо. Но с XVII по XIX века поэзия (по преимуществу религиозная) полна риторики и отражает борьбу разных формальных школ, главным образом — традиционалистов и умеренных новаторов. Крупнейшими фигурами здесь являются: строгий классик Горонуи Оуэн (ум. 1769), полународный поэт Томас Эдвардс, прозванный Тум о’р Нант (ум. 1810), «национальный валлийский поэт», чрезвычайно популярный Уильям Пантикелин (ум. 1791).

Начало XIX века ознаменовано расцветом изучения родной старины и языка, в чём важную роль сыграл поэт и антиквар Иоло Моргануг (хотя его труды были в основном мистификациями). С 1830-х годов Валлийская литература подпадает под сильное влияние английской и приближается по своим формам и темам к общеевропейской. Первым образцом нового психологического романа является здесь «Бард или валлийский отшельник» (1830) Э. Джонса (Гвилима Каурдава). Развивается также бытовой роман. Гуинет Воган описывает религиозное движение 1859, Даниэл Оуэн — быт духовенства, Ллевелин Уильямс — жизнь крестьян, школьников и т. п. В поэзии, где провозвестницей новых идей явилась Энн Гриффитс (ум. 1805), особенно выделились Эбенезер Томас, тонкий лирик Джон Блэкуэлл и поэт крестьянской жизни Кейрног. По изучению богатого валлийского фольклора особенно ценны труды Джона Риса (Rhŷs) и Бринмора Джонса.

В XX веке расцветает англо-валлийская литература, наиболее ярким представителем которой является Дилан Томас; валлийская литература обращается к современности, в ней особенно сильно реалистическое направление (Ислуйн Фоук Эллис, Сондерс Льюис, Карадог Причард). Сохраняется и древняя поэтическая традиция, что поддерживается регулярным проведением культурных фестивалей-эйстетводов; ярким её представителем считается Хед Вин (Эллис Хамфри Эванс). Ещё один из ведущих поэтов Уэльса ХХ века — Дэнни Абс, в творчестве которого, по мнению Британского фонда поэзии, прослеживается влияние Филипа Ларкина и военная тематика Эдварда Томаса[1]. При этом литературоведы относят больший успех современных валлийских поэтов и прозаиков к использованию ими в творчестве английского языка[2].

Библиография

  • Stephens P., «The Literature of the Kymry», 2-е изд., Л., 1876;
  • Loth J., «La métrique galloise», 3 tt., P., 1900—1902;
  • Dottin G., «La littérature galloise», «Revue de synthèse historique», t. III, P., 1901;
  • Dottin G., «Histoire des littératures celtiques», P., 1923;
  • Morris J. C., «A Manuel of Welsh Literature», Bangor, 1909.

Переводы

См. также

Напишите отзыв о статье "Валлийская литература"

Примечания

  1. [www.poetryfoundation.org/bio/dannie-abse Dannie Abse на сайте POETRY FOUNDATION]  (англ.)
  2. Н. Дженкинс Дракон с двумя языками: литература Уэльса // Иностранная литература. — 1998. — № 3. (рус.)

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.'В статье использован текст А. А. Смирнова, перешедший в общественное достояние.

Отрывок, характеризующий Валлийская литература

– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.